— Ваше Императорское Высочество! — обратился профессор к дяде Косте. — Вы уверены? Каломель — старое испытанное средство. А про плесень этих… молодых людей ещё ничего не известно.
— Николай Фёдорович совершенно прав, — сказал Саша. — Старое испытанное средство. Примерно, как телега без рессор по сравнению с паровозом. Пенициллин не совсем проверен, я предупреждал. Но сегодня утром в нашей Петергофской лаборатории я видел живых мышей, заражённых пиемией.
— От неё не сразу умирают, — усмехнулся Здеккауер.
— Пять суток, — сказал Андреев. — Они живут пять суток!
— Не знаю, как вы их заражали! — пожал плечами Николай Фёдорович.
— Обычно, — в тон ему ответил Андреев, — вводили гной шприцем.
— В таком случае это невозможно, — возразил профессор. — Хотя Господь велик. Всякое может быть.
Дискуссию прервал приступ Николиного кашля. Здеккауер помог кузену сесть прямее, и больной смог сплюнуть мокроту в платок.
— Саша! — вмешался Константин Николаевич. — Я тебя не затем позвал, чтобы отправить обратно. Делай то, что планировал.
И Саша кивнул Андрееву.
— Давайте, Николай Агапиевич!
— Ваше Императорское Высочество! — обратился Андреев к Николе. — Не могли бы вы перевернуться на живот?
Саша отвернулся, чтобы не наблюдать Николину задницу. В конце концов, он не врач.
Баландин тем временем готовил препарат и наполнял шприц.
Краем глаза Саша заметил, как Андреев вздохнул и широко перекрестился прежде, чем сделать укол.
Никола ойкнул. Да, иглы толстые, конечно. Скорее всего, хуже совковых. Саше тогда кололи пенициллин чуть не месяц, и потом были некоторые проблемы с сидением на пятой точке.
— Будущий моряк не должен обращать внимание на такие мелочи, — заметил Саша.
Они оставили Николу с Здеккауером и тётей Санни и перешли в гостиную. Константин Николаевич приказал подавать обед.
Дядя Костя был явно не в себе и всё время молчал. Пришла Александра Иосифовна, почти ничего не съела и вернулась к сыну.
После заката Никола, наконец, смог заснуть.
— Вы, наверное, можете ехать, — наконец сказал Константин Николаевич.
— Давай мы у тебя зависнем, если можно, — сказал Саша.
— «Зависнем», — усмехнулся дядя Костя.
— Именно, — кивнул Саша. — Я взял на себя ответственность и хочу посмотреть на результат. Да и мои люди пусть будут на подхвате.
Он перевёл взгляд на «своих людей».
— Николай Агапиевич? Илья Федосеевич? Готовы остаться на ночь в этом скромном жилище?
Андреев улыбнулся и сказал: «Конечно». Баландин кивнул.
И Саша перевёл взгляд на Константина Николаевича.
— Поставь нам три раскладушки, где не жалко.
«Где не жалко» оказалось большой комнатой с мраморной отделкой стен, золочёным потолком и наборным паркетом. Сашу к его радости поселили одного, а эскулапов вдвоём в соседней комнате.
Кровать была широкой и мягкой, а никакой не раскладушкой. Но Саша почти не спал. Встал на рассвете, оделся и вышел в гостиную. Там по-прежнему сидел дядя Костя и обнимал тётю Санни.
За окнами вставало туманное зимнее солнце.
— Есть новости? — спросил Саша.
Константин Николаевич покачал головой.
— Нет.
— Здеккауер что говорит?
— Мы отпустили его спать. