Официальной целью прибытия царских сыновей в Рим была учеба. Ирод и в самом деле отослал их из Иудеи, опасаясь, что здесь они подвергнутся «пагубному влиянию» еврейских националистов, и стремясь приобщить их к великой греко-римской культуре. Однако одновременно — и Август это прекрасно понимал — они были обычными заложниками, гарантией того, что Ирод ради жизни сыновей никогда не осмелится действовать во вред Риму. Другое дело, что Августу еще предстояло убедиться, насколько дешево ценит Ирод жизнь собственных детей.
Вдобавок Ирод регулярно отсылал дорогие подарки Августу, а также продолжал оказывать римлянам при необходимости помощь военной силой, так что у Рима не было ни малейшего повода усомниться в его лояльности. Более того, Ирода в Риме называли «филокейсаром»[59] — «любящим Цезаря». Это прозвище подчеркивало и уверенность в его лояльности, и особый характер его отношений с императором.
* * *
За год до оглашения плана строительства Храма, в 23 году до н. э. произошел ряд событий, которые, с одной стороны, значительно расширили владения Ирода, а с другой — еще больше укрепили его отношения с Августом и Агриппой.
Началось все с того, что жители Авранитиды (Хаврана) и Васана (Башана) — небольших княжеств, расположенных на восточном берегу Иордана, стали жаловаться в Рим на Зенодора, правителя соседнего Трахона (Трахонитиды).
Формально Зенодор арендовал Трахон у его законного правителя Лисания и получал с него налоги. Однако так как собираемых налогов Зенодору казалось недостаточно, он разрешил нескольким местным племенам, живущим в скальных пещерах (Флавий называет их «разбойниками»), беспрепятственно грабить жителей Васана и Авранитиды при условии, что они будут делиться с ним добычей. Судя по всему, Трахон, как и Набатея, был населен протоарабскими племенами, которые позже стали называться бедуинами и для которых разбойные нападения были частью образа жизни.
Август решил проблему просто: он велел передать все три области под управление Ирода, с тем чтобы тот покончил с «разбойниками».
У Ирода, как помнит читатель, был большой опыт выкуривания еврейских партизан из галилейских пещер, и теперь он успешно использовал его, вернув местным жителям мир и спокойствие.
Зенодор, разумеется, попытался обжаловать в Риме решение Августа, но безуспешно. Тогда, все еще считая Авранитиду своей вотчиной, Зенодор продал эту область арабам за 50 талантов. Однако когда арабы попытались предъявить права на Авранитиду, они, понятное дело, встретили жесткий отпор со стороны Ирода.
Так на Восточном берегу Иордана началось новое противостояние между арабами и Иродом, в ходе которых первые то и дело совершали набеги на земли, которые считали своими владениями, а Ирод в ответ проводил «контртеррористические операции», так как получил право на Авранитиду по указу императора.
После такого подарка от Августа Ирод с полным правом мог утверждать, что он сумел расширить границы Иудейского царства так, как не удавалось ни одному еврейскому царю со времен царя Давида. Вдобавок он вернул Храму и Иерусалиму то величие, каким они обладали разве что во времена царя Соломона. Однако в глазах народа он по-прежнему был не законным монархом, а ставленником Рима, отобравшим трон у законной династии Хасмонеев.
* * *
Последнее ощущение во многом усиливалось в связи с тем, что Ирод издавал законы, нередко шедшие вразрез с лежащими в основе еврейского права законами Торы. Иосиф Флавий приводит лишь один пример: закон о продаже тех, кто был пойман на воровстве, в рабство за пределы страны.
С точки зрения еврейской традиции трудно было придумать более нелепый и жестокий закон. Согласно Пятикнижию, вор наказывается исключительно возвращением краденого и выплатой денежной компенсации за свое преступление, сумма которой не может превышать четырехкратной стоимости украденного имущества. В случае, если у вора нет таких денег, он может быть продан в рабство. Но во-первых, вор-еврей может быть продан в рабство только еврею — чтобы он мог соблюдать субботу, кашрут и другие заповеди иудаизма. А во-вторых, пребывание в рабстве не может длиться более шести лет — по наступлении седьмого, «субботнего», года все рабы должны быть отпущены на свободу.
Согласно же закону Ирода, вор продавался в рабство за пределы страны, то есть, вероятнее всего, в руки неевреев, и пожизненно.
Неудивительно, что новое постановление было воспринято в народе как еще один акт царя-тирана, попирающего законы, данные еврейскому народу Богом.
Исследователи эпохи Ирода при этом задаются вопросом: почему из всех законодательных актов, оскорблявших национальные традиции евреев (а их, судя по всему, было немало), Флавий решил рассказать именно об этом?
Дело, видимо, заключалось в том, что хотя официальной целью данного закона была борьба с преступностью, он позволял Ироду расправляться с инакомыслящими. Если одних иудейских диссидентов того времени ждали казематы и пыточные камеры Александриона и Гиркании, то других попросту обвиняли в воровстве и продавали в пожизненное рабство далеко за пределы родины.
