…
В конце мая 1607 года перед рассветом шестеро верховых тайно подъехали к московскому рубежу верстах в сорока юго-восточнее литовско-белорусского городка Пропойска. У самого рубежа в лощине, после того как верховые убедились, что никто не будет им препятствовать и никто их не увидел, трое всадников развернули коней вспять. Это были паны Зенович, Рагоза и чечерский хорунжий Будила. Трое других: некто торговец из Пропойска – Грицко, беглый московский подъячий Алексей Рукин, и учитель Дмитр Нагий прошли московский рубеж и направили коней в сторону Стародуба.
Анонимный автор белорусской летописи, живший близ Чечерска и Пропойска, хорошо знакомый с той историей оставил сообщение о ней. Он писал, что после освобождения из тюрьмы в Пропойске «пан Рагоза, врядник чечерский, за ведомостью пана своего его милости Зеновича, старосту чечерского, оного Дмитра Нагого на Попову гору, то есть за границу Московскую пустил, со слугами его пропровадил»[33].
Сбор дворянского ополчения, стрелецких полков и посошных людей был проведён Шуйским по всему государству. Сам он во главе войск выступил из Москвы в Серпухов 21 мая с тем, чтобы оттуда «идти на воров» под Тулу. В Серпухове выкрикнутого царя ждали князья Федор Мстиславский и Иван Шуйский, отступившие из Калуги, собиравшие под своё начало разгромленные и поредевшие полки. Немалые отряды верных Шуйскому войск располагались в Брянске и в Кашире. Две недели Шуйский и его воеводы стояли в Серпухове, не предпринимая решительных действий.
Тем временем, Болотников, пришедший в Тулу с остатками своих отрядов утратил чин «большого воеводы». Его место при дворе «царевича» занял князь Андрей Телятевский. Соединив силы с Болотниковым, он собрал значительный отряд и двинулся к Кашире, где стоял полк князя Голицына. В составе этого отряда было более пятнадцати тысяч сабель и копий. В большинстве своём это были волжские, терские и донские казаки. Меньшую часть составляли служилые люди «северских и зарецких городов». В Разряде быстро узнали о том, и Шуйский послал из Серпухова на помощь Голицыну дворянских голов с несколькими сотнями конного ополчения. Из Рязани к Голицыну прибыл боярин Лыков с отрядом, а также Фёдор Булгаков и Прокопий Ляпунов с рязанцами.
Противники встретились на реке Восме в Каширском уезде 5 июня 1607 года. На обоих берегах реки развернулось жестокое сражение, которое длилось с 6 часов утра до 10 часа. В ходе боя казацкие отряды, составлявшие ядро повстанческого войска, переправились через реку и рассекли строй правительственных войск. Заняв овраг и высоты над рекой на северном берегу Восмы, казаки меткой стрельбой выбивали конных рязанских дворян из полка Булгакова и Ляпунова. Тяжёлая конница не могла вытеснить казаков с высот над спуском к реке и со склонов оврага. Дворянские сотни теряли людей и коней. Дерзкий удар казаков едва не решил исход дела. Боясь надвигающегося поражения, главные воеводы московского войска выехали к сражающимся. Князю-воеводе Голицыну удалось увлечь воинов своего отряда, переправиться через Восму и потеснить полки Телятевского и Болотникова. Вслед ему, оставив казаков в тылу, через реку двинул на повстанцев свои сотни Ляпунов. Люди Болотникова побежали. За ними начал отступать Телятевский. Московские воеводы преследовали отступающих на протяжении 30 вёрст.
Казаки, оборонявшиеся в овраге и на кручах Восмы, оказались в окружении, но сдаваться они не собирались. «Достальные воры и лутчие их промышленники – терские, и яицкие, волские, доньские, и путивльские, и рыльские атаманы и казаки сели на баяраке и городок себе сделали»[34], – свидетельствовал летописец. За два дня московские войска так ничего и не смогли предпринять против укреплённого казачьего гуляй-городка. На предложение сложить оружие при условии сохранения жизни сдавшимся в плен, казаки отвечали отказом. На третий день всё московское войско пошло на приступ казачьего укрепления. Казаки упорно отбивались и стояли насмерть до тех пор, пока у них не закончился порох. Большинство оборонявшихся погибло под ядрами и дробом нападавших и в последнем рукопашном бою. После сражения в плену у московских воевод оказалось около 1700 повстанцев. Более тысячи пленников из числа казаков, взятых в плен при обороне гуляй-городка, были повешены на следующий день. Остальных 700 человек отправили в Серпухов.
