Честно говоря, Саша смутно помнил, что на серьезных занятиях по кэндзюцу, специальные маски очень даже используют и перчатки — тоже, но в тех подвальчиках, расписанных рунами и кельтскими крестами, в которых он занимался в девяностые, даже близко ничего такого не было.
И показал несколько движений.
— Гм… — проговорил Сивербрик.
— Никса, как насчет спарринга? — спросил Саша.
— Чего? — спросил Сивербрик.
— Тренировочного боя.
Брат тоже не сразу понял значение англицизма.
Но, наконец, кивнул и боккэн взял.
И снял маску.
— Наденьте, Николай Александрович, это опасно! — сказал учитель.
— Совершенно не опасно, — возразил Никса. — Мы уже пробовали.
И снял перчатки.
— Я осторожно, — заверил Саша.
Сивербрик не успел их остановить, Никса довольно технично пошел в атаку, и Саша порадовался, что у него такой способный ученик.
— Ничего себе! — прокомментировал Саша.
И парировал удар.
Повернулся и занес меч сверху, но брат ушел от удара и отступил на шаг.
И снова пошел в атаку, явно изобразив что-то вроде финта: сначала сделав намек на одно движение сверху, а потом ударив сбоку. Так что Саша еле успел уйти.
— Ух ты! — отреагировал Саша. — Думаешь, это можно совместить?
— Почему нет? — поинтересовался Никса.
— Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись, — процитировал Саша.
И попытался достать Никсу по корпусу.
Но брат парировал.
— Вы увлекаетесь! — прикрикнул Сивербрик.
И Саша заметил, что учитель побледнел.
— Ничего! Ничего! — успокоил Саша. — Это же дерево!
И они пошли с Никсой по кругу, держа мечи перед собой.
Саша попытался достать брата по ногам, но тот отбил удар.
И тогда он вспомнил прием, которому его когда-то долго учили. Он вспомнил, как уравновешивал боккэн на руке, пытаясь определить центр тяжести. Должен быть в две пятых длины от гарды. В местных самодельных боккэнах получилось не точно, но похоже.
Саша дождался, когда Никса сделает выпад, перенес меч над его боккэном, заскользил своим оружием вдоль клинка брата, давя вниз, закрутил его клинок вокруг центра тяжести и выбил у него из рук.
Сам удивился, что получилось. И коснулся боккэном шеи цесаревича.
— Ну, хоть в чем-то я лучше тебя! — прокомментировал Саша.
— Еще по математике, — признал Никса. — У меня нет двух плюсов. Научишь приему?
— Конечно. Но это было непросто, прямо скажем.
— Вы, видимо, почитаете за величайшее искусство вышибить оружие из рук противника, Александр Александрович? — поинтересовался Сивербрик. — Не знаю, как у вас там в Японии, но у нас в Европе — это дурной тон. Подобное действие обнаруживает лишь незнание дела и превратное понятие о фехтовальном искусстве. Кроме того, выбитым мечом легко ушибить присутствующих.
— Разве не верно, что лучший бой — это тот, которого не было? — возразил Саша.
— Для дуэли, может быть, — сказал Его Иванович, — но для фехтовального искусства. К тому же этот прием опасен для того, кто его делает. Отклоняется простым дегаже. Дегаже заключается в том, чтобы сразу колоть противника, не касаясь его шпаги, Александр Александрович. И тогда, от сильного размаха, вышибающий шпагу, не встретив сопротивления, может сам выронить оружие. Николай Александрович, надо было сделать дегаже.
— Оружие непривычное, — попытался оправдаться Никса.
— У меня не сильный размах, — возразил Саша.
— Ну, попробуйте еще раз, Александр Александрович, — предложил Сивербрик. — Николай Александрович, помните о дегаже.
Саша попытался повторить тот же прием, но теперь Никса успел уйти, и Саша еле удержал катану, и сам не понял, как Никсов боккэн оказался у него где-то под ребром.
— Вот именно, — прокомментировал Сивербрик. — И еще, если случится, при парировании удара, вышибить рапиру из руки противника, то из вежливости следует поспешно ее поднять и, взяв за клинок, вернуть ее, или-же извиниться в происшедшей нечаянности.
— Японцы делают так, — сказал Саша.
Он опустился на колени, сел на пятки и сделал земной поклон, положив ладони на пол перед собой и повернув их друг к другу.
— Это даже слишком, — улыбнулся Никса.
— Александр Александрович, — задумчиво проговорил Сивербрик. — Ваши японские приемы невозможно выучить по рисункам. У вас был учитель.
— Наверное, вы, — предположил Саша. — Я многое забыл, потом почитал про японцев, и это вот так странно преломилось.
Сивербрик покачал головой.
— Выбивать оружие я вас не учил.
— Саша не любит об этом говорить, — объяснил Никса, — но он иногда видит странные сны. Там ходят электрические поезда, по небу летают железные машины, и все увлекаются Японией. Учитель приходил к нему во сне.
— Я не верю в такие вещи, — сказал Сивербрик.
— Я тоже не верил, пока Саша не описал при мне усадьбу Кусково Сережи Шереметьева, где никогда не был.
