Вина ему не полагалось, к грибам он был равнодушен, а как можно употреблять в пищу что-то улиткообразное не понимал вовсе. Так что налегал на рататуй из баклажанов и сыр с восхитительной зелёной плесенью, которую никогда не считал лишней. Правда, его пятидесятилетний желудок, там в будущем, не вполне разделял пристрастия хозяина.
Мероприятие носило официальный характер с тостами за государя, государыню и всю царствующую фамилию. И Саша было решил, что оно не стоило ни ссоры с Гогелем, ни грядущего объяснения с отцом.
Да и народу присутствовало маловато по сравнению с толпами студентов на вокзале и многолюдным купеческим собранием.
— Насколько в Москве дворян меньше, чем купцов? — спросил Саша у Строгонова.
— Меньше, — ответил граф. — Но не в этом дело. Просто не все пришли.
— Почему?
— Не все приветствуют начинания государя, — тихо сказал Строганов.
Постепенно дворянство поддалось действию французских вин и разговорилось.
К этому моменту Саша успел понять, что знаменитый луковый суп — это не так уж плохо, особенно, если на курином бульоне и с крутонами.
Принесли клубнику со сливками, что тоже было ничего.
— Это из имения Ясенево князя Сергея Ивановича, — пояснил Строганов. — Он президент нашего Московского общества сельского хозяйства и Российского общества любителей садоводства.
Саше представили многих присутствующих, и он далеко не всех запомнил, но фамилию упомянутого князя забыть было нельзя, ибо она была: Гагарин. Но не Юрий, а Сергей. Князь выглядел лет на восемьдесят, имел седые бакенбарды, седые брови и полностью седые волосы, которые, тем не менее, до сих пор вились. Черты лица правильные, нос прямой, лицо в морщинах. Аристократическая рука с длинными пальцами держала серебряную мини-вилочку для собственного производства клубники. Судя по времени года, тепличной. Но Саша не стал придираться по поводу недостаточной сладости и ароматности.
Сидел князь на почетном месте, справа от генерал-губернатора. То есть Строганова.
— У Его Сиятельства сады с лучшими сортами плодовых деревьев, ферма для разведения тонкорунных овец, оранжереи и поля клубники, малины и смородины, — с гордостью пояснил генерал-губернатор.
— Это можно только приветствовать, — улыбнулся Саша. — А что вы думаете об эмансипации, князь?
Прежнее воплощение клубничного плантатора и знатного коммуниста Грудинина, кажется, несколько смутилось.
— Это сложный вопрос, Ваше Императорское Высочество…
— Конечно, — кивнул Саша, — но постараюсь понять.
— Неверно считать крепостное право — рабством… — начал князь.
«Ну, да! — подумал Саша. — Это другое».
— Не только крестьяне работают на помещика, но и помещик поддерживает крестьян в годы неурожая, — объяснил Гагарин. — Я устроил своё хозяйство, но и крестьяне научились выращивать клубнику на своих полях, и вполне довольны. Всё возим в Москву и продаём здесь. И я, и они получаем свой доход. И всё работает. Зачем же это разрушать? Мы все будем разорены: не только я, но и освобожденные крепостные. У России свой особый путь, к чему нам рабски подражать Европе.
Саша сдержанно улыбнулся. «Ну, конечно! Наше исконное рабство во имя свободы от богомерзкой Европы».
— Не всё к нам можно пересадить и не всё на нашей почве приживется, — продолжил князь. — У нас рабочих рук не хватает. Откуда их взять? Кто будет обрабатывать мои сады? Наёмные работники? Но они слишком дороги. Да и не найдёшь!
«Понятно, — подумал Саша, — Клубничному Совхозу имени Ленина без крепостных никуда. За неимением таджиков».
Дворянство смотрело на князя сочувственно и явно подписывалось под каждым словом. Саша заподозрил, что мизансцена вообще подстроена, и старика специально подсадили к нему поближе, чтобы он резанул царскому отпрыску всю правду-матку, ибо дедушка старый, ему всё равно.
— Если говорить без обиняков, так называемая «эмансипация» — это просто конец дворянского сословия, — резюмировал князь.
— Это у князя с его образцовым хозяйством! — вмешался дворянин помоложе, но тоже в летах. — А в основном и денег негде взять на устройство имения на современную ногу. При всеобщем обеднении дворянству не выдержать нового порядка, не имея кредита. А где у нас частный кредит? Нет его! Да никакого нет. Правительство истощило банки на свои надобности. Большинство дворян будет вынуждено продать имения.
Саша припомнил, что его фамилия Оленин, и он в чине полковника. Ну, да, старый солдат храбрости необыкновенной.
— А выкупные платежи? — поинтересовался Саша.
— Их не на что не хватит, — сказал дворянин. — Даже с долгами расплатиться. А если и расплатимся, останемся ни с чем.
— Поэтому кое-кто уже заложил свои имения, — продолжил князь, — а деньги перевёл в европейские банки.
— Не очень патриотично, — поморщился Саша.
— А куда деться! — развел руками Гагарин. — Мы не своей волей оказались в этом положении.
