— Будущее забивает, — сказал Саша. — Мне казалось, что ты мне веришь.
— В будущем Крещение не шестого числа?
— Девятнадцатого, — ответил Саша.
— Как это может быть?
— Очень просто. Григорианский календарь.
— Это не объяснение. У католиков Крещение тоже шестого.
— Угу! А у нас тогда какое число?
— Девятнадцатое? — предположил Никса.
— Именно.
— Все равно непонятно. Как православное Крещение может переехать с шестого на девятнадцатое?
— Элементарно, — сказал Саша. — Просто государство будет жить по Григорианскому календарю, а церковь по Юлианскому. Светским людям это не помешает: сначала отпразднуют Рождество с католиками, потом Новый год с государством, потом Рождество с православными, а потом Новый год по старому стилю. А после всего можно и православное Крещение. А чего ёлку снимать за десять дней до конца января? Пусть уж до февраля стоит. Пожары не так опасны, ибо гирлянды электрические. Зато у верующих Новый год будет приходиться на пост. Представляешь: все празднуют, а они постятся.
— Верующих будет так мало?
— Меньшинство. По крайней мере, тех, кто готов пожертвовать Новым годом. И эта коллизия, сам понимаешь, не будет прибавлять прихожан православным храмам.
— В длинных праздниках что-то есть, — сказал Никса. — Но Рождество после Нового года — это бред.
— Я тоже так думаю. Поэтому, когда мы будет переходить на Григорианский календарь надо бы церковь тоже на это пропереть.
— И когда мы будем на него переходить? — поинтересовался Никса.
— После того, как я продавлю метрическую систему и новую орфографию. Главу священного синода государь назначает?
— Святейшего. Да, обер-прокурора. И всех членов — тоже.
— В этом положительно что-то есть. Как ты думаешь, попы будут сильно возмущаться латинизацией путем уточнения календаря?
— Если будет решение Святейшего синода — вряд ли. Но недовольные найдутся, конечно.
Детский бал был устроен в той же золотой гостиной, где на Рождество стоял лес из ёлок. Теперь, когда деревья убрали, стали видны золотые стены, белые с золотом своды зала, изысканный наборный паркет и синие шторы на окнах.
В тяжелых люстрах и канделябрах у стен горели сотни свечей, зажигая позолоту и отражаясь в зеркале над камином.
Место Саши, естественно, оказалось за роялем. Бал открыли полонезом, который был, понятно, Шопена, а распорядительницей бала, понятно, бабинька.
После полонеза был менуэт, так что Саша со спокойной душой переместился из-за инструмента на стул у стены. Со своими танцевальными способностями смешить народ он не решился, хотя нимфетка Женя и бросала на него многообещающие взгляды, тут же быстренько отводя глаза.
Нимфетка Тина упоенно танцевала с Никсой большую часть танцев. Танцевала бы и все, но это считалось неприличным.
Вообще нимфеток здесь было целое созвездие: от двенадцати до пятнадцати лет. Шестнадцатилетняя уже считалась девицей на выданье, и ей полагалось выезжать на взрослые балы.
К своему удивлению Саша заметил среди гостей и несколько вполне совершеннолетних мужчин в сюртуках, мундирах и бакенбардах, причем не гувернеров и не отцов семейства.
Тем временем Женя Лейхтенбергская, видимо, окончательно отчаялаясь обратить на себя его высокое внимание и просто села на соседний стул.
— Саша, ты совсем не танцуешь? — спросила она.
— Я не умею, — признался Саша.
— Весной умел.
— Не то, чтобы совсем не умею, но по сравнению с Никсой — это ужас, ужас, ужас!
— Зато у тебя стихи такие…
— Стихи не мои.
— А все говорят, что твои.
— Все могут быть не правы. Был такой бард Михаил Щербаков.
— А «Город золотой»? Он не похож на остальные.
— Это вообще перевод со старофранцузского. И положен на средневековую музыку.
Нимфетка Жена посмотрела восхищенно. Почти как Тина на Никсу. Нимфеткам вообще мало надо.
— Будешь сегодня петь? — спросила она.
— Бабинька не любит гитару.
— А под фортепьяно? Говорят, ты пел «Марию».
— Было, да. У хозяйки надо спрашивать.
И он указал глазами на бибиньку.
— Кстати, а что делают взрослые господа на нашем детском балу?
— Выбирают будущих невест, — ответила Женя.
— Да? Что-то в этом не то.
Саша подумал, что в двадцать первом веке наверняка бы не поняли.
— А что в этом такого? — спросила Женя. — Говорят, Пушкин впервые увидел Натали Гончарову на таком детском балу.
Бал должен был кончиться около девяти вечера. В десять и позже начинались взрослые балы, и совершеннолетним гостям надо было успеть переехать с одного на другой.
Объявили котильон, традиционно последний танец. Саше понадобилась некоторая настойчивость для того, чтобы отбояриться от участия в котильоне, ибо это действо проходило под лозунгом «танцуют все!»
— Как это не умеешь? — спрашивала бибинька накануне. — Ничего сложного в этом нет.
— Зато у меня запланирован сюрприз, — пообещал Саша. — Как только танец кончится, после последнего звука оркестра.
