Проходя, наполненный этими мечтами, мимо дома Башмакова, Алексей увидел, что калитка, несмотря на раннее время, была растворена. Воспользовавшись этим, молодой человек бессознательно вошел во двор, взобрался на крыльцо и, уже когда взялся за кольцо двери, ведущей в дом, пришел несколько в себя.
«Воображение увлекло меня в непростительный поступок, – подумал Алексей. – К счастью, что дверь в сени заперта, иначе я бы непременно вошел в дом, и, если б Семен Афанасьевич спросил меня о причине раннего прихода, я бы не знал, что сказать ему в свое оправдание. Надобно постараться уйти отсюда незамеченным».
Несмотря на это благоразумное суждение, молодого человека каким-то невидимым очарованием влекло к двери… Он легонько дотронулся до кольца и, к удивлению его, оказалось, что и эта дверь не была замкнута.
Разум наш – великий философ и всегда найдет логические причины оправдать наши поступки, как бы они ни были безрассудны. Так случилось и с Алексеем. Забыв о намерении, незадолго перед тем предпринятом, он подумал теперь, что Семен Афанасьевич, по участию в его судьбе, может быть взволнованный мыслью о наступлении рокового дня, проводит ночь так же, как и Алексей, без сна, и потому, верно, будет благодарен, если молодой человек придет успокоить его. Не рассуждая уже более, Алексей входит в сени, оттуда в большую светлицу, которая служила хозяину приемной хороминой, и, наконец, в опочивальню Семена Афанасьевича. Но, к величайшему изумлению его, опочивальня была пуста, а лежавший на постели спальный тулуп и оставленные возле кровати теплые сапоги, в которых Башмаков обыкновенно ходил у себя дома по утрам, давали знать, что почтенный хозяин вышел одетый со двора. Поняв причину, почему были отворены двери, и теряясь в догадках, какая надобность заставила отлучиться из дома не слишком поворотливого в иной раз Семена Афанасьевича, Алексей остановился в раздумье посредине светлицы, не зная, дожидаться ли Башмакова или отправиться на площадь. Он уже сделал шаг к двери, чтобы выйти на улицу, как вдруг в голове его родилась дерзкая мысль, которая, как огненной струей, обдала его сердце – Алексей решился пройти в светлицу Елены. Теперь уже ему нельзя было обманывать себя, и он понял, что его влекло в дом не желание видеться с Семеном Афанасьевичем, а обаяние любви к его дочери…
Несколько минут стоял Алексей на одном месте с замирающим сердцем, едва переводя дух, как бы сам страшась своего намерения. Но прошло еще мгновение – и Алексей легким, но твердым шагом начал подниматься наверх. Чтобы пройти в светлицу Елены, стоило только выйти из опочивальни Семена Афанасьевича в приемную хоромину и из нее в другую, маленькую светлицу, откуда подняться по ведущей из нее вверх лестнице. Не много нужно было Алексею времени, чтобы пройти по описанному нами пути, и вот он уже стоял возле светлицы няни Игнатьевны. Старушка спала на высокой кровати и громким храпением давала знать, что теперь находится в другом мире. Переведя только дух, Алексей промелькнул легкой тенью мимо ее кровати и вошел в светлицу Елены…
Остановясь у порога, он впился взорами в дубовую резную кровать, закинутую шелковым пологом. В этой кровати спала Елена… Свет от горевшей у образа лампады, сливаясь со слабым отблеском зари, проникавшей в окно, представлял все предметы в каком-то неопределенном, таинственном виде…
Замирая от волнения, трепетными руками разделил юноша полог. Елена лежала, закинув одну руку под голову, а другую прижав к вздымавшейся груди, как бы желая защитить ее от пожиравших взоров страстного Алексея. Она, казалось, улыбалась во сне, потому что пурпурные губки ее, чуть-чуть отделяясь одна от другой, выказывали ряд жемчужных зубов. Роскошные пряди волос волнами лились вокруг лица, резко отделяясь от подушки; щеки, всегда покрытые природною зарею, пылали в эти минуты ярким розаном. Белое, как снег ослепительное, плечико, будто соскучившись в заключении, вырвалось из сорочки… Долго стоял Алексей в каком-то забытьи, любуясь своей возлюбленной, которая еще никогда не казалась ему так прелестна. Наконец медленно склонился над нею и тихо поцеловал ее в самые губы.
В это мгновение Елена проснулась. Первым выражением на ее лице был ужас. Она хотела вскрикнуть, но Алексей, прильнув к ее уху, шепнул ей свое имя, и Елена, трепеща от страха, бросила на него тревожный взор, как будто еще не веря, чтобы это была действительность. Наконец она прошептала:
– Друг мой! Зачем ты здесь… Как ты попал сюда?.. Ах, как ты меня испугал…
Алексей рассказал, какому случаю обязан он был приходом, упомянув об отсутствии Семена Афанасьевича.
– Безрассудный, ты хочешь погубить и меня с собою, – вскричала Елена. Но, вспомнив об отце, она с беспокойством произнесла: – Батюшка! Что заставило его выйти из дома в такую пору? Ах, мой друг, верно, какое-нибудь несчастье.
Алексей начал ее успокаивать, но Елена, трепеща от испуга, произведенного его приходом, и беспокоясь об отце, не слышала его слова и только умоляла своего жениха уйти от нее…
При взгляде на положение Елены у страстного юноши возникло преступное желание… Тишина ночи, отсутствие отца, ее беззащитность… Алексей пожирающим взором окинул красавицу, умолявшую его удалиться, хотя не понимавшую всего ужаса своего положения… Но это было ненадолго. Как светлая сталь вдруг потускнеет от дуновения на нее, чрез мгновение является опять в прежнем блеске, так душа Алексея, омрачившись на минуту дерзкою мыслью, сделалась снова чиста по-прежнему.
