Прошло еще совсем немного времени — и в царском дворце грянул новый скандал — вокруг трех юных и очень красивых евнухов Ирода.
Рассказ о евнухах был подан Николаем Дамасским, а затем переписавшим его Иосифом Флавием таким витиеватым, двусмысленным языком, что докопаться до его сути крайне сложно.
Ясно, что у Ирода было три евнуха, один из которых служил виночерпием, второй распоряжался подачей блюд на царский стол как в будни, так и во время пиров, а третий был постельничим и спал с царем в его спальне. Флавий утверждает, что Ирод всех троих «крайне любил за их красоту». Однако прямо о том, что Ирод был бисексуалом, нигде не сказано, и этот вопрос как бы повисает в воздухе. Если по еврейскому закону секс с евнухом квалифицировался как обычное мужеложство (так как оскопленный считался евреями хоть и увечным, но все равно мужчиной), то арабы относили евнухов к «среднему полу» и не видели в сношениях с ними ничего предосудительного. Именно такой точки зрения, возможно, придерживался и Ирод.
Этим обстоятельством воспользовался Антипатр, лично или же через кого-то из своих прихлебателей нашептавший отцу, что Александр также оказывает знаки повышенного внимания его любимцам. Оставалось лишь понять, что именно связывает Александра с евнухами и не готовится ли тут новый заговор — особенно если учесть, с какой легкостью эти калеки могли подмешать царю в пищу или вино яду или удавить его ночью.
Разумеется, евнухи были схвачены, допрошены, но поначалу отрицали обвинения как в любовной, так и в политической измене царю с Александром. Когда же к ним применили пытки, евнухи признались, что в последнее время действительно много общались с Александром и тот в беседах с ними говорил, что Ироду уже давно пора отправляться к праотцам, а также иронизировал по поводу того, что отец красит волосы, чтобы выглядеть моложе своих лет. Кроме того, по словам этих несчастных, Александр не раз утверждал, что независимо от того, какова будет последняя воля Ирода, он в любом случае станет царем, так как его поддерживает армия и она, если понадобится, с легкостью сбросит Антипатра с престола.
Если слова о том, что он красит волосы, вывели Ирода из себя, то сообщение о симпатии его армии к Александру вызвало у него приступ страха и ярости.
Заметим, что из показаний евнухов никак не следовало, что в армии и при дворце зреет путч — они лишь говорили об уверенности Александра, что после смерти Ирода армия займет его сторону.
Однако Ирод был настолько ослеплен своим страхом и яростью, что начал массовые репрессии как в армии, так и среди своего двора. Аресты следовали один за другим, люди под пытками нередко признавались в чем угодно, лишь бы прекратить свои мучения и получить от палача «удар милосердия». Ужас, охвативший высшие круги иерусалимского общества, был настолько велик, что люди стали доносить друг на друга — подчас для сведения старых счетов, а иногда, чтобы предупредить донос на себя. Но затем наставала очередь и доносчика, и нередко его казнили в один день с оклеветанным им человеком.
Среди прочих были арестованы и два самых преданных Ироду министра — Птолемей и Саппиний, и оба на допросах буквально соревновались в клевете друг на друга. По словам Флавия, «это было какое-то ослепление: ни защита, ни обвинение не принимались более в расчет, над всеми тяготело сознание неизбежной роковой гибели». И вновь, согласитесь, сами собой возникают параллели между этой политикой Ирода, с одной стороны, и опричниной Ивана Грозного и сталинскими репрессиями — с другой.
Единственными из влиятельных придворных, кого Ирод решил не трогать, были Андромах и Гемелла, которые числились главными советниками царя во всем, что касалось международных отношений. Ирод ограничился тем, что отстранил их от всех дел и запретил появляться при дворе за то, что они были слишком близки с Александром: Гемелла вообще был первым воспитателем Александра и в качестве «дядьки» сопровождал его во время учебы в Риме, а сын Андромаха якобы тесно дружил с царевичем.
Решающую роль в этих репрессиях Ирода играл все тот же Антипатр. Он пользовался представившейся ему возможностью и арестовывал любого, кто подозревался в симпатии к Александру, участвовал в их допросах и пытках, и он же доставлял протоколы допросов царю.
Многие из арестованных умирали под пытками, не давая требуемых показаний и предпочитая не оговаривать ни себя, ни царевича Александра. Однако немало было и тех, кому невыносимая боль развязывала язык.
Один из придворных, к примеру, под пытками рассказал, как Александр говорил, что когда он идет рядом с Иродом, то вынужден горбиться и пригибаться, так как чувствует, что отец завидует и ненавидит его за то, что природа наградила его красотой и высоким ростом.
После этого пытки были продолжены, и тот же придворный «вспомнил», что Александр с Аристобулом договорились убить отца во время охоты, а затем бежать в Рим и там добиться утверждения императором их права на престол.
