Страдай про себя, Эстер Уильямс. Ты не умеешь так плавать. Ты не умеешь… Мне вдруг захотелось дико расхохотаться. Хохотать, пока накопившийся углекислый газ не погасит мне мозги. Пока не заставит остановиться сердце.
Я оглянулся на Кейт. Она тяжело дышала, будто пробежала марафон, из ноздрей ее клубился пар.
Воздух стал ядовитым. Мы израсходовали кислород. Пальцы начинали дрожать, под веками нарастала боль. Я заметил, что тоже тяжело дышу. Черт, так мы помрем. Мысли начали мешаться.
Тяжело, будто мне к рукам привязали бетонные блоки, я повернулся к Кейт.
– Холодно, – сказала она.
– Воздух плохой.
– Ох… – Ее голос стал шепотом. – Пора.
– Пора, – кивнул я.
Она протянула руку и коснулась пальцами моего лица. У нее горели глаза, она дышала с трудом.
– Рик… Рик Кеннеди… я тебя любила.
– Я тебя тоже. – Я еле мог говорить. – Я… тоже.
– Жаль, что у нас сегодня не получилось… шампанское… мягкая постель… любовь.
– И мне.
Я уже не мог поднять головы.
– Пора…
Вода дошла до передних сидении. Свет гас. Темнота сжималась вокруг нас холодной ладонью. Музыка будто исходила из уст мертвеца: долгая погребальная песнь, нескончаемая песнь боли, отчаяния и одиночества.
Я мотал головой по спинке сиденья, мозги стучали и пульсировали, будто стали вторым сердцем, как у мутанта. В глазах темнело. Я случайно глянул в окно – и вытаращил глаза.
В воде висела Кэролайн, волосы светлой пеной окружали ее голову. Карие глаза смотрели на меня. Она улыбалась. За ней уходили вдаль затопленные улицы Лондона. На дне озера стояли машины. В дверях магазинов резвились косяки рыбок. В ребрах утонувшего полисмена свила гнездо пара толстых угрей.
Кэролайн раскрыла рот, оттуда выскочила водяная крыса, унося в зубах кусок ее языка. А Кэролайн улыбалась. И ее хрипловатый голос заговорил где-то в глубинах моего мозга:
Гниет под водой этот город… Нет его уже, Рик… И нет последней королевы Англии…
Лицо Кэролайн зашевелилось и стало пустоглазым черепом утопленника. Труп плавал вертикально, вся передняя часть торса была оторвана, как на иллюстрации из медицинского учебника, – четко видны легкие, сердце, печень, диафрагма, кишки…
А из губ мертвеца журчал чувственный голос Кэролайн:
Ты идешь, Рик? Тетя Кэролайн ждет поцелуя. Какой ты непослушный мальчик, Рик! Не заставляй тетю ждать, слышишь?
Галлюцинация, смутно понял я. У меня онемели пальцы, на грудь давила страшная тяжесть. Сознание меркло, раздавленное ядовитой углекислотой, насытившей кровь.
– Кейт… Кейт…
Я видел, что она повернулась спиной.
– Кейт, что ты делаешь? Кейт…
Она села, уперлась спиной в мое плечо и сильно ударила двумя ногами.
Как будто разорвался металл.
И тут я понял, что она сделала. Она выдавила боковое стекло. Вода рванулась внутрь с ревом, бросив нас обоих через салон. Я набрал полную грудь воздуха, и тут меня закрутило, как котенка в стиральной машине.
Меня схватила чья-то рука и потянула. Сильно.
Секунду мне казалось, что меня поймал утопленник. Потом до меня дошло, что это Кейт ухватила меня за футболку и тянет к выбитому стеклу.
Я вылез, извиваясь и дергаясь, ободрав спину и плечи об осколки стекла. Сверху был свет, и я поплыл к нему. Для моего измученного кислородным голоданием мозга он был как небесный свет, бьющий через облака.
Я поплыл изо всех сил.
И вдохнул в задыхающиеся легкие свежий воздух. Меня облило солнцем. Колотя воду руками, я осмотрелся.
Кейт! Где Кейт?
Я ее не видел.
Я ничего не видел. Мне загораживала обзор какая-то деревяшка.
Я проморгался – черт возьми, это же лодка!
От души возблагодарив своего ангела-хранителя, я изо всех сил вцепился в планшир.
– Какого черта ты там торчишь?
Я посмотрел вверх, щурясь от невыносимо яркого вечернего солнца.
У меня перехватило дух. Сверху на меня смотрели Ковбой и Теско.
И скалили зубы.
– Так это же, черт возьми, сам Индиана Джонс!
Ковбой протянул руку и ухватил меня ниже локтя. Он занес вторую руку – что в ней было, я не видел, но он ударил меня по лбу наотмашь. Неимоверно громкий стук.
Он снова взмахнул рукой.
Из воды с ревом поплыли цвета. Сиреневый, синий, индиговый…
Еще удар.
Красный-зеленый-оранжевый-желтый…
Еще раз.
Желтый-зеленый-синий-алый-серебряный…
А он бил и бил. Пока не исчезли цвета, пока не осталась только тьма, кромешная тьма, лежащая за пределами вселенной.
Но я ощущал не боль, а будто какой-то мощный насос работал у меня в затылке.
66
Этот серый держал Кейт, охватив лапами ее запястья. Он приподнял ее над землей, и она беспомощно дрыгала ногами в воздухе. И только плакала: “Не трогай ребенка, ребенка не трогай!”
Серый склонил гривастую голову набок, изучая только что пойманный образец человека.
