бимый и глубоко несчастный.
Большинство историков вслед за Флавием датируют его смерть 4 годом до н. э. Однако ряд христианских теологов относят ее к 1 году до н. э. или даже к 1 году н. э. По их мнению, Флавий попросту запутался в датировке, ведя ее от года воцарения Ирода, но принимая за таковой то 40-й (когда сенат объявил Ирода царем Иудеи), то 37 год до н. э. (когда он де-факто воцарился в Иерусалиме). При этом в качестве обоснования этой точки зрения ее сторонники приводят тот факт, что полное лунное затмение (которое, по тому же Флавию, произошло после казни двух мудрецов и их сорока учеников) наблюдалось в Иудее 29 декабря 1 года до н. э.
Иудейское царство конца правления Ирода I Великого
В таком случае Ирод и в самом деле скончался в январе-феврале нулевого года до н. э.
Но если это так, то невольно возникает и новая версия по поводу евангельского рассказа об избиении младенцев. Дело в том, что в других апокрифических источниках утверждается, что Ирод велел в день его смерти перебить не собранных на ипподроме старейшин и аристократов, а юношей из семей иерусалимской знати. На иврите юношу принято обозначать словом «ноар», но на самом деле смысл этого слова довольно широк. Оно может означать и подростка, а в некоторых редких случаях и ребенка. А от «ребенка» до «младенца» вообще остается один шаг…
Но то, что вы сейчас прочли, уважаемый читатель, и есть научная спекуляция в самом чистом ее виде, пришедшая в голову автору буквально на ходу, во время написания этих строк.
Словно предвидя возможность подобной хронологической путаницы, Флавий в «Иудейской войне» уточняет: «С того времени как он убийством Антигона достиг высшей верховной власти, протекло тридцать четыре, а со времени назначения его царем римлянами — тридцать семь лет» (ИВ. Кн. 1. Гл. 33:8. С. 148). Таким образом, не остается места для двусмысленности: Ирод скончался в 4 году до н. э.
Глава восьмая. ПОСЛЕ СМЕРТИ
Как бы он ни отодвигал от себя мысль о грядущей смерти, Ирод сознавал, что отнюдь не вечен, а потому в своей строительной горячке не забыл о том, чтобы возвести для себя величественную усыпальницу близ Иродиона — крепости, носящей его имя, в одном из самых живописных в те дни уголков Иудеи.
Не исключено, что он сам же в подробностях расписал церемонию своих похорон — слишком уж выверенными и заранее продуманными кажутся все ее детали.
После обмывания тело царя, чтобы скрыть запах тления, было умащено благовониями, уложено на кровать, сделанную из чистого золота, украшенную драгоценными камнями и застеленную пурпурным покрывалом. Таким же покрывалом накрыли тело Ирода, а на голову ему надели инкрустированный алмазами золотой обруч, затем массивную золотую корону, а в правую руку вложили скипетр[65].
Пока шли все эти приготовления к похоронам, Саломея с мужем, если верить Флавию, поспешили на ипподром и известили находившихся там пленников, что они свободны и могут вернуться домой, причем подчеркнули, что поступают так по приказу Ирода — хотя это было прямым нарушением его последней воли!
Сразу после этого на ипподроме были собраны весь иерихонский гарнизон и жители города, и та же Саломея сообщила собравшимся о смерти Ирода. Вслед за ней выступил первый министр и хранитель царской печати Птолемей, зачитавший предсмертное обращение Ирода к армии, в котором царь призывал солдат уважать его последнюю волю и хранить ему верность и после смерти.
Только после этого Птолемей зачитал последний, седьмой вариант завещания Ирода, объявлявший его преемником Архелая. Сам Архелай, разумеется, находился на ипподроме среди других членов царской семьи, и армия тут же приветствовала его восторженными криками.
Затем похоронная процессия двинулась в сторону Иродиона.
Погребальную золотую кровать окружали сыновья и другие члены многочисленной семьи Ирода. За ними в полном военном облачении, сверкая начищенными доспехами, шли его личные телохранители и отряды наемников — фракийцев, германцев и галлов. Впереди процессии, тоже в полном вооружении двигалось остальное войско, состоящее из идумеев и евреев.
Этот торжественный кортеж сопровождал тело царя примерно полтора километра, после чего процессия стала более скромной.
Архелай, разумеется, устроил по отцу пышные поминки, пребывал, как и предписывает обычай, семь дней в трауре, а затем стал прилагать усилия, чтобы утвердиться на троне. Но уже в первые дни его правления в Иерусалиме вспыхнул бунт, в ходе подавления которого по приказу Архелая были убиты более трех тысяч человек.
После этого Архелай направился в Рим, чтобы добиться утверждения отцовского завещания, но туда же, побуждаемый к этому неисправимой интриганкой Саломеей, поспешил и Антипа, которого Ирод назвал наследником престола в предыдущем варианте завещания.
