Интересно с Вермахта эта свободная тактика или все-таки раньше?
— Вы не читаете устав, Александр Александрович, вы просматриваете, — упрекнул Зиновьев. — А вам его учить надо.
— Я где-то видел или читал об еще одном военном принципе: мы должны исходить не из наших желаний, а из наших возможностей. Хотим мы, например, взять Константинополь за три дня. Ну, или еще какую столицу. Так вот мы не переть должны тут же на Константинополь, а сесть спокойно на попу, за карту и статистические данные, и посчитать, сколько у нас войска, сколько оружия, сколько провианта и сколько подвод. А также за какое время это все можно произвести и подвезти. И, если мы приходим к выводу, что можем взять Константинополь не за три дня, а за три года, причем с божьей помощью, мы садимся на попу еще раз и крепко думаем, стоит ли вообще туда лезть.
— Причем тут устав?
— Ну, как причем, Николай Васильевич? Я же понимаю, что я его до понедельника не выучу. Так что максимум, который я могу сделать — это по диагонали его прочитать и получить общее представление. Я же не отказываюсь его учить. Выучу. Скажем, за три месяца.
— Ладно, — вздохнул Зиновьев.
— На пле-чо! Под ку-рок! На кра-ул!
Тимофея Хренова, как выяснилось, отпустили в увольнительную до понедельника, так что командовал Никса, явно ловя кайф с процесса.
А Саша старательно изображал бравого солдата Швейка.
Ружье тоже было Никсы. Тяжелое, как сволочь: килограммов пять. И с примкнутым штыком выше Саши.
Зато красивое. Приклад красноватого дерева и мягкие обводы железных частей. Курок очень непривычной формы, похожий на птицу с тупым клювом и отставленным крылом. Перед курком торчит непонятная тоненькая трубочка.
Три здоровых гладких кольца крепят ствол к деревянной ложе. И шомпол под дулом.
— Что за чудо техники? — поинтересовался Саша.
— Шестилинейная винтовка, — сказал Никса. — Самая современная 1856 года. Лучшая в мире.
Насчет лучшей в мире Саша тут же засомневался. «Наша конница Буденного вмиг сомнет хлипкие танки нацистов»! «Не смешите наши Искандеры»! «Наши, не имеющие аналогов в мире гиперзвуковые ракеты „Кинжал“»! Ага! Это те, что к брюху истребителя снизу привешиваются. Гиперзвуковые, не поспоришь. В результате сложения скоростей.
Плавали, знаем.
— А как она заряжается? — спросил Саша.
На «переломку» из тира «чудо техники» не походило совсем. Ложа была сплошной. И никаких признаков доступа к стволу с казенной части.
— Не помнишь? — удивился Никса. — Чем ты устав читал? На стрельбище покажу. Здесь не место. Не отлынивай! К но-ге! На ру-ку! Ружье на пере-вес! На пле-чо!
Получалось так себе.
— Ну, ничего, — заключил цесаревич, — еще годик потренируешься, и будет почти прилично.
Саша вздохнул.
— Ты хоть честь умеешь отдавать? — поинтересовался Никса.
Саша взял под козырек. И тут же вспомнил, что к пустой голове руку не прикладывают.
Но Никсу расстроило не это.
— По-онятно, — протянул брат. — Как на английском флоте.
— А как?
— Просто ладонь ко мне немного выверни. Это после коронации папá так. При дедушке было польское приветствие.
И Никса лихо отсалютовал двумя пальцами: указательным и средним.
Папá вообще неусыпно заботился о внешней стороне военной науки. И мог прямо во время бала уединиться где-нибудь с красками и бумагой и упоенно рисовать форму. Ну, надо же модно одеть драгоценную армию!
Так что после коронации все обмундирование сменили.
Изысканности новая форма достигала необыкновенной: синяя, красная, зеленая, с золотыми и серебряными шнурами. А в мундире одного из гусарских полков имелось восхитительное сочетание оливкового с малиновым.
Офицерство пребывало в тихом бешенстве.
И дело было вовсе не в великолепном художественном вкусе папá, а том, что обмундирование надо было шить за свой счет.
Зиновьев выносил нововведения стоически, Гогель вздыхал больше, ибо был беднее. Но молчали все.
Саша подумывал уж не взять ли на себя тяжкую миссию информирования папá о проблемах офицерского корпуса. Но, во-первых, вопрос был не принципиальный. Не то что парламентаризм или там билль о правах. Во-вторых, не комильфо воевать с прекрасным. Он и так ощущал себя медведем. И, в-третьих, ну, почему бы не простить великому человеку некоторые слабости?
Гогелю остро хотелось выдать дополнительную ссуду, но было не из чего.
Для Саши с Никсой — это будет проблема. Саша предъявлял к одежде ровно два требования: она должна греть и быть чистой. А Никсе это все надоело с пяти лет хуже пареной репы. И кайфовал он сейчас от командования не из любви к искусству, а из мести за пламенные Сашины речи в салоне Елены Павловны и реакцию на них публики.
Так что придется искать в народе таланты, достойные портняжных ножниц Зайцева и Юдашкина. Или Крамского строить.
Или уж плюнуть и сосредоточиться на внедрении свободной тактики.
Интересно, смирится ли офицерский корпус с камуфляжем?