– Ребенка… ребенка не трогай!
Огромные глаза, красные как кровь, глядели ей в лицо. И снова склонилась набок голова – как у собаки, когда она что-то слышит. Кровавые глаза мигнули, будто серый обдумывал новую мысль.
Потом он перехватил левую руку Кейт своей правой, держа ее над землей одной рукой. Пальцами свободной руки – толстыми и серыми, как сырые сосиски – он ощупал ее тело сверху вниз. Будто интересовался контурами, ее губ, живота, груди, бедер.
Кейт в ужасе ахнула. Глаза ее вспыхнули, она попыталась вырваться.
Свирепо фыркнув, серый ухватил ее двумя руками и сломал о колено как палку.
– Отпусти ее!
Я с размаху ударил его кулаком в лицо…
И открыл глаза.
Газеты.
Пол, устланный газетами в несколько слоев.
Господи, как голова болит. Я проморгался. Левый глаз свело острой болью, и она ударила аж в затылок.
Дневной свет.
Я огляделся. Свет исходил от окна, закрытого матовым стеклом. А еще на окне была кованая решетка.
Я перекатился на спину. Сон все еще пытался наложиться на явь.
А наяву я видел белые стены. Еще газеты. Мебели нет. Лестница, ведущая к двери. И еще я видел свирепого звероподобного серого, который схватил Кейт. Видел ужас в ее глазах. Видел синяки на когда-то красивом лице.
И этот зверочеловек ломал ей спину о свое колено.
Черт.
Я слишком быстро встал.
Меня затошнило, что-то быстро завертелось в голове, быстрее, быстрее…
Меня вырвало на газеты.
Я вытер рот. Снова огляделся. На этот раз в глазах уже не плыло.
Моя тюремная камера.
Именно ею и была комната. Эти гадские психи посадили меня сюда, пока решат, как меня наказать за…
Черт побери, Кейт!
Что они сделали с Кейт?
Я снова оглядел подвал, надеясь увидеть ее на газетах. Нет, я был один.
Следующие десять минут я искал выход. Единственным выходом была твердая деревянная дверь. Крепко запертая. Я бил в нее ногами, кричал – никто не пришел.
Чтобы успокоить колотящееся сердце, я стал глубоко дышать. Надо выбраться и найти Кейт. Или сжечь этих гадов живьем, если они ее тронули. Но надо успокоиться и рассуждать разумно. Я сел на пол, прислонившись к беленой стене. Осторожно ощупал голову, по которой били дубинкой.
Кожа была страшно болезненной. От шишек и кровоподтеков голова напоминала горный ландшафт. Но зато череп не проломили.
Я снова оглядел подвал – на этот раз тщательнее.
Мебели не было. В углу стояла пластиковая миска, до половины налитая водой. Я обнюхал ее. Пить я буду, только если дойду до отчаяния. Эти психи могли для смеху подсыпать яду или слабительного помощнее.
На стенах были потеки мочи. На ведущих к двери ступеням – четкие отпечатки кровавой руки. Еще брызги засохшей крови на стенах – как будто встряхивали малярную кисть.
Кто-то даже нарисовал рожицу:
0 0
I
( ____ )
Это должна была быть веселая рожица с улыбкой, но что-то мне говорило, что тот, кто ее рисовал, не улыбался. Наверняка бедняга рисовал собственной кровью.
Помню, когда в детстве мне было плохо, я рисовал на зеркале рожицы или клоунские ухмылки. Инстинктивные попытки себя подбодрить. Наверное, этот художник пытался сделать то же самое.
Теперь я заметил, что стены покрыты надписями, и начал их читать вразброс. “Бенджамен Кроули”. И рядом несколько палочек “IIII”. Он отсчитывал дни.
Четыре дня его здесь держали. Интересно, что стало с ним на пятый.
Были и письма:
Имя: Делл Окрем. Адрес: Радвелл-драйв, 26, Хайгейт.
Пожалуйста, скажите моей жене Саре, что я жив и здоров.
Д.О. Июль.
И мерзкий постскриптум:
Уже нет!
Скажите Саре Окрем, Хайгейт, бордель, что Делл – ха-ха! Вечная память!
Попадались стихи, перемешанные со строками из Библии, куплеты из песен. И на английском, и на других языках.
Я невольно стал водить пальцем по надписям. Вдруг меня охватило ощущение присутствия тех, кого здесь держали пленниками до меня. Я ощутил их эмоции. Страх следующего дня и следующего часа – это было как у меня. Они тоже завязли в этом кошмаре, от которого нельзя проснуться.
И они писали на белых стенах свои последние слова. Послания матерям, любимым, друзьям. Некоторые трудно было понять.
Папа, она правду сказала про Моу. Они его у Тони не заберут. Жаль, что я не могу тебе показать, где он спрятан. С любовью, Джина.
Понять другие было просто:
Если увидите Энджелу Пьермонт, скажите ей, что я ее люблю. И прошу прощения, что оставил ее одну с ребенком. Спасибо. Льюк Грант (Пимлико).
И бредовое:
…виноват Иисус – и пусть меня больше не тыкают – я помру и больше они крови не выкачают – я помру скоро – Иисус мне уже ничего не сделает.
От других перехватывало горло:
Мамочка, Джилли посадили в машину с питбулем. Она громко кричит и я ее слышу. Мне надо убежать.Теско говорит, что будет резать меня вдоль.
Прости, что я была такой непослушной. Поцелуй за меня маленькую Анни Ли. Я постараюсь быть хорошей, чтобы Боженька был мной доволен.