– Елена, сегодня великий день! – произнес тихо Алексей.
– Знаю, – прошептала красавица, – и молю Всевышнего, чтобы он счастливо окончился.
– Так благослови же меня, чистая голубица, – сказал пылкий юноша, став пред нею на колени.
– Господи, благослови его окончить великое дело, – прошептала она, устремив взор на небо.
– Теперь последний поцелуй! – прошептал Алексей, страстно прижавшись к устам красавицы.
– Ты и во сне был со мной, – нежно шепнула Елена, оторвавшись от губ Алексея. – Перед тем как проснуться, видела я сон, будто мы вместе были на какой-то горе, с золотыми венцами на головах, и вдруг полетели в небеса, высоко, высоко… Вот я и теперь чувствую в сердце ту же радость, какую ощущала в ту минуту…
Тем же путем, как и пришел, промелькнул Алексей на улицу. Чем теперь была полна душа его? О, настоящие минуты были для него теми немногими мгновениями, которые заставляют человека забывать многие годы страшных страданий…
Из дома Башмакова Алексей, разумеется, отправился к колоколу. Заря уже исчезла, небосклон зазолотился, и вот солнце, как будто получив повеление свыше, выкатилось в небо во всем своем царственном убранстве, облеченное в мириады ослепительных лучей. Ни одного облачка на голубой ризе неба, ветерок не колыхнет листа, как будто сама природа приготовилась к зрелищу.
Жители первопрестольного града, едва проснувшись, спешили уже на место зрелища в праздничных своих одеяниях. Огромная площадь приметно начала покрываться народом, и еще не ударили к ранней обедне, а на ней уже не было свободного места. Работники спешили окончить последние поделки: расстилали красное сукно от дворцового крыльца, по которому назначалось царское шествие, обивали бархатом ступени возвышения, приготовленного для синклита. Вскоре собрались и люди, назначенные для подъема колокола. Для этого отряжена была тысяча лучших мастеровых из числа бывших в то время в Москве, как людей более способных для предстоящего труда.
Взойдя на колокольню, Алексей смотрел задумчиво на эти окончательные приготовления, производившиеся под наблюдением самого Артемона Сергеевича, который прибыл на площадь, едва только рассвело.
При этом всеобщем движении Алексей, отложив всякое самолюбие, подумал серьезно едва ли не в первый раз, какие будут последствия, если колокол не поднимут, если он ошибся в своих вычислениях? Ледяные иголки сдавили его грудь, кровь застыла около сердца и прилила в голову!
– Что если эта возможность существует только в моей голове, – прошептал он, – если я, обманываясь сам, обманул и царя, и весь народ русский? И что тогда сбудется из моих мечтаний, из моего воображаемого блаженства? Боже, лучше порази меня в эту минуту, прежде нежели меня постигнет этот удар.
И Алексей, отуманенный такими мыслями, едва не бросился с верхнего яруса колокольни.
– Что если я не подниму его? – вскричал он раздирающим душу голосом, схватясь руками за голову.
– Успокойся, Бог милостив, авось по пословице, дело мастера боится, – раздался позади Алексея знакомый голос Артемона Сергеевича, и слова эти, как слова Ангела-хранителя, уврачевали встревоженную душу Алексея. Он взглянул на небо, и слеза надежды блеснула на его глазах…
Предварительно дано было знать из Патриаршего разряда, чтобы в этот день во всех церквях московских литургия начата была часом ранее, кроме церкви Василия Блаженного, куда долженствовало собраться все духовенство для торжественного шествия оттуда к колоколу. Вот и в церкви Василия Блаженного зазвонили к достойно, и все святители начали облачаться в священные одеяния; и царь Алексей Михайлович, отслушав обедню в дворцовой церкви, повелел подать ему светлое платье.
А между тем, казалось, вся Москва собралась на площади. Земля, крыши, церкви, примосты – все залито было народом, жаждавшим видеть великое зрелище. И только пространство около колокола, защищаемое стрелецкими полками, не было на расстоянии нескольких десятков сажен занято любопытными; но зато и тут тысяча мастеровых людей стояла густою толпою.
– Господи благослови! Кажется, скоро царь выйдет, – сказал Матвеев, обращаясь к Алексею. – Вот уж все бояре высыпали на Красное крыльцо, вот и царские рынды выступили на лестницу. Э, да и святейший патриарх Иосаф с духовенством и святыми хоругвями показался из церкви Василия Блаженного.
Но Алексей не слышал слов Артемона Сергеевича и стоял, устремив беспокойный взор на толпу людей, назначенных поднимать колокол. Между ними мелькало множество мужиков с длинными, остроконечными бородами, которые, казалось, прятались за других, не желая быть замеченными… Вот еще показалась борода… Вот мелькнуло чье-то знакомое лицо. Алексей смотрит и не верит глазам. Так, он видит Аввакума… «Артемон Сергеевич!» – вскричал Алексей, обращаясь к тому месту, где стоял Матвеев. Но почтенный сановник, вероятно, желавший что-нибудь приказать, был виден уже далеко от него в толпе народа. Алексей быстро спускается вниз, чтобы его догнать; но толпа теснит, жмет, едва дозволяет ему сделать шаг вперед…