— Что за сюрприз?
— Совершенно безопасный, — обнадежил Саша.
— Ну, ладно, — согласилась бабинька.
— А потом я могу сесть за рояль и что-нибудь спеть.
— «Город золотой», — сказал Александра Федоровна.
Саша прикинул, сможет ли он подобрать его на пианино. Ну, попробует.
— Можно еще «Марию», — предложил Саша.
Бабинька кивнула.
— Хорошо.
Перед котильоном дирижер бала и его помощники вынесли на шпагах разноцветные ленты и ленточки с бубенцами. Кавалеры разобрали ленты и раздали девочкам, которые надели их как перевязь через плечо. А ленточки с бубенцами юноши повязали избранницам на руки от кисти до локтя.
И начался танец, длинный, замысловатый, из многих фигур. Под звуки оркестра и звон бубенцов. Наконец, все встали в круг и пошли, взявшись за руки, слева направо. Никса оставил руку Тины, стоявшей слева от него, и повел всех за собой в центр круга, а Тина пошла вправо, ведя за собой свою часть гостей. И две цепочки танцующих начали закручиваться многослойной спиралью.
Потом, чудесным образом спираль распалась на отдельные пары и начался вальс.
Вот и последние звуки котильона. Хлопушки Саша припас заранее, накануне оставив их за шторой на подоконнике в количестве десяти штук.
Музыка затихла, Саша поднял хлопушку и дернул за веревку. Раздался оглушительный хлопок, струи конфетти взлетели к потолку и закружились над гостями.
Он окинул взглядом зал и оценил реакцию. Вроде понравилось.
Правда пара бумажек влетела в пламя свечей, вспыхнула и сгорела. Но, вроде, без последствий.
Ладно, будем знать. Значит, от огня подальше.
Взорвал еще одну хлопушку.
— Ах, вот что за сюрприз! — усмехнулся Никса.
— Бери! — сказал Саша.
И разделил с братом оставшийся боезапас.
— Только старайся, чтобы они в пламя не падали, — тихо прибавил он. — А то мы тут все спалим.
Никса быстро понял смысл изобретения, и после восьми оглушительных хлопков конфетти кружилось по всему залу, оседая на волосах и одежде. И тонким слоем покрывая пол.
Бабинька заулыбалась. А девчонки закружились по залу, ловя руками разноцветные бумажные квадратики.
И вдруг все остановилось и затихло, а все взгляды обратились к дверям.
Там стоял папа́ под руку с мама́.
Глава 12
— Саша, это что? — спросил папа́.
— Конфетти, — сказал Саша.
— Так это итальянское изобретение? — улыбнулась Александра Федоровна.
— Да, — кивнул Саша. — Сначала осыпали конфетами, потом заменили на бумагу.
— Очаровательно, — сказала бабинька.
Заключила Сашу в объятия, и буря миновала.
Папа́ больше не сказал Саше ни слова за весь вечер.
Вместе с мама́ он вошел в гостиную и стал исполнять обязанности государя, то есть говорить всем любезности и прощаться с гостями.
Сашу замечать перестал. Зато бабинька усадила внука за фортепьяно.
Саша исполнил «Город золотой» и «Марию» вместе с последним куплетом, который он не спел на именинах мама́:
Были поросли бед, стали заросли.
Завещание я написал. О, Мария!
Грустны мои замыслы, но грустны и твои небеса.
Бабинька, кажется, поняла не до конца из-за плохо знания русского. Мама́ посмотрела сочувственно, а папа́ проигнорировал.
Утром первого Саша получил письмо от бизнес-партнера.
Ваше Императорское Высочество, — писал Илья Андреевич. — Делаем все, как вы поручили. Уже есть спрос. Но толстые слои бумаги резать тяжело. Работники жалуются на мозоли и требуют прибавки жалованья.
Закупите дыроколы в канцелярских товарах, — поручил Саша. — По одному на работника. С ними будет быстрее. К тому же кружочки будут смотреться лучше, чем квадратики. То, что останется от бумаги, разрежем и будем продавать дешевле.
«А что такое „дырокол“?» — спросил Илья Андреевич в ответном письме.
И Саша понял, что повышения жалованья не избежать.
Изобрести дырокол не проблема, но до конца Святок его точно не сделают.
Второго января он отвлекся от горок, ярмарок и катка на чертеж нового изобретения. Послал Путилову с просьбой найти подрядчика. До Крещения не сделают, а до Масленицы сделают.
Тем временем Илья Андреевич придумал продавать конфетти стаканами. После демонстрации изобретения на детском балу в Зимнем шло очень неплохо.
Попробуйте использовать папиросную бумагу, — советовал Саша. — Она тоньше, резать ее проще, а в воздухе продержится дольше, поскольку падать будет медленно.
В общем счета росли, главное почти без Сашиного участия.
Пятьсот рублей для Нобеля Саша все равно оторвал от себя с некоторой болью. Он подозревал, что это все равно капля в море. Если на 200 тысяч рублей можно построить флот, получиться ли спасти завод на тысячу?
Вторые пятьсот внес дядя Костя.