В итоге Архелай получил только звание этнарха («правителя нации»), а не царя. Впрочем, и этот титул он носил относительно недолго — после многочисленных жалоб со стороны подданных Архелай был лишен власти и сослан в Галлию, а правителем Иудеи был назначен наместник-прокуратор. Свидетельницей всех этих событий из всех обитателей дворца Ирода суждено было стать разве что Саломее, пережившей своего венценосного брата на 14 лет.
Таким образом, ненавистный народу Ирод оказался, по сути, последним царем Иудеи, сохранявшей некое подобие независимости от Рима. Его смерть означала конец очередной главы разворачивающейся в стране исторической драмы и начало следующей — еще более кровавой и трагичной.
Но это и в самом деле совсем другая история.
Вместо эпилога. ТАК МОЖНО ЛИ МОЛИТЬСЯ ЗА ЦАРЯ ИРОДА?
Итак, мы снова возвращаемся к тому же вопросу.
Несколько раз автор принимался за эпилог этой книги, выстраивая аргументы в пользу того или иного однозначного ответа, и каждый раз стирал написанное, так как вдруг понимал, что категорически сам с собой не согласен.
Тем, кто жил всего полтора-два столетия назад, было куда легче. Вплоть до конца XIX столетия всем было понятно, что Ирод — одна из самых мрачных фигур в человеческой истории, и даже если забыть или отнести к вымыслу сюжет об избиении младенцев, человеку, на руках которого столько крови, включая и кровь самых близких ему людей, не может быть ни оправдания, ни прощения.
Но времена изменились.
Философский постмодернизм с его утверждением, что однозначной истины не существует, с неприемлемостью чернобелого подхода к оценке человеческих поступков, а также появление на исторической арене целого ряда диктаторов «иродианского» типа побудили многих исследователей пересмотреть и отношение к фигуре Ирода I Великого.
Если отбросить словесную шелуху и демагогию, составляющих иногда до 90 процентов сочинений в защиту Ирода, то суть их сводится к следующему: «Да, Ирод, конечно, был жестоким тираном, загубил множество невинных жизней, но исключительно потому, что был сыном своего времени и играл по тем правилам, которые были приняты тогда во всем эллинистическом мире. Но как государственный деятель, он, безусловно, сделал куда больше хорошего, чем плохого, и очень жаль, что его подданные этого не оценили».
Именно такой постмодернистский подход к оценке правления Ирода демонстрирует Пол Джонсон в «Популярной истории евреев».
«Ирод был одновременно и евреем, и антисемитом; сторонником и поклонником греко-римской цивилизации и одновременно восточным варваром, способным на невероятную жестокость. Он был блестящим политиком и в некоторых отношениях мудрым и дальновидным государственным деятелем, великодушным, конструктивным и весьма эффективным; и в то же время наивным, суеверным, карикатурно-капризным, балансирующим на грани безумия (а иногда и переходящим эту грань)»[66], — пишет Джонсон.
Отделяя Ирода-человека от Ирода-политика, Джонсон указывает, что тот считал себя «евреем-реформатором, который пытается вовлечь невежественный и консервативный Ближний Восток в круг просвещенных народов современного мира. Мощь Рима и обретенное им под властью императора богатство открывали новую эпоху для торговли, экономического “золотого века”, в котором Ироду хотелось найти место для своего народа. Чтобы дать евреям возможность занять достойное место в лучшем мире, ему было необходимо уничтожить ослабляющие элементы прошлого и в особенности освободить еврейское общество и религию от эгоистичной олигархии семей, которые эксплуатировали и то и другое. И он совершил это без посторонней помощи, причем его паранойя и жестокость в значительной мере соединялись с элементами идеализма.
Ирод желал также показать миру, что среди евреев было много одаренных и цивилизованных людей, способных внести новый существенный вклад в распространение средиземноморской цивилизации. С этой целью он смотрел гораздо дальше Иерусалима с его толпами фанатиков, обращая свой взгляд на евреев диаспоры…»[67]
Израильский историк Авраам Шалит также видит в Ироде прежде всего выдающегося государственного деятеля. По его версии, Ирод и в самом деле, возможно, не очень чувствовал себя евреем по религии, но однозначно считал себя евреем по национальности. В своей политике он пытался разделить два этих понятия и превратить Иудею из теократического прежде всего в национальное государство, что, по мнению Шалита, было весьма прогрессивным шагом.
Наконец, Шалит оценивает проримскую политику Ирода как крайне мудрую и дальновидную, отказ от которой после его смерти и привел евреев к национальной катастрофе.
Сходной позиции придерживается в своей книге об Ироде и Майкл Грант. Ирод, пишет он, «был прав, проповедуя мир с Римом как единственное спасение. Ошибочно осуждать Ирода на том основании, что он ставил благоразумие и осторожность выше чести и свободы. Эти альтернативы не реальны. В действительности второй альтернативой были никак не честь и свобода, а собственная гибель, потеря дома, семьи, страны…