«Я, Цезарь, возведенный Антонием в цари над иудеями, делал, откровенно сознаюсь, все от меня зависящее для того, чтобы быть ему полезным. Не скрою и того, что ты во всяком случае видел бы меня вооруженным на его стороне, если бы мне не помешали арабы. Но я по мере моих сил послал ему подкрепления и многотысячное количество хлеба. Еще больше, даже после поражения при Акциуме [Акции], я не оставил моего благодетеля: не имея уже возможности быть ему полезным в качестве соратника, я был ему лучшим советником и указывал на смерть Клеопатры как на единственное средство возвратить себе потерянное; если б он решился пожертвовать ею, то я обещал ему деньги, надежные крепости, войско и мое личное участие в войне против тебя. Но страстная его любовь к Клеопатре и сам Бог, осчастлививший тебя победой, затмили его ум. Так я побежден вместе с Антонием, и после его падения я снял с себя венец. К тебе же я пришел в той надежде, что мужество достойно милости и в том предположении, что будет принято во внимание то, какой я друг, а не чей я был друг» (ИВ. Кн. 1. Гл. 20:1. С. 87).
Это была поистине достойная речь. В ней все было почти правдой, а то, что могло не быть таковой, было невозможно проверить, например действительно ли Ирод когда-нибудь решился посоветовать Антонию избавиться от Клеопатры. В ней было подчеркнуто, что Ирода нельзя упрекнуть ни в предательстве, ни — в силу обстоятельств — в чрезмерной помощи Антонию. В ней была тонкая лесть с намеком на то, что сам Бог благоволит Октавиану, были предложение верности и полная готовность покориться его решению. В ней была ненависть к Клеопатре, которую Август ненавидел не меньше, и одновременно объективная оценка ее роли в падении Антония. Это была речь независимого, знающего себе цену человека и преданного вассала одновременно.
И Октавиан, которому еще только предстояло стать Августом, сумел оценить ум и ораторский талант гостя из Иудеи.
«На это император ответил: “Тебя никто не тронет! Ты можешь отныне с еще большей уверенностью править своим царством! Ты достоин властвовать над многими за то, что так твердо хранил дружбу! Старайся же теперь быть верным и более счастливому другу и оправдать те блестящие надежды, которая вселяет мне твой благородный характер. Антоний хорошо сделал, что больше слушался Клеопатры, чем тебя, ибо благодаря его безумию мы приобрели тебя. Ты, впрочем, кажется, уже начал оказывать нам услугу: Квинт Дидий пишет мне, что ты ему послал помощь против гладиаторов. Я не замедлю официальным декретом утвердить тебя в царском звании и постараюсь также в будущем быть милостивым к тебе, дабы ты не горевал об Антонии”.
После этих дружелюбных слов Октавиан возложил диадему на царя и о дарованном ему царском достоинстве объявил в декрете» (ИВ. Кн. 1. Гл. 20:2–3. С. 87–88).
Лишь в одной просьбе Август не пошел навстречу Ироду: он отказался сохранить жизнь Александру, присланному Антонием уговорить Ирода сохранить ему верность. Александр был казнен, но не думается, что Ирод сильно переживал по этому поводу.
Он возвращался в Иудею победителем. Поездка на Родос для него самого стала подтверждением его гениальности как политика, и Ирод верил, что эту победу должны по достоинству оценить и Мариамна, и народ. Спустя несколько недель он уже готовился к встрече направлявшегося в Египет через Иудею Августа и устроил ему торжественный прием с самыми высочайшими почестями, которые только можно было представить в то время.
Императору и его свите был предоставлен дворец в 150 комнат. В течение всего времени пребывания римлян в гостях у Ирода военные смотры сменяли пиры, а пиры — охотничьи забавы и прогулки по стране, во время которых Ирод ехал рядом с Августом в сопровождении своего личного эскорта из 150 отборных всадников в дорогом облачении.
Все это время занявшая морское побережье армия Августа вдоволь обеспечивалась всем необходимым и, кроме того, ей были предоставлены все припасы для грядущего похода. Даже такое холодное сердце, как у Августа, не могло не быть тронуто подобным приемом. Вдобавок Ирод присовокупил к тем подаркам, которые привез на Родос, еще 800 талантов — астрономическую сумму, составлявшую, возможно, весь годовой доход Иудеи. Даже приближенные Ирода шептались, что царь этим подарком разорил страну, и Август не скрывал, что он растроган щедростью царя-клиента.
Затем Ирод, как и полагалось, проводил патрона до границы с Египтом и пожелал ему победы, в которой никто и не сомневался.
Египетский поход, как известно, и в самом деле был недолгим, так как никто даже и не пытался оказывать римлянам сопротивление: Антоний покончил с собой, а вскоре после оказавшихся бесполезными попыток очаровать Августа за ним последовала и Клеопатра.
Ирод на правах друга Августа тут же поспешил в Египет, чтобы поздравить победителя. При этом он рассчитывал, что император вернет ему отобранные когда-то Клеопатрой земли. Эти надежды оправдались с лихвой: Август включил в новые границы Иудейского царства не только утраченные области, но и считавшиеся спорными Самарию, Гадару и Гиппос, а к возвращению Ироду отторженного у него Яффо присовокупил еще три приморских города — Газу, Анфедон и Стратоно-ву крепость. Это означало, что Ироду удалось восстановить Иудейское царство пусть не в тех границах, в которых оно находилось во времена царей Давида и Соломона, но уж точно в границах периода расцвета Хасмонейской династии, и это было, вне сомнения, одним из самых выдающихся его достижений.
