игибаясь к земле побежали в сторону вражеского стана. Воротники и монахи, человек с двадцать пять, с заряженными пищалями, с бердышами и копьями остались стоять у полураскрытых ворот до самого конца приступа, охраняя проход в крепость. Сам князь-воевода Григорий Долгоруков-Роща выехал за ворота на гнедом жеребце, и без звука указала десницей правее в направлении на юго-запад. Следом послышался приглушённый топот конских копыт, человеческих ног с мягким поскрипом лаптей. Сонную литовскую сторожу, охранявшую вражеский стан, сняли за пять минут ножами и топорами без единого звука. Затем – лихой, разбойничий посвист! Мгновенно запалили факела, которыми зажгли шатры, где почивала благородная шляхта. В стане «лисовчиков» началась паника. Ляхи выскакивали из шатров в одном исподнем, призывая на помощь своих слуг. Но тут многие из них попали под сабли и шестопёры конных защитников обители. Кто-то из ляхов успел выхватить клинок и вместе со своими слугами пытался отразить напуск.
Но первыми всё же очухались и схватились за сабли запорожцы, ибо им-то, как никому другому, были понятны повадки и навыки неприятеля. Их атаманы повели своих полуодетых, но вооружённых казаков к одной из редких изб, уцелевших в ближней округе монастыря-крепости. Там на постое располагался сам пан-полковник Лисовский. Тот, быстро смекнув, в чём дело, вместе со своими слугами и ближними шляхтичами организовал оборону крыльца и дома. Шляхта успела даже зарядить мушкеты и пару раз выпалить по невидимому противнику. Но защитники обители не знали, где располагается Лисовский. Они секли, кололи и стреляли разбегавшуюся шляхту. Лишь когда Лисовский велел трубить в рог и повёл своих слуг и казаков на помощь своим людям, защитники Троицкой обители стали отступать к полураскрытым воротам. Около часа – с четырёх до пяти часов пополуночи длился этот кровавый бой.
Той ночью пало и было тяжело ранено более пятисот шляхтичей и их слуг. В том бою был ранен пулей в левое плечо сам пан Лисовский. Защитники крепости потеряли пятнадцать человек убитыми. Около десяти человек было легко ранено. Ночная вылазка вызвала бурное ликование защитников крепости, укрепила их духовно, показала, что они – сила.
Тем же днём – 8 октября 1608 года князь-воевода Т.Ф. Сеитов выступил в поход из Владимира во главе владимирского и муромского ополчений. Сеитов, судя по его отписке, намеревался по дороге соединиться в Переяславле-Залесском с суздальцами и юрьевцами, а затем – со служилыми людьми из Ростова и Ярославля. Ему, видимо, удалось выполнить первую часть замысла, а от второй, после занятия Переяславля-Залесского отрядом Петра Головича и Тимофея Бьюгова (Лауренса Буйка) пришлось отказаться. Из Юрьева-Польского отряды князя Сеитова перешли в Ростов, где соединились с ростовчанами и ярославцами.
Уход приверженцев Василия Шуйского в поход с князем Т.Ф. Сеитовым создал благоприятные условия для тушинских лазутчиков и прельстителей, что сильно ослабило правительственные силы на местах. В городах появились посланные П. Головичем и Т. Бьюговым дворяне и дети боярские, которые стали убеждать местное население принести присягу «царю Димитрию».
Прежде всего, тушинцам удалось добиться успеха в Юрьевском уезде. Этот уезд, как и Переяславский, находился в непосредственной близости от тушинского стана близ Троицы и, судя по всему, сразу же подвергся грабежам.
Оставшись без защиты, после ухода отрядов Т.Ф. Сеитова, местные посадские, крестьяне и часть дворян, по-видимому, решили целовать Крест самозванцу, надеясь таким образом спасти свои жизни и имущество. Их посольство явилось к Яну Сапеге через пять дней после переяславцев – 12 октября 1608 года.
О перевороте в Суздале известно достаточно. Голович и Бьюгов направили сюда детей боярских Бекетова, Родионова, Петрикеева, Федосеева и Никитина, которые прибыли в город 14 октября. Появление тушинских посланцев, как показывают источники, вызвало замешательство среди готовившихся к осаде суздальцев. «Новый летописец» рассказывает, что группа дворян во главе с Михаилом Шиловым поддержала Петра Бекетова и организовала присягу самозванцу. Архиепископ Галактион и духовенство, якобы «за то не стояли».
Тушинские власти обычно щедро жаловали служилых и чиновных людей, которые выступали зачинщиками присяги самозванцу. Часто именно эти люди получали назначения на воеводство в городах, целовавших Крест «Вору». Так, окольничий И.И. Годунов, убедивший владимирцев перейти на сторону «законного царя», был назначен воеводой. Князь Федор Барятинский, учинивший присягу ярославцев самозванцу, сохранил за собой пост воеводы Ярославля.
Как следует из челобитной сына боярского Тимофея Грачева, Голович и Бьюгов, находясь в Переяславле-Залесском, отправили в Ростов к митрополиту Филарету и населению Ростова своих посланников с грамотой, в которой предложили принести присягу «законному царю». Владыка приказал своим слугам схватить посылов и бросить оных в тюрьму. Весть об этом, по-видимому, явилась сигналом для выступления отряда Головича и Бьюгова к Ростову.