— Были полными хозяевами в своих имениях, — продолжил Оленин. — А теперь что? Чувствовать себя связанными по рукам и ногам? Оглядываться на закон, не нами писанный?
— Не вижу ничего плохого в законе, — заметил Саша.
— Это смотря какой закон, — вздохнул князь. — Разве не мы должны решать судьбу нашей собственности? Государь у нас, вроде, и спросил, но делает всё по-своему. До закона ещё дорасти надо. Крестьяне почти в первобытном состоянии, Ваше Императорское Высочество, они темны не образованны, не готовы ни к свободе, ни к владению собственностью. Если сейчас и есть какой-то порядок в народе, с эмансипацией он совершенно разрушится.
— Что же добрые помещики, отцы родные, за триста лет не позаботились об образовании и просвещении подопечных? — спросил Саша.
— Заботились, — возразил князь. — И школы учреждали, и больницы.
— Значит, есть крестьяне, которые готовы? И их можно отпускать на свободу?
— Мало таких.
— Значит у тех помещиков, которые не учреждали школы, и подавно надо крещеную собственность отобрать, ибо не образовывают и не просвещают.
— Вы кажетесь себе логичным, Ваше Высочество, — проговорил князь, — но просто не понимаете всей опасности.
— Прежде надо уничтожить в народе пьянство, — добавил Оленин. — И образовать священников, чтобы могли вести за собой народ по пути просвещения и нравственности, как лютеранское духовенство.
— Интересная мысль, — улыбнулся Саша. — Можно вообще в протестантизм перейти.
— Я этого не говорил, — насупился Оленин. — Но им только посулили волю, и они уже принялись убивать помещиков! Знаете, сколько таких случаев?
— Убивают тех, кто поддерживал в голодное время и строил школы в имениях?
— По-всякому, — сказал Оленин. — Только вашей юностью можно объяснить веру в благодарность нашего тёмного народа.
— Вместе с дарованием крестьянам вольности государь подпишет многим тысячам помещиков смертный приговор, — резюмировал князь. — Миллион войска не удержит крестьян от неистовства.
— Может быть сначала освободить дворян и дать им политические права? — поинтересовался Оленин и побледнел, испугавшись собственной смелости.
— Я не против, — сказал Саша. — Думаю, вы знаете.
— Читали, — признался Гагарин. — Но вы вообще уничтожаете сословия в вашей конституции! Тогда дворянство, потеряв всякое значение и власть, сравняется с другими классами народа, раствориться в его огромной массе и исчезнет без следа.
— Я уничтожаю не сословия, а перегородки между ними, — возразил Саша. — Некий билль о правах вы бы сочли достаточной компенсацией за потерю крепостных?
— Некоторой компенсацией, — уточнил князь. — Мы бы не хотели, чтобы за нас решали вопросы, которые нас напрямую касаются.
— Парламент? — спросил Саша.
Собеседники в унисон вздохнули и красноречиво промолчали.
Саша слушал вот это всё, подперев рукой подбородок. Как же всё до боли знакомо! Народ в России всегда к свободе не готов. И полтора века спустя будет не готов, по мнению власть имущих. Несмотря на всеобщее среднее образование. И некоторое уменьшение пьянства по причине широкой автомобилизации. И замену попов на комиссаров. И обратно: комиссаров на попов.
А вот к свободе всё равно нет. Ибо темен и не понимает, в чем его польза. А поэтому надо работать садовником в политической оранжерее и пропалывать всякие там сорняки не к месту растущие из глубин народа и обрезать неподходящие ветви, и вообще решать за него болезного, кому им править.
Саша перевел взгляд на соседа Строганова слева. Это был интересный персонаж, которого Саше тоже успели представить. Звали соседа Пётр Петрович Воейков, он имел немалый чин действительного статского советника и выборную должность московского предводителя дворянства. Саша запомнил, что Воейков когда-то служил полковником лейб-гвардии гусарского полка и, как и князь Гагарин, не был чужд общественной работы: был вице-президентом Общества охотников конского бега и московского ипподрома.
И ещё Воейков поддерживал папа́. Именно Пётр Петрович настоял на принятии в январе 1858-го дворянского адреса в поддержку намерений императора освободить крестьян.
И был избран предводителем отчаянно консервативного московского дворянства… Верно, какой-то политический садовник руку приложил.
Внешне Воейков был похож на князя Гагарина четверть века назад: те же правильные черты лица и волнистые волосы, только почти не тронутые сединой.
— А вы что думаете, Пётр Петрович? — спросил Саша.
— Московское дворянство, постоянно движимое чувствами беспредельной любви к Престолу и отечеству… — начал предводитель дворянства.
— А если по делу? — спросил Саша. — Мне бы не хотелось опоздать на поезд в третий раз.
— Мы были готовы содействовать благим намерениям Августейшего Монарха по предмету устройства быта помещичьих крестьян, — продолжил Воейков. — И попросили всемилостивейшего соизволения для открытия комитета для составления правил общеполезных и удобных для местностей московской губернии.