— Нет, — сказал Саша.
— Но диктатору легче осуществить радикальную программу преобразований, — возразил студент, — Не заболтают.
— Все-таки меня восхищает трогательное единство самых густопсовых консерваторов с самыми радикальными революционерами в вопросе о диктатуре, — усмехнулся Саша. — Совсем недавно читал одного весьма мятежного автора, который тоже ратовал за диктатуру. У меня даже отпало желание за него просить. Попросил, конечно, все равно, ибо обещал. Но из одного чувства долга.
Да, легче. Но до определенного момента. Рано или поздно, даже самая модернистская диктатура, станет воспроизводить сама себя, чтобы не утратить власть. И станет тормозом на пути преобразований.
Это опасная мечта. Бойтесь своих желаний, они иногда воплощаются…
От здания вокзала раздался свисток. Саша оглянулся.
Оттуда шел квартальный надзиратель в окружении полицейских, и толпа неохотно расступалась перед ним.
Глава 15
Усатые полицейские в касках с гербами, коротких старомодных мундирах до талии и с саблями на поясе выглядели весьма колоритно.
— Что здесь происходит? — спросил надзиратель.
Саша взглянул на Гогеля.
— Григорий Федорович, представьте меня!
— Это Великий князь Александр Александрович! — провозгласил гувернер.
— Прошу меня простить, сударь, — обратился Саша к квартальному надзирателю. — Я только что прибыл поездом из Петербурга, и московские студенты любезно пришли меня встречать.
И он указал глазами на букеты в руках Гогеля и венки у себя на шее.
Квартальный вытянулся по стойке смирно.
— Ничего дурного мы не делаем, — продолжил Саша. — Порядок не нарушаем, никакого оружия у нас нет, кроме шпаг, положенных господам студентам по форме, но все, как видите, в ножнах.
Шпаги присутствовали, хотя и не у всех.
— Флагами не размахиваем, — улыбнулся Саша, — Не кричим, а тихо беседуем. Все трезвые. Если же мы мешаем, то, конечно, готовы немедленно освободить платформу.
«В общем, починяем примус», — подумал Саша.
— Нет, что вы! — воскликнул квартальный. — Только вот поезд прибывает через полчаса…
— Отлично! — сказал Саша. — Значит, пятнадцать минут у нас есть. Я немного не договорил. Григорий Федорович, можете поставить ваш брегет? Чтобы через пятнадцать минут нам больше не досаждать господину квартальному.
Гогель поставил звон на карманных часах.
И полиция медленно удалилась.
Саша подождал, когда они ушли на расстояние, с которого вряд ли могли что-то услышать, и продолжил.
— А не договорил я следующее. По поводу критики моей конституции. Разумеется, имеете право все это предмет для обсуждения.
— Александр Александрович! — опомнился Гогель.
— Все в порядке, Григорий Федорович, — успокоил Саша. — Пара чисто теоретических моментов. Есть три основных способа принять конституцию. Первый, когда ее дарует верховная власть. Господа юристы не дадут мне соврать, такие конституции называются «октроированными».
— Альбертинский статут Сардинии, — начал перечислять студент-юрист, — конституции Австрии, Дании…
— Да, — кивнул Саша. — Но у пожалованных конституций есть ряд недостатков. Прежде всего, конституция — двухсторонний договор между властью и народом, и не должна быть договором-офертой: соглашайся или будет хуже. Я старался придумать что-то прогрессистское, месяц не вылезал из библиотеки, проштудировал все, что есть на данный момент, а вам сразу что-то не нравится. Это не упрек. Как сторона договора, имеете полное право.
— Александр Александрович! — повторил Гогель.
— Я просто читаю лекцию, — улыбнулся Саша, — никакой практики. Второй способ принять конституцию — это референдум. Я уже критиковал прямую демократию, и на том стою. И проблема не только в безграмотности нашего народа, а в том, что на референдуме есть только два варианта ответа: «да» и «нет». Можно выбрать из нескольких проектов, но это сложно, и правку не внесешь. А я бы хотел, чтобы мой текст стал предметом обсуждения.
— Уже стал, — заметил один из слушателей.
— Пока, увы, на уровне салонных разговоров и нашей с вами уличной дискуссии. А есть третий способ принять конституцию: Учредительное или Конституционное собрание. Я не знаю, когда мы этого удостоимся и удостоимся ли вообще, но мечтаю о том, чтобы это случилось при стабильной власти, а не в период революционной анархии, когда любой авантюрист с несколькими сотнями преданных людей может разогнать любой законодательный орган и установить столь желанную для вас диктатуру. И тогда мы простимся с конституцией.
— Вы думаете, что государь, ваш отец, на это пойдет? — спросили из толпы.
— Не думаю, — сказал Саша. — Так что ждать нам долго, я ее еще пару раз перепишу, наверное. Но лучше подождать, чем разрушить все до основания. Да, я эволюционист.
Студенты расступились перед седым человеком в сюртуке и при орденах. На шее у него красовался покрытый красной эмалью крест, а из-под отворотов сюртука выглядывали серебряные восьмиконечные звезды. Саша заподозрил, что крест — это знаменитая «Анна на шее».
У старика был высокий лоб, серые усы и седая короткая бородка.