«Царевич» Пётр и Болотников получили письмо от пана Зеновича из Литвы о том, что «царь Димитрий» уже в Стародубе. Царевич и Телятевский собрали тайный совет, на который пригласили лишь несколько человек. Среди них были: Болотников, князья Мосальские и князь Шаховской. Следующим шагом «царевича» и Болотникова была отправка смышлёного и ловкого казачьего предводителя Ивана Заруцкого из Тулы (якобы) за рубеж, дабы разузнать, «что с государем». Но, по слухам, Заруцкий «не отважился» ехать через рубеж, а задержался в Стародубе…
После разгрома повстанцев на Восме Василий Шуйский оставил при себе в Серпухове дворовым воеводой брата Ивана с частью сил и со всей артиллерией. Тем временем в 20–30 верстах от Тулы князь Михаил Скопин соединился с отрядом князя Голицина, подошедшим туда с Восмы. Но в руках повстанцев всё ещё оставались три важные крепости – Тула, Калуга и Алексин. Князь Телятевский пытался обороняться, «опираясь» на этот треугольник. Повстанцы старались не допустить московских воевод к стенам Тулы. Они заняли оборонительные укрепления Малиновой засеки на реке Вороньей, которая впадала в реку Упу под Тулой. «Конные и пешие воры» отошли от города на семь вёрст. После чего «пешие воровские люди стояли подле речки в крепостях, а речка топка и грязна, и по речке крепости – леса»[35].
Сражаясь у засек, московские воеводы не смогли сразу использовать свои силы. Потому повстанцам поначалу удалось отразить приступы дворянских сотен из состава передовых сил Скопина. Но когда дворянская конница всё же прорвалась за реку, и Скопин ввёл в бой основные силы своего отряда, повстанцы отступили, неся потери. По данным летописей, московские воеводы перебили и взяли в полон около 4-х тысяч пятисот воров[36].
Третьяк Юрлов встретился в Туле со старым своим содругом – казачьим атаманом Фёдором Нагибой. Недолго думая пошли они в кабак, да и выпили немало. Поначалу говорили о разном: о Шуйском и о Болотникове, о «Калужском сидении» и о «гибельном деле на Восме», обсудили последнее поражение у засек на речке Вороньей. Было о чём призадуматься и чему печаловаться. Когда же зашёл разговор по душам, они перешли на шёпот. И тогда Нагиба с надеждой в голосе стал уверять Юрлова, что не всё потеряно и что есть добрые вести из-за рубежа…
– Слыхал яз, де получил «царевич» грамотцу из Литвы? – негромко спросил Юрлов у собеседника.
– Получил таковую! – с пьяной улыбкой горделиво отвечал атаман. – Получил и на совет собрал ближнюю свою Думу. Яз же хоть в Думу и не вхож, но суть тоей думской беседы ведаю.
Нагиба явно доверял Юрлову, ибо помнил, как тот помог казакам обвести вокруг пальца казанских воевод, дабы пройти мимо Казани на низ Волги, а там, не доехав Царицына, рекою Камышенкою проехать в Украиные городы. Поведал Нагиба, де литовские паны во главе с Оршанским старостой Андреем Сапегой (при покровительстве канцлера Литовского Льва Сапеги) нашли в Литве такого вора, что осмелился взять на ся столь великий, Богом помазаемый чин. Вот ныне дело и закрутилось в Стародубе. В тайном разговоре с атаманом узнал Юрлов, зачем послали «царевич» и Болотников атамана Заруцкого в Стародуб.
Сидели не один час. Юрлов благодарил Нагибу за вести и ещё хорошо угостил его крепким мёдом. После чего они расстались.
А на следующий день, после разговора в кабаке, Юрлов рассказал обо всём Беззубцеву. Не пришлись по душе путивльскому воеводе эти новости. Тогда и решили они не участвовать в заговоре и не поддерживать «литовского вора», ибо целью их было убрать незаконного царя Шуйского. Но и нового вора на царском столе видеть они не хотели.
– Такие жертвы принесены, столь крови пролито, и чтобы «литовский вор» на царском столе в Росии сидел? – с негодованием изрёк Беззубцев.
– А вдруг и взаправду спасся наш Димитрий? – вопросительно, с ноткой слабой надежды молвил Юрлов.
– Тому с трудом верить можно. Но дасть Господь, проверим ишо, – отвечал Беззубцев.
– Как хошь, но яз казачьему-то вору Илейке-«царевичу» уже служить не желаю. Тем боле не престало мне литовскому вору служити, коль станется, что он таков и есть, – прошипел Юрлов.
– Петрушка-«царевич» и нужон-то для того толико, чтобы Шуйского свалить. Разве ж он царём когда-то возможет стати? – утверждаясь в своих помыслах, произнёс Беззубцев.
– Николи! – отвечал Юрлов. – Законного-то царя должен избрати собор Земской.
– Есть же в Русской земле таковые законные и достойные такого чину восприемники! – воскликнул Беззубцев.
– Несомненно, есть! Возьми хоть Романовых-Юрьевых. Самая ближнняя, что ни на есть родня по женской линии покойному царю Феодору Ивановичу. Ведь про Фёдора Никитича Романова, многажды говаривал царь Фёдор, де «сей есть брат мой возлюбленный». Царь Димитрий Романовых из опалы-то вызволил», – подметил Юрлов.
– Э-эх, ведь постриг Годунов Фёдора Никитича во мнихи. Он ить владыка Ростовский – старец-Филарет ноне! – с горечью произнёс Беззубцев.
– Так у него молодший братец в Годуновской опале выжил – Иван Никитич. А ведь каков – дельный воевода! Да и у Фёдора Никитича вроде сынок есть, толико имени его не знаю! – в раздумье произнёс Юрлов.
Вдвоём, тайно они ещё долго обсуждали вести. Но в тот день окончательно поняли и Беззубцев, и Юрлов, что их пути с «царевичем» и его сподвижниками отныне расходятся.