В Ростове Великом утром 13 октября получили известие о приближении тушинцев. По велению владыки Филарета и князя-воеводы Сеитова созвали совет, куда были приглашены: наместник местного монастыря, настоятели Ростовских храмов, губной староста, целовальники, дворянские головы и сотники. На совет собралось около тридцати человек. Горячо обсуждался вопрос, как встречать «тушинских воров» и литву с ляхами.
Князь-воевода намеревался вывести отряд в поле в оборонительном сражении отогнать «воров» «огненным боем». Духовенство и местные «излюбленные головы» предлагали сосредоточить войска у монастыря, занять оборону у его старых бревенчатых стен, выставить пушки и завязать переговоры с противником. В случае же осложнений – предложить тушинцам откуп. Однако, это предложение возмутило владыку и воеводу. Они не желали вести переговоры с «ворами» и литвой.
Тогда от лица ярославских детей боярских и даточных людей выступили дворянские головы. Они предложили митрополиту оставить Ростов Великий, так как город не имел крепких стен и башен. По их словам, митрополиту и его двору вместе с отрядом князя Сеитова надлежало немедля двинуться в Ярославль. Град и Спасский монастырь Ярославля имели крепкие каменные и бревенчатые стены и башни-стрельницы, немалое число пушек. Прибытие отряда Сеитова более чем вдвое могло усилить число служилых людей в Ярославле. Там ярославцы и предлагали сесть в осаду. Это предложение вызвало определённый интерес у князя Сеитова. Ярославль при наличии хороших оборонительных сооружений и немалых воинских силах мог стать новым оплотом противостояния «тушинским ворам».
Однако предложение ярославцев вызвало ропот и недовольство ростовского духовенства и представителей посадских людей. Завязались споры. Посыпались взаимные упрёки:
– Ярославль свои уберечи намерены, а Ростов Великий оставити на раззор и поругание ворогу!? А Ростов-то самый древний, из всех Замосковных градов! Град святаго Левонтия! Отсюда пошла есть вера християнская по всей Залесской Руси! – кричали ростовчане.
– Наш Ярославль тако же древний град есть! Сам князь Ярослав его основал. Что ж ваши ростовския посацкие люди городового дела не свершили?! Заранее челом государю не били, градодельных умельцев и мастеров не испросили? – отвечали с вызовом ярославцы.
Выслушав всех, владыка Филарет, после некоторого раздумья в полном молчании произнёс своё заключительное слово:
– Не достоит подпустить воров приступати к сему древнему и святому граду и к обители. Ибо ворог возможет воити во град с разных сторон и разор учинить и пожечь его. Достоит встретить ворога «в поле», дать бой и отбить от града. По сему благословляю князя-воеводу и воинство его защищать град сей и постоять за Святую Богородицу и святого Леонтия.
Никто не посмел возражать владыке. После этого совет был распущен.
Решение владыки породило разброд среди воинов правительственного отряда. На следующий день стало известно, что часть ярославских служилых людей самовольно покинули Ростов, решив не выступать против тушинцев. Но владыка Филарет и воевода Сеитов рассчитывали, что, имеют значительное численное превосходство над воровскими казаками, ляхами и литвой. Многие воины вместе с князем-воеводой Сеитовым участвовали ещё в Болховском сражении, после чего поневоле принесли присягу Лжедмитрию, а затем бежали к Шуйскому. У них были все основания опасаться за свою жизнь и имущество, потому они были готовы драться насмерть. В целом у воеводы под рукой было около 2 тысяч в основном пеших воинов. Большинство его людей были вооружены пищалями и мушкетами. Тушинцы же, по словам сторожи, шли на Ростов конно – числом около 800 сабель и копий.
Польско-литовские предводители решили ответить защитникам Троицкой обители. В четыре часа пополуночи 13 октября тушинцы пошли на приступ монастырских укреплений. Но монастырская сторожа и дозоры на стрельницах не дремали. Осаждённые словно знали о приступе и во всеоружии встретили нападавших. На монастырской колокольне ударили в набат. За оружие взялись даже женщины – все способные взять в руки секиру или копьё. Не успели осаждавшие приставить лестницы к стенам, как с верхнего боевого хода раздался дружный залп пищалей и мушкетов. Нападавшие сразу потеряли до ста человек убитыми и ранеными. Ощутив решительный отпор, они откатились. И тут вдогонку «ворам» дробом ударили монастырские пушки. Приступ был отбит с немалыми потерями для тушинцев. А через час после приступа – уже ранним утром защитники сделали вылазку, а осадные орудия, оставленные врагом у стен монастыря, внесли в монастырь и использовали их на дрова.
«Той же ночью в первом часу множество пеших людей, литовцев и русских изменников, устремилось к монастырю со всех сторон с лестницами, со щитами и с турусами рублеными на колесах, и, заиграв во многие трубы, они начали приступ крепости. Люди же в крепости бились с ними с крепостных стен, били также из многих пушек и пищалей и, насколько могли, много побили литовцев и русских изменников. И так милостью Пребезначальной Троицы и по молитвам великих чудотворцев не дали им тогда подойти близко к крепости и причинить стенам какого-либо вреда. И они, своим пьянством загубив многих своих, отошли от крепости. Турусы же, щиты и лестницы они побросали. Наутро вышедшие из крепости люди внесли все их в крепость и, пищу на них готовя, предали огню», – писал о тех событиях Авраамий Палицын.