Склифосовский отступил на шаг в сторону и почтительно поклонился.
— Ваше Императорское Высочество! Это ректор Императорского Московского университета Альфонский Аркадий Алексеевич, — представил он.
Саша спрыгнул с балюстрады и обнял ректора.
— Я очень рад, — сказал он.
— Не сочтите за дерзость, Ваше Высочество, — сказал Альфонский, — но я приглашаю вас остановиться у меня в ректорском доме.
— Ну, какая дерзость! — воскликнул Саша. — Спасибо! Сочту за честь.
— Но для вас приготовлены комнаты в Кремлевском дворце, — возразил Гогель.
— Вот вы их и проинспектируете, — предложил Саша. — Заодно отдохнете от меня душой.
— Как можно! — воскликнул гувернер. — Мой долг…
— Думаю, мы стесним Аркадия Алексеевича, если завалимся к нему всей компанией, — заметил Саша.
— Нисколько, — сказал Альфонский, — найдем комнату и для Его Превосходительства.
Саша вздохнул.
— Нам надо будет поговорить, — тихо сказал Гогель.
И тут прозвонил брегет.
Саша поднял руку.
— Господа! Уходим, как обещали, дабы не раздражать доблестную городскую стражу. Если буду нужен, я в ректорском доме. А пока к Николаю Васильевичу. Дело прежде всего. Аркадий Алексеевич, составите мне компанию? Думаю, будет интересно.
Ректор кивнул.
Саша вывел толпу из вокзала на улицу и сел в экипаж вместе с Гогелем, Альфонским и Склифосовским.
Студенты еще пару раз прокричали «ура!» вслед.
Саша не узнавал родного города: деревянные дома в один-два этажа, дворы с тропинками и травой, огороды с грядками.
Только иногда полузнакомый силуэт церкви.
Большая деревня!
Ближе к центру появились особняки за каменными и коваными заборами, и магазины с вывесками. Из садов доносился запах сирени и последних отцветающих яблонь.
На Тверском бульваре солнце светило сквозь листву лип, отбрасывая на дорогу кружево теней, и прогуливалась хорошо одетая публика. Они свернули направо, в Богословский переулок.
Миновали белую церковь века семнадцатого с розовой классической колокольней. Справа вырос двухэтажный деревянный дом. Экипаж остановился, и они спустились на землю.
Склифосовский повёл на второй этаж.
Открыл дверь в лабораторию.
Саша сразу обратил внимание на клетку с морскими свинками и термостат у стены.
Гогелю и Альфонскому хозяин предложил сесть, а Саша подошел к прибору.
Он представлял собой небольшой металлический шкаф на ножках. Под шкафом располагалась газовая горелка, сверху торчали термометры, а с боков защищал войлок. Термометры показывали 37 градусов. Ну, да, температура человеческого тела.
— Здесь двойное дно и стенки, — объяснил Николай Васильевич, — а в зазоре — вода, которую нагревает пламя.
И он открыл дверцу.
В коробках на двух полках стояла дюжина пробирок.
— Вот эти, Ваше Высочество, — сказал Николай Васильевич и вынул две штуки.
В пробирках были хорошо видны морщинистые шарики желтоватого цвета.
— Мясной бульон с желатином, яичным желтком, и картофельной мукой, — сказал Склифосовский. — Мы их не сразу заставили расти. Любят влагу и темноту.
— Вы их видели в микроскоп?
— Конечно, — кивнул Склифосовский. — С ними сложно, но мы научились их окрашивать: сначала синим, потом коричневым.
Микроскоп, тот самый, который Саша подарил Николаю Васильевичу в прошлом году, стоял рядом на столе.
— Старый знакомый, — улыбнулся Саша.
— Спасибо вам! — сказал Склифосовский.
— Это вам спасибо, а я просто не ошибся.
Препарат был готов, и Саша посмотрел в окуляр.
Синеватые палочки были едва видны и скорее напоминали штрихи от шариковой ручки, но разглядеть можно.
— Аркадий Алексеевич, посмотрите! — предложил Саша.
Ректор прильнул к микроскопу.
— Это бактерия туберкулеза? — спросил он.
— Да, — сказал Саша. — Хорошо, что вы не говорите, что это наследственное заболевание и не поминаете миазмы.
— А свинкам это вводили? — спросил Альфонский.
— Да, — кивнул Склифосовский, — конечно. Две уже издохли. Типичная картина бугорчатки. Иначе я не стал бы вызывать великого князя сюда.
— Как-то всё буднично, — заметил Саша. — Здесь должны греметь фанфары и петь хор. Аркадий Алексеевич, вы понимаете при чем мы присутствуем?
— Видимо, не совсем, — осторожно ответил ректор.
Саша обнял старого профессора.
— Кто доказал, что Земля круглая?
— Аристотель, — сказал ректор. — Точнее шарообразная.
Саша усмехнулся.
— Представьте себе лунное затмение, рядом с нами стоит Аристотель, показывает тень Земли на Луне и говорит: «Друзья мои, а Земля-то круглая». Вот при чем мы присутствуем!
— Это сделали вы, — улыбнулся Склифосовский.
— Да, ладно! — сказал Саша. — Пифагор предположил, что Земля — шар, гораздо раньше Аристотеля и был осмеян.