Саша задумался о том, дошли ли до папá пламенные речи.
Собственно, сегодня вечером они с Никсой были званы под светлые очи государя.
— Вы должны вести себя так, чтобы никому не пришло в голову вам завидовать, — сказал папá. — Вы должны быть примером для русской армии, исполнять свой служебный долг, совершенно подчиняясь приказаниям начальства, с уважением относиться к товарищам, не думая при этом, что вы — великие князья, которые исполняют свои обязанности только по снисхождению.
Никса кивнул.
— Первое просто, — сказал Саша, — но быть примером вряд ли смогу. Как штабс-капитан я, видимо, должен командовать взводом, но не помню даже строевых приемов. Вот Никса может подтвердить. Мне бы не хотелось стать предметом насмешек.
Папá посмотрел на цесаревича.
— Да, — подтвердил тот. — Сашка ничего не помнит.
— Саша, — сказал царь. — Генерал Зиновьев мне написал, что ты просто не хочешь туда ехать.
— Не хочу. Но не в этом дело.
Саша уже не понимал, насколько он не хочет ехать. Было бы приятно тряхнуть стариной: ночь, костер, гитара. Картошечка, печеная на углях…
И перед Еленой Павловной уже извинился.
Но август, высокая широта. Уже не так тепло, чтобы спать в палатке и шляться по ночному лесу. Саше-то похрен, не опасно ли для Никсы?
— Хорошо, — сказал папá. — Будешь помощником брату. Но, чтобы слушаться его во всем.
— Конечно, — кивнул Саша.
— И еще одна просьба… — проговорил царь. — Саша, не стоит пересказывать кадетам американскую конституцию.
— Просьба? — переспросил Саша.
— Приказ, — уточнил папá.
— А матан можно? — поинтересовался Саша.
— Матан?
— Математический анализ, — хмыкнул Никса.
— Матан можно, — смилостивился папá. — Будешь прилично себя вести — получишь привилегию на твои фонарики.
И Саша остро почувствовал себя владельцем какой-нибудь российской фирмы, которой слово не может сказать против власти, потому что у него бизнес и люди, которые на него работают, а он за них отвечает. Он-то свалит куда-нибудь в Италию, а они останутся без работы.
— Никса, у нас пытки запрещены? — спросил Саша, когда они шли по коридору от отцовского кабинета.
— Какие пытки? В девятнадцатом веке живем.
— Если просто учить пехотный устав — это еще ничего, но в сочетании с запретом на пересказ американской конституции — это уже с особой жестокостью.
Было зябкое августовское утро. Рассветное солнце серебрило траву.
Прогремела барабанная дробь. Туш. Один раз второй, третий. Потом вступил военный рожок. Играли марш. Музыка казалась смутно знакомой.
Или видел ноты в уставе? Они были на последних страницах одной из частей.
Или в армии играли? Или на сборах? Или в кино где-то было?
Никса шел первым. Саша на полшага вслед за братом. За ними — Гогель и Зиновьев.
Перед палатками кадеты стояли во фрунт и салютовали ружьями Великим князьям.
— До меня только сейчас дошло, кто мы, — тихо сказал Саша брату.
Тот усмехнулся.
Утренний ветер тронул полотно палаток, расправил и на флагштоке черно-желто-белый флаг.
У Саши он ассоциировался исключительно с обществом «Память». Он всегда думал, что династический флаг был при консервативном Александре Третьем, а никак ни при либеральном Александре Втором.
— Это же флаг Романовых, — тихо сказал он Никсе. — Почему не бело-сине-красный?
— Почему Романовых? — возразил Никса. — Просто цвета как в гербе. Так положено по геральдическим правилам. При дедушке был только императорский штандарт: черный двуглавый орел на золотом фоне. Папá в июне утвердил этот. Бело-сине-красный — торговый. Для частных лиц. Под ним кровь не проливали.
— А под каким же обороняли Севастополь?
— В основном под военно-морским, Андреевским. Ну и под полковыми знаменами с косыми крестами, кавалерийскими штандартами и русским восьмиконечным крестом.
Это была, в общем, новость. Своим Саша всегда считал бело-сине-красный триколор, который придумал еще Петр Алексеевич. Так что, когда в девяностые на квартире одного из своих друзей по ролевой тусовке он увидел триколоры, повешенные на окна в качестве занавесок, его, скажем так, шокировало. Но он либерально успокоил себя тем, что и так можно почитать знамя. Ну, чтобы все время видеть перед глазами.
Саша помнил, как триколор подняли впервые в постсоветской России. На одном из оппозиционных митингов то ли в 1988, то ли в 1989-м году. Как под ним ходили трехсоттысячные толпы в 1990-м, от Пушки до Манежки, по перекрытой Тверской. Как под ним скандировали: «Долой самодержавие КПСС» и «За вашу и нашу свободу». Как под ним защищали Белый дом в августе 1991-го.
А потом его украли. Его присвоили те, кому бы больше подошел большевистский, кроваво-красный, — враги и демократии, и свободы.
Что же теперь отказываться от него? Менять на флаг Новгорода, выдуманный в 90-е. Тот, что без красной полосы. Бело-сине-белый. Черта с два! Что ж теперь после каждого мародера перекрашивать знамя?