Это были уже серьезные обвинения, и на их основании Ирод велел бросить Александра в тюрьму. К этому времени Ирод уже явно страдал психотическим расстройством с манией преследования и всеми другими его характерными признаками. Иосиф Флавий чрезвычайно точно описывает симптомы его душевного заболевания:
«Невыносимой показалась Ироду вся жизнь его, он был сильно расстроен; великим наказанием ему было никому больше не верить и от всех чего-то ожидать. Нередко его расстроенному воображению чудилось, что сын его восстает против него, и он видит его подле себя с обнаженным мечом. При таком длившемся день и ночь душевном состоянии царя обуяла болезнь, не уступавшая бешенству или полному расстройству умственных способностей» (ИД. Кн. 16. Гл. 8:5. С. 162).
Но, как и у многих страдающих душевными заболеваниями людей, у Ирода бывали минуты просветления, во время которых он сознавал, что тяжко болен, и его начинала мучить совесть за множество безвинно замученных и казненных людей. В один из таких периодов Ирод осознал всю нелепость выдвинутого против Александра обвинения: какой же безумец сначала убьет отца, а затем посмеет отправиться в Рим, чтобы потребовать себе его трон?!
Словом, Ирод заколебался, и эти колебания не остались незамеченными Антипатром. Он велел арестовать одного из молодых придворных и заставил его под пыткой показать, что Александр написал друзьям в Рим письмо, в котором просит их добиться для него аудиенции у Августа. Во время этой аудиенции Александр якобы собирался сообщить Цезарю, что Ирод возмечтал стать правителем Сирии, Египта и Заиорданья и с этой целью задумал изменить Риму и заключить союз с парфянским царем Митридатом. Вдобавок этот же замученный юноша сообщил, что Александр приготовил для отца яд, который прячет в одном из дворцов Аскалона.
Яда, правда, так и не нашли, но в целом версия показалась Ироду убедительной и укрепила его подозрения в адрес сына.
И вот тут произошло нечто совершенно неожиданное: Александр написал и размножил в четырех экземплярах письмо, в котором… признавался в заговоре «с целью как можно скорее избавиться от царя и восстановить прочный мир и безопасность». При этом в числе заговорщиков он назвал и Саломею, и Феррору, и все их окружение, а также Птолемея с Саппинием.
Согласно «Иудейской войне», это было даже не письмо, а целая «книга», то есть увесистый свиток с подробным изложением «теории заговора» против царя. Причем если один экземпляр этого свитка предназначался самому Ироду, то еще один — тестю Александра царю Архелаю, а два для отправки в Рим — самому Цезарю и друзьям Александра.
«Признание» Александра вызвало резкое обострение психоза Ирода и одновременно повергло его в растерянность — выходило, что все, абсолютно все вокруг желали его смерти!
Как нетрудно догадаться, по поводу того, что именно подвигло Александра написать такое признание, существует множество версий. По одной из них, хотя его и не пытали, в тюрьме царевич сломался и в припадке отчаяния решил ускорить собственный конец.
По другой — это был, наоборот, акт величайшего благородства и мужества. Поняв, что он является главной причиной обрушившихся на его ближайших друзей несчастий, всех этих бесчисленных арестов, пыток и казней, Александр решил остановить эту кровавую вакханалию. Подписывая себе этим письмом смертный приговор, он заодно, подобно библейскому Самсону, решил увести с собой в могилу и всех своих врагов — тех, кто, с точки зрения Александра, заварил всю эту кашу.
По третьей версии, «книга» Александра вообще была не признанием в соучастии в заговоре, а сатирическим памфлетом, призванным убедить если не отца, то остальных читателей в полной абсурдности предъявленных ему обвинений, а заодно и в сложившейся при дворе ситуации.
Трудно сказать, как развивались бы события дальше, если бы в Иерусалим (вероятно, сразу после прочтения «признания» Александра), обеспокоенный судьбой зятя и дочери, не примчался бы Архелай.
Живший в последнем столетии до нашей эры царь Каппадокии по определению не мог прочесть ни одного учебного пособия по психиатрии, но в силу своей житейской мудрости действовал в точном соответствии с указаниями этих учебников.
Он не стал ни спорить с Иродом, ни пытаться в чем-либо его переубедить. Напротив, как и рекомендуют эти учебники, он спокойно выслушал все бредовые идеи царя Иудеи, сделал вид, что всему верит, и… обрушился с проклятиями в адрес Александра, заявив, что Ирод, с его точки зрения, обращается с сыном даже чрезмерно мягко. Он, Архелай, дескать, был уверен, что к его приезду Александр будет уже казнен.
Дальше Архелай стал говорить о том, что намерен расторгнуть брак своей Глафиры с таким негодяем, каким оказался зять (а брак этот, напомним, был счастливым), а заодно, если выяснится, что Глафира знала о заговоре мужа и не донесла на него, не пощадить и дочь.
Таким образом Архелай… столкнул Ирода лицом к лицу с его собственным бредом, и тому не оставалось ничего другого, как вступиться за сына.