Вдобавок Август передал в подарок Ироду отряд личной гвардии Клеопатры, состоявший из четырехсот галатов. Сам этот подарок означал, что отныне Ирод становится важнейшим для Рима правителем на Востоке.
Большего в его положении, когда Рим был всем миром, а почти весь мир — Римом, и в самом деле пожелать было нельзя.
Наконец, в Египте в числе прочих слуг Клеопатры к Ироду присоединился учитель детей царицы Николай Дамасский. В течение более чем четверти века Николаю предстояло играть роль личного секретаря, историографа, учителя философии, друга и советника Ирода. Преданность, с которой Николай служил Ироду, зная все его пороки и недостатки, заслуживает всяческого уважения. Беда заключалась в том, что Ирод не всегда прислушивался к советам Николая, а в некоторые решающие минуты волею судьбы и самого Ирода тот оказывался слишком далеко от царя…
Глава третья. «ЛЮБОВЬ БЫЛА НЕ ИЗ ЛЮБЫХ…»
Проводив Цезаря Октавиана до Антиохии, Ирод вернулся в Иудею и первым делом поспешил в Александрион — к Мариамне.
Ему не терпелось рассказать жене о своих успехах и положить к ее ногам царство, которому он вернул прежние размеры и величие.
Да, конечно, Иудея формально была под властью Рима, но близкие отношения с Октавианом давали надежду на то, что он сможет проводить вполне самостоятельную политику. Главное заключалось в том, что Иудея, словно во времена Давида и Соломона, снова становилась ключевым государством Ближнего Востока. Теперь этим царством они будут править вдвоем — как правили Египтом Антоний и Клеопатра, которая (и после ее смерти Ирод готов был это признать), несмотря ни на что, все же была великой женщиной.
Притворись Мариамна любящей супругой, учитывая ту страсть, какой пылал к ней Ирод, она с легкостью могла бы им манипулировать. Возможно, Мариамна даже добилась бы, чтобы муж отдал приказ о казни ее главной «врагини» — золовки Саломеи.
Но в том-то и дело, что Мариамна была не из тех женщин, которые готовы играть в подобные игры с опостылевшим мужем. Воспитанная в строгих еврейских традициях, она и помыслить не могла об адюльтере, но при этом и не желала «изображать любовь». После убийства брата и казни деда, после двукратно отданного приказа убить ее в случае его смерти (а итуреец Соэм разболтал ей об этом приказе, так же как до него это сделал Иосиф) в ее душе не осталось никаких чувств к мужу, кроме ненависти. Тем не менее, помня о супружеском долге, она в ту ночь отдалась Ироду, но была безучастной к его ласкам, и у царя после близости осталось на душе ощущение, будто он спал с трупом. Вместе с тем Ирод знал, что Мариамна отнюдь не была фригидной, так как, несмотря на всю сложность их отношений, было немало ночей, когда ему удавалось довести жену до экстаза.
Холодность Мариамны поселила в его сердце страшное подозрение о неверности жены, но в тот день он не сказал ни слова и сумел сдержать душившую его ревность.
Однако это была, возможно, одна из последних их совместных ночей, так как, в очередной раз забеременев, Мариамна вообще перестала подпускать к себе мужа, сначала ссылаясь на недомогание, а затем, уже на более поздних месяцах беременности, открыто заявляя, что не желает делить ложе с убийцей брата и деда. Ирод этот довод принимать отказывался; он просто не умещался у него в голове — ему хотелось, чтобы в качестве царицы Мариамна была похожа на Клеопатру, а Клеопатру такие пустяки, как убийство близких родственников ради власти, никогда не смущали.
Александра первой поняла, какую опасность таит такое поведение дочери. Она прекрасно знала, в каком раздражении обычно пребывает неудовлетворенный мужчина, на какие неадекватные поступки он может быть способен, а уж что касается Ирода, то он, вне сомнения, был способен на все. Несколько раз Александра пыталась убедить дочь изменить отношение к мужу, но все было тщетно.
Кипрос и Саломея, разумеется, мгновенно узнали о напряженности в отношениях Ирода с женой и тут же стали всячески оговаривать невестку, уверяя, что она за его спиной спит чуть ли не со всеми слугами во дворце, а заодно вынашивает тайные планы убийства супруга.
Слова эти, безусловно, падали на благодатную почву, так как патологической ревности почти всегда сопутствуют подозрения, что объект ревности строит против ревнивца (или ревнивицы) всяческие козни, вплоть до планов убийства.
Спустя положенные девять месяцев Мариамна родила дочь. Ирод назвал новорожденную Кипрос — в честь недавно умершей матери. Это решение, с одной стороны, выглядит вполне логичным, но с другой — оно было призвано еще раз подчеркнуть, что Ирод больше не собирается считаться ни с мнением, ни с чувствами жены. Довольно было того, что трех предыдущих детей он назвал именами, принятыми у Хасмонеев: сыновей — Александром и Аристобулом, а дочь — Шломционой!