— Да, какая там община! — усмехнулся Морозов. — Хозяин фабрики помог, Кононов. Он и дал деньги в долг.
— За тридцать лет можно отдать, — посчитал Саша.
— Это, как работать, — улыбнулся Савва Васильевич. — Мы на сдельную работу перешли, и за два года расплатились. Я тогда женился, а за Ульяной Афанасьевной приданое дали: 5 рублей золотом. Мы станок ткацкий купили и сами стали работать. Ульяна — дочка красильного мастера, так что я ткал, а она красила, да так, как никто не умел. Сначала я товар сам в Москву носил. Сложу, бывало, ленты шелковые да кружева наши в котомку — и сто верст пешком. А потом уж купцы московские к нам навстречу стали выезжать за товаром. Так что к Отечественной войне у нас было десять станков и 20 работников. В год выходило барыша больше тысячи рублей.
— И вы по-прежнему были крепостным?
— Да, не отпускал барин. Никак по цене сойтись не могли. В двадцатом году только и выкупились. За 17 тысяч рублей.
— Дороже особняка Гучкова!
— Да, — согласился Савва Васильевич, — подороже будет.
Саша вспомнил из 21-го века издевательское слово «швабода». Как так будущий миллионщик ни за что отдал 17 тысяч!
— Не жалеете? — спросил Саша. — Огромные ведь деньги!
— Как о таком жалеть-то, касатик? — подключилась Ульяна Афанасьевна. — Воля ведь.
— Какой «касатик»! — возмутился Гогель. — Это великий князь!
— Оставьте, Григорий Федорович, — улыбнулся Саша, — мне очень нравится.
И погладил кота, который и не думал покидать насиженного места у него на коленях.
— А твердых цен не было? — спросил Саша. — То есть, сколько помещик сказал — столько и заплатили?
— А куда деться? — вздохнула Ульяна Афанасьевна. — Чего ему отпускать барину-то, оброк-то великий. Мог и вовсе не отпустить.
— И такое бывало, — подтвердил Савва Васильевич.
— А община старообрядческая не помогла с 17-ю тысячами? — спросил Саша.
Из прошлой жизни он вспомнил версию о том, что старообрядческие купцы были не владельцами своих капиталов, а просто распорядителями общинных денег, которые где-то после Крымской войны благополучно присвоили. Но не сходились концы с концами.
— А чего нам помогать? — спросил Савва Васильевич. — Мы же не нищие, не голодаем, не схоронили кормильца. Чем мы такие особенные? Деньги на выкуп никто не будет собирать.
— А на фабрику? — поинтересовался Саша.
— На фабрику общинные деньги? — переспросил Морозов. — Вы всё секрет да подвох ищите, Ваше Высочество, а нет секрета. Работай с зари до зари, носи шелка за сто верст на своих двоих — вот и весь секрет. После победы над французом, и правда дела в гору пошли. Москва-то сгорела вместе со всем ткацким производством. Так что спрос был большой.
А потом землю купили в Никольском у нашего бывшего барина Гаврилы Рюмина. И там построили мануфактуру. И мануфактуры в Богородске, Москве и Твери. Всё на ручных станках. Только десять лет назад Кноп нам паровые машины поставил в Никольском и завез англичан. Теперь у нас там Англичанская улица.
— И вы сами всем эти управляете? — спросил Саша.
— Нет, Ваше Высочество, старшие сыновья Елисей и Захар давно уже отделились, а тем, что осталось Тимоша управляет, младший мой.
— А почему Тимофей Саввич? — спросил Саша.
— Тимоша родился свободным, — сказал Савва Васильевич, — после того как мы выкупились.
— Это важно? — поинтересовался Саша.
— А как же? — усмехнулся Морозов-старший. — Он другой человек. Без страха.
— У вас по-прежнему шелковое производство?
— Нет, полностью на хлопчатую бумагу перешли.
— Среднеазиатский хлопок?
— Среднеазиатский?
— Из-под Бухары и Хивы?
Савва Васильевич с Тимофеем Саввичем переглянулись.
— Там неспокойно, — заметил Морозов-младший. — И хлопка мало. Они его и не продают почти.
— И где покупаете? В Персии?
— Да, немного, — кивнул Тимофей Саввич, — Но в основном в Североамериканских штатах.
— Из-под Ташкента, мне кажется, будет дешевле возить, — заметил Саша.
— Кокандское ханство… — Тимофей Саввич с сомнением покачал головой. — Кокандский хлопок коротковолокнистый. Хороший они сами в Америке закупают.
— Я не специалист, — признался Саша. — Но нельзя на одну Америку надеяться. Там тоже может стать неспокойно.
— Пока Бог миловал, — сказал Савва Васильевич.
— А вы паи Никольской мануфактуры не продаёте? — поинтересовался Саша.
Савва Васильевич переглянулся с Тимофеем Саввичем, а Тимофей Саввич — с Марией Федоровной.
— Смотря кому, — резюмировал Тимофей Саввич.
— Если вдруг будете продавать, то мне это интересно, — сказал Саша.
Конечно, не так перспективно, как нефтяная вышка, зато надежно. Полвека точно протянет. Судя по особняку с башней, украшенной ракушками, которую построят в конце 19-го века напротив того места, где еще полвека спустя появится метро «Арбатская».
Упомянутый особняк Арсения Морозова, одного из потомков Саввы Васильевича, Саше, откровенно говоря, нравился, хотя и назывался в народе «Дом дурака». Якобы матушка владельца, увидев сие чудо, заявила сыну: «Раньше я одна знала, что ты дурак, а теперь вся Москва об этом знает».