Если это было так, то данный закон и в самом деле должен был вызвать в народе утроенную ярость. Хотя самые страшные деяния Ирода были еще впереди…
Часть третья. «ШИЗОФРЕНИЯ, КАК И БЫЛО СКАЗАНО»
Глава первая. ОТЕЦ И СЫНОВЬЯ
В 16–17 годах до н. э. Ирод неожиданно отправился в Рим, чтобы убедить Августа отпустить домой Аристобула и Александра, уже вступивших в пору юности. Формальным поводом для этого стало окончание ими учебы, но напомним, что два этих сына Ирода, рожденных ему царицей Мариамной, находились в Риме в качестве своего рода заложников.
Август принял Ирода как лучшего друга и без всяких оговорок поспешил удовлетворить просьбу гостя. Тем самым он показал, что, когда речь заходит об Ироде, в заложниках нет никакой нужды.
Но что двигало самим Иродом, когда он решил вернуть сыновей домой?
Конечно, можно предположить, что это была родительская любовь. Более того, хочется верить, что в Ироде еще сохранились живые человеческие чувства, в том числе и столь естественное чувство, как любовь к детям. Это кажется тем более вероятным, что Аристобул и Александр были внешне очень похожи на мать и сам их облик должен был будить в Ироде воспоминания о самой любимой из всех его женщин.
Но с другой стороны, это же обстоятельство должно было одновременно будить в нем и чувство вины, а вместе с ним и ненависть…
Но увы, именно эта версия вызывает наименьшее доверие — по той причине, что психология всех тиранов приблизительно одинакова и в ней крайне редко остается место для родительских чувств. Вспомним хотя бы, что пишет Д. А. Волкогонов о Сталине, и по психологии, и по самой судьбе во многом напоминавшем Ирода: «Раньше он почти никогда не думал о детях. Было просто не до этого. Он их, по сути, и не знал. Со смертью Якова исчезло куда-то вечное раздражение, когда он слышал имя старшего сына. С Василием спокойно разговаривать не мог… Впрочем, о дочери он знал гораздо меньше, чем знают нормальные отцы. Пожилые люди любят внуков, им они отдают всю нерастраченную на детей любовь… Сталин не хотел видеть внуков и половины из них совсем не знал. Человеческие чувства — сыновняя, отеческая, стариковская любовь — были ему неведомы. Диктатор потому и становится им, что он не только многое приобретает, но и еще больше теряет. Прежде всего — из сокровищницы общечеловеческих чувств»[60].
Все это можно повторить и про жившего за две тысячи лет до Сталина Ирода: он вряд ли когда-либо думал о детях и, уж что совершенно точно, до определенного возраста почти с ними не общался.
Возможно, одним из мотивов, побудивших его вернуть сыновей Мариамны в Иудею, были дошедшие до него слухи, что мальчики, вопреки ожиданиям, предпочитают общаться не с римлянами, а со своими соплеменниками, регулярно ходят в синагогу, где им внушают, что они должны отомстить отцу за убийство матери.
Впрочем, нельзя исключать, что в Ироде боролись оба этих чувства — любовь к сыновьям и страх, что они могут устроить в Риме заговор с целью его свержения.
Несомненно одно: народ встретил возвращение Александра и Аристобула с восторгом. Жители Иерусалима мгновенно обратили внимание на фамильное сходство двух высоких, статных юношей с Хасмонеями. Их право на престол не вызывало сомнений, а значит, оставалось только дождаться смерти ненавистного узурпатора и восшествия одного из детей Мариамны на трон.
Но то, что вызвало такое ликование в народе, вселяло страх и ненависть в черную душу их тетки Саломеи. С появлением во дворце юных царевичей ее давняя, почти патологическая неприязнь к их матери вспыхнула с новой силой — и, разумеется, перенеслась на племянников. Кроме того, и Саломея, и ее челядь не могли не понимать, что Александр и Аристобул в год казни матери были достаточно большими, чтобы вникать в разговоры взрослых и осознавать, кто именно является главным виновником их сиротства. А если даже сами они до этого не додумались, то, вне сомнения, нашлись «добрые люди», которые им это разъяснили.
Таким образом, ни у Саломеи, ни у ее приближенных не было ни малейшего сомнения, что если один из сыновей Мариамны станет царем, с плеч в первую очередь полетят их головы. А значит, такой сценарий надо было предотвратить любой ценой.
В поисках путей достижения этой цели Саломея сначала попыталась внушить брату, что он привез в Иерусалим своих будущих палачей, что юноши видят в нем не столько отца, сколько убийцу матери, но, к ее разочарованию, эти доводы в тот момент не вызвали у Ирода ожидаемого отклика.
Кто знает, может, Флавий и прав, когда пишет, что в те дни у царя «чувство родительской любви было еще сильнее всякой подозрительности и клеветы».
Потерпев первую неудачу, Саломея решила действовать более тонко: ее наймиты стали распространять по Иерусалиму слухи, что юные царевичи тяготятся обществом отца, ненавидят его и мечтают лишь о его смерти, а затем шпионы Ирода докладывали ему об этих слухах как о «гласе народа».