Глава восьмая
Курицын, придя в себя от отчаяния, в которое повергло его неожиданное унесение Прокофьем яств и, в особенности, малинового меда, почувствовал ощутительнее, нежели когда-нибудь, необходимость вырваться из этой берлоги, где он должен был или открыть свое имя, столь ненавистное раскольникам, или умереть с голоду, так как отец Аввакум был, кажется, не слишком гостеприимным хозяином.
Во время этих размышлений мысль о спасении, блеснувшая в голове, подобно молнии осветила рассудок дьяка. Посмотрев пристально на потолок своего жилища, Курицын приметил в том месте, где был край отпускной двери, тонкую струйку света, проникавшего из окна верхней избы в отверстие, образовавшееся между дверью и петлями, на которых она была прибита к полу. Привстав на скамью и рассмотря ближе, он нашел, что так как дверь была чрезвычайно толста и тяжела, то петли, прибитые гвоздями, отошли от нее несколько вверх и через то образовали замеченное им отверстие. Вынуть из оконной решетки отделенный накануне железный прут н вложить его в отверстие – было для почтенного нашего дьяка делом одной минуты. Можно себе представить его радость, когда, стараясь приподнять прутом дверь, он заметил, что петли отстают и гвозди легко отделяются от нее, так что почтенному кладоискателю стоило только, вместе с прутом, употребить в дело свою спину, хорошенько упершись ею в дверь, чтобы освободиться из заключения! В восторге от этого плана Курицын решился привести его в исполнение в следующую же ночь, едва только смолкнет на улице и вся братия уляжется в домах. Опасаясь однако же, чтобы кто-нибудь приходом не открыл тайны, Курицын прекратил работу, не отделив еще совершенно петель от дверей, что, впрочем, было уже очень легко выполнить.
С нетерпением ожидал Курицын минуты своего освобождения… Вот уж начало смеркаться, так что он едва мог различить в подвале окошко от стены и рассмотреть во мраке ведущую наверх лестницу. Повсюду настала глубокая тишина, и через несколько минут совершенный мрак распространился в подвале… Курицын с трепетным биением сердца принимается за дело, и вот после получасового труда петля отделяется от двери, самая дверь приподнимается спиною дьяка и почтенный кладоискатель, не помня себя от радости, вылезает, вооруженный железным прутом, в пустую избу… Осмотрясь кругом и взглянув с усмешкою на окна избы, защищенные решетками, Курицын, полный радости, бежит к дверям, берется за скобку, чтобы выйти в сени… но дверь не отворяется, она заперта снаружи огромным висячим замком, и почтенный дьяк после стольких трудов попал только из одной тюрьмы в другую…
Голодная смерть, со всеми ее ужасами, представилась за этим открытием Курицыну, но он, все еще не теряя надежды, решился испытать одно последнее средство: не будет ли возможности выйти через трубу печки, занимавшей почти половину избы? Осмотрев отверстие ее, он с горестью убедился, что оно было далеко не так обширно, чтобы пропустить его особу. Несмотря на это, Курицын попробовал влезть до половины в печь и хотя тотчас же должен был, из опасения задохнуться, вылезти назад, но новое открытие заставило его на минуту забыть свое плачевное положение… В печи Курицын ощупал хлеб, рыбу и все принадлежности обеда, не исключая и кувшина с малиновым медом, которые были оставлены тут раскольниками, вероятно, с тою целью, чтобы снова подразнить Курицына их привлекательностью. В настоящее время эта находка была для нашего знакомца лучше всякого клада, и он с радостью бросился на это неожиданное сокровище. Менее нежели в пять минут половина хлеба, рыба и почти вся кружка меду переместилась из печи в горло кладоискателя, и, только проглатывая последний кусок, ему пришло на мысль, какие будут из того печальные последствия! Нет сомнения, что Аввакум не замедлить посетить заключенного, и если даже Курицын снова спрячется в подвал, то отломанная дверь и отсутствие яств в печи послужат против него такою ясною уликою в желании прекратить свое заключение, что иересиарх, вероятно, не замедлит принять решительные меры…
Совершенно растерявшись и не зная, каким образом выпутаться теперь из избы, дьяк начал машинально ходить кругом, ощупывая ее стены и как бы отыскивая на них какой-нибудь талисман к своему спасению. Прислонясь к стене смежной с печью, он по осязанию открыл, что она была забрана из тонких досок и, следовательно, выходила не на улицу, но, по всей вероятности, в другую светлицу, а вспомня обширность дома снаружи, на что Курицын обратил внимание, когда был введен в него раскольниками, он совершенно убедился в справедливости своего предположения. Этого нового открытия было слишком достаточно для того, чтобы обратить на него все изобретательные способности Курицына, и он с возбужденною ревностью принялся испытывать твердость перегородки, предполагая разломать ее в слабом месте и уже в двери находящейся за нею светлицы выбраться на свободу.
Во время этих соображений слух его поражен был вдруг звуком голосов, раздавшихся за перегородкой.
– Экая темять, словно в волчьей глотке, – раздался грубый голос. – Зажги хоть у образа-то свечку, батька!
– А вот я иссеку огонь благодати из камени, нарицаемого кремнем, – отвечал знакомый Курицыну голос, в котором он узнал Аввакума.
Вслед за тем раздались удары огнива, и через минуту огонь блеснул в щель, возле которой стоял Курицын, так ярко, что он весьма ясно мог рассмотреть все находившееся за перегородкой.