Господа Морозовы умели найти своим деньгам применение и похуже. Вот на кой надо было финансировать большевиков?
— Учтём, — пообещал Савва Васильевич, — как соберемся паи продавать.
Саше выделили большую комнату, отделанную в классическом стиле и обставленную дорогой и тяжелой мебелью. Больше всего его радовала нормальная широкая кровать (вместо родной раскладушки) и тот факт, что Гогелю отвели отдельное помещение.
На сон грядущий, они сели в Сашиной комнате за круглый чайный столик у высокого окна на предмет решения финансовых вопросов.
За окном горел газовый фонарь, освещая отцветающий куст сирени и влажные от росы булыжники мостовой.
Начали со шкатулки, заполненной штатными походными подарками. Имелось золотых часов с двуглавым орлом: больших 3 штуки и двое поменьше. Брошек пять штук, булавок золотых с камушками (жемчуг, бирюза и гранат, вроде) — четыре штуки, перстней золотых с камнями (разными) — пять штук, табакерок золотых — три штуки, портретов Сашиных в возрасте лет двенадцати, миниатюрных, в медальонах, в золотой оправе с мелкими бриллиантами — три штуки.
— Здесь никак целое состояние! — поразился Саша.
— Ну, что вы, Александр Александрович! — возразил Гогель. — Ничего дороже 600 рублей.
Григорий Фёдорович протянул Саше опись.
Ну, да, на четыре с лишним тысячи. Для кого-то и состояние. Цены брошек начинались, как ни странно, от сорока рублей, булавок — от сотни. А золотых часов — от ста пятидесяти.
Саша вынул двое покрупнее и сказал:
— Для Саввы Васильевича и Тимофея Саввича. Альфонскому такие же ушли?
— Ректору — да, — кивнул Гогель, — но он действительный статский советник. Понимаете, Александр Александрович, есть определенные правила. Цена подарка должна соответствовать чину. А Морозовы не при чинах. Они даже не мануфактур-советники.
— Почему?
— Старообрядцы, — объяснил Гогель.
— И что можно подарить человеку не при чинах? — поинтересовался Саша.
— Что-нибудь рублей за 40–50, — проинформировал гувернер.
— За 40–50? — переспросил Саша. — Купцам первой гильдии?
— Таковы правила, — возразил Гогель.
— К чёрту правила! — сказал Саша. — Эти господа могут золотыми часами ёлку рождественскую наряжать, а мы им безделушки будем дарить за 40 рублей?
— Дело не в том, сколько стоит подарок, а от кого получен.
— Это купцы! Уж эти умеют деньги считать. Не дай бог обидим!
— Ну, можно и за 100, — смирился Гогель.
Саша глянул в опись. «Часы золотые большие» стоили по 450 рублей.
— То, что я выбрал, — отрезал Саша. — С папа́ сам объяснюсь.
Гогель вздохнул.
Саша извлек из шкатулки ещё одни большие золотые часы.
— Это Гучкову, — прокомментировал он. — Ефим Федорович — мануфактур-советник.
— Мануфактур-советник соответствует восьмому классу, — возразил Гогель.
— И какова цена подарка для восьмого класса?
— Рублей 150. Максимум.
— Не пойдет, — сказал Саша. — У него влияние генеральское. Табель о рангах отстает от времени.
Гогель, кажется, смирился.
— А теперь Ульяна Афанасьевна с Марией Федоровной… — продолжил Саша.
И задумался. Жалко, что нет с собой дамы проконсультировать. Вот бы Жуковская не помешала.
И на свой страх и риск выбрал две брошки по триста рублей за штуку: одну с опалом и одну с бирюзой. И дополнительную булавку с жемчужиной для Ульяны Афанасьевны. Ну, платок закалывать.
Полупрозрачный опал сиял в свете свечей радужными вкраплениями. Бирюза была гладко отшлифована, покрыта узором из черных прожилок и оправлена в золото.
Ну, будем надеяться, что дамам понравится.
И Саша подумал о том, что остановиться в гостинице было бы значительно дешевле.
— Ну, с этим расправились, — заключил он. — Теперь вы мне обещали о моих доходах и расходах отчитаться.
Глава 23
Григорий Федорович расправил на столе рукописный документ с графами и цифрами.
— Это мои записи, — объяснил он. — Так что здесь не всё. Для полного отчёта лучше запросить Контору августейших детей.
— То есть только в Питере? — спросил Саша.
— Да.
— Запросим.
Предоставленный документ тоже был интересен и представлял собой сведения о доходах и расходах за прошедший 1858 год. Кредит: 100 тысяч рублей. Ну, это понятно. Расходы. Подарки: 800 рублей.
— Григорий Федорович, что-то я не помню, чтобы я в прошлом году кому-то что-то дарил, — заметил Саша.
— Не помните? — расстроился Гогель. — Прошлой весной, в мае, вы были на Валааме и путешествовали по южной Финляндии.
— До болезни? — вздохнул Саша. — Очень смутно. Я настоятелю что-то подарил?
— Игумену и братии. Точнее монастырю. Две драгоценные лампады к мощам преподобных Сергия и Германа.
Саша задумался о том, стоит ли вообще что-то жертвовать на церковь. Не на ветер ли деньги? Эти ребята всегда казались ему оплотом консерватизма. Есть ли здесь свои Уминские или хотя бы Кураевы? Ладно, Бажанов есть.