— По-моему, вы фантазируете, Николай Александрович, — осторожно заметил Сивербрик.
— Про сны правда, — вмешался Саша. — Точнее я видел их, когда болел летом. Сейчас редко. Про Кусково — тоже правда. Сережа нашел только одну ошибку, но я понимаю, откуда она. Я не всегда вижу то, что сейчас. Иногда прошлое или будущее.
— Мое имение можете описать? — просил учитель.
— Нет, это не по заказу.
— Очень жаль, — сказал Сивербрик.
— Егор Иванович, мне очень нравится ваш предмет, — признался Саша. — Но я не помню французской терминологии.
— Да, я понял, — кивнул Сивербрик.
Учитель фехтования обошелся без оценки, видимо, не понимая, что ставить в данном случае.
После фехтования был французский.
Мсье Куриар был швейцарцем по происхождению и англиканским пастором по званию, когда-то преподававшем французский будущей королеве Виктории.
Он выглядел где-то на шестьдесят, был полностью сед, но глаза имел умные и живые.
И урок снова был индивидуальный. С братьями Саша пока встречался только на танцах, фехтовании и верховой езде.
— Николай Александрович говорил мне, что вы летом много занимались самостоятельно, — сказал пастор разумеется, по-французски.
— Просто многое забыл и пытался вспомнить, — объяснил Саша на том же языке.
— Что-то читали?
— Не очень много. Успел прочитать письмо дедушкиного брата, которое приводит Корф в своей повести о восстании декабристов, и полтома Беранже. Генерал Зиновьев счел мой выбор не совсем удачным. Особенно Беранже. Но я думаю, что политические убеждения — одно, а литературные достоинства текстов — совсем другое. Бывает, что человек совершенно правильных взглядов, пишет полное дерьмо. А бывает, что у автора полная каша в голове, а как литератор он великолепен. Сколько раз с этим сталкивался.
Саша говорил медленно и тщательно подбирал слова, когда лексикона не хватало. Обычно удавалось заменить неизвестное слово более простым аналогом.
— А что за каша в голове у господина Беранже? — спросил Куриар с тонкой улыбкой.
Глава 22
— Беранже был бонапартистом, — сказал Саша. — Наполеон начал как революционный генерал и закончил диктатором. Когда тиран издевается только над своими подданными — это полбеды, хуже, когда он развязывает войны и несет горе и смерть соседям.
— Наполеон нес не только горе и смерть, — заметил Куриар.
— Да, да, конечно: строил дороги и раздавал конституции. Но это слабое оправдание перед мертвыми. Дороги, построенные для войны, не оправдывают агрессии, а навязанные конституции приживаются плохо. И главное, Наполеон погубил и свой народ. В конце его правления в армию призывали четырнадцатилетних. И, поссорившись со всем миром, он потерпел закономерное поражение.
Улыбка Куриара становилась все тоньше и загадочнее.
— Произношение совсем ни к черту, да? — спросил Саша. — Никса вечно надо мной смеется.
— Поставим произношение, — ответил Куриар. — Умение думать гораздо важнее. Что вам запомнилось у Беранже, Александр Александрович?
— Безумцы.
— Да? Можете процитировать?
— Оловянных солдатиков строем
По шнурочку равняемся мы.
Чуть из ряда выходят умы:
«Смерть безумцам!» — мы яростно воем.
Поднимаем бессмысленный рев,
Мы преследуем их, убиваем —
И статуи потом воздвигаем,
Человечества славу прозрев…
— Вспомнил Саша.
— Признаться, я ждал «Лизетты», — сказал Куриар.
— «Лизетта» хороша, но это глубже. Хотя по поводу Фурье и Сен-Симона я с автором не согласен. Социализм — это вредная иллюзия.
— Почему?
— Потому что бескорыстно трудиться для общего блага может очень небольшая часть человечества. Остальные, увы, эгоистичны. И в подобной системе они либо попытаются жить за счет других и ничего не делать, либо социализм превратится в систему подавления личности, чтобы принудить их работать для общественного блага. И это будет такое азиатское рабство, которого мир еще не видывал. А рабство — не самая эффективная экономическая система. Так что крахом это окончится в любом случае.
— Нужно запретить Фурье и Сен-Симона, Александр Александрович?
— Ни в коем случае! Для истины свободная дискуссия не опасна. Пусть ее боятся лжецы. Более того, пусть социалисты организуют коммуны и социалистические артели. Рано или поздно они разорятся, и это будет лучшим доказательством несостоятельности теории.
— А если не разорятся?
— Разорятся. В крайнем случае, их хватит на одно поколение, пока энтузиазм не иссякнет.
— Быть может… — проговорил Куриар. — Время покажет. Мне Николай Александрович рассказывал про какие-то карточки со словами…
— Да, я выписывал на карточки французские слова с переводами, а потом учил. Я могу их принести на следующее занятие.
— Мне было бы интересно прямо сейчас посмотреть.
— Я могу сходить… или послать лакея.
Саша позвонил в колокольчик, и минут через десять с Митькой прибыли карточки.