Светлица, в которую проникнул взор кладоискателя, была величиною более почти вдвое той, где скрывался Курицын. Один угол стены был занят большими темными образами, освещавшимися тоненькой свечкой, прикрепленной к палке, на которой они стояли, а прямо против окон красовалась дверь, соблазнительно растворенная, почти настежь, так что свежий воздух, врывавшийся через нее в светлицу, достигал через щель до заключенного. Под самыми образами поставлен был длинный стол, покрытый ковром, на котором находились Евангелие, обложенное серебром, восьмиугольный крест, чернильница и несколько свитков бумаги, а недалеко от стола сделано было на полу возвышение, обитое тонким красным сукном. Возле стола стоял Аввакум с каким-то высокого роста человеком с темной окладистой бородою. Огромные повисшие брови и широкий шрам на щеке придавали лицу этого незнакомца зверское выражение, а грубый отрывистый голос, глухо вырывавшийся из его глотки, действовал на уши так же приятно, как завывание голодного волка. Он был одет в простой суконный кафтан и подпоясан ремнем с металлическими бляхами, из которого выказывался огромной величины нож в кожаных ножнах.
– Ай да ночка, – сказал незнакомец, отряхая на пол дождевые капли со своей высокой меховой шапки, – на небе ни звездочки, а ветер, словно бешеная собака, рыскает по лесу. Нашему брату такое время на руку.
«И нашему не худо, – подумал Курицын, – в такую ночь как навострим лыжи, так не скоро отыщут, благо бы убраться отсюда».
– Ну, так что же тебе опять понадобилось от меня, батька? – произнес снова незнакомец после небольшого молчания, обращаясь к Аввакуму.
– А вот что, – отвечал старик. – Я хочу доставить тебе преславную честь уподобиться ветхозаветному Сампсону и даровать случай опалить рыскающего волка, именуемого Никоном, подобно тому, как Сампсон опалил лисиц на ниве филистимской…
– Полно тебе не по человечески-то растоваривать; говори прямо, да скорее, а то тебя сам черт не разберет, – прервал его грубо незнакомец, стукнув кулаком по столу. – Ты ведь знаешь, что я долго дожидаться не люблю? – При этих словах он схватил свою шапку, как будто собираясь выйти из светлицы.
Слова и движение незнакомца, казалось, сильно подействовали на образ выражения почтенного иересиарха, потому что, помолчав минуту, он начал говорить довольно ясно, бросив всякую кудреватость:
– Ведомо тебе, молодец, что предерзостный волк, именуемый Никоном, воздвиг гонение на веру и что по сему подобает отнять от него если не самую жизнь, то все средства к учинению зла, каковое он сотворить может…
– А мне какое дело, что он там затевает, – прервал незнакомец с усмешкой, – по мне что ни поп, то батько! Ты мне давеча говорил о какой-то грамоте?
– Сие-то и есть то благое дело, которое тебе совершенно подобает, – отвечал иересиарх.
Следующие слова произнесены были Аввакумом так тихо, что Курицын, при всем желании, не мог ничего расслышать.
После нескольких минут, прошедших в таком объяснении иересиарха, голос незнакомца раздался в светлице.
– Дать хорошего тумака монаху нам нипочем, – сказал он с усмешкой. – Только что ты за это заплатишь, а?
– Превыспренные молитвы излиются из уст моих и всей братии о твоем здравии, – отвечал Аввакум.
– Ах ты седая борода! – вскричал незнакомец, громко захохотав. – Да что ты меня дурака, что ли, нашел, чтобы я для тебя стал попусту руки марать? Нет, брат, соловья сказками не кормят! Ты там меня хоть ко всем чертям посылай, а только коли желаешь, чтобы я тебе сослужил службу, так подавай, брат, денежки. Сотню ефимков, коли хочешь получить грамоту.
– Сотню? – вскричал Аввакум. – Побойся Триупостасного!
– А нет, так и дело с концом, – сказал незнакомец, надев шапку и сделав шаг к дверям. – Ведомо тебе, что я торговаться не люблю. Сказано – свято!
– Ну, нечего делать с тобой, – отвечал иересиарх. – Быть так, согласен и теперь же возвещу о том братии. Встань тут возле меня, пока я буду проповедовать духовным детям моим.
С этими словами Аввакум вышел на крыльцо избы и потянул за веревку, привязанную к колоколу. По первому удару его изба стала наполняться раскольниками, через пять минут обширная хоромина была до того полна народом, что все сплотились в одну массу, не будучи в состоянии пошевелить ни одним членом, и только одно возвышение, обитое сукном, не было никем занято.
Взойдя на это возвышение, Аввакум поклонился на три стороны и, дав знать рукою, чтобы водворить молчание, громко закричал:
– Братия! Ни о чем только не печется дьявол, искони враждующий с человеком, яко о том, чтобы прельщениями и смутами христианское соединение расколоть и через то рассечь тело церковное. Потому подобает стоять до последнего дыхания своего за истинную веру и не креститься тремя перстами, поелику сие есть печать Антихристова, поистине, братие, настает час явления сего Антихриста, ибо что означают новые толкования, писания, как не то, что уже приблизилось оное смутное время, когда должен народиться враг сей. Да и кто ведает, не царствует ли он уже ныне на пагубу человека? Посмотрим внимательно, нет ли его близ нас и не знаем ли мы о нем! В Писании говорится, что Антихрист будет враг веры Христовой, а вам ведомо всем, что рыкающий волк Никон есть самый великий из всех гонителей веры, паче Нерона и Диоклетиана, ибо не только уничтожает все древние уставы церковного содержания, заменяя оные новыми мудрствованиями злохитрого ума своего, но и гонит священство, к какому принадлежу и аз. Итак, братие, из всего оного подобает умозаключить, что сей рыкающий волк Никон есть сам Антихрист, народившийся на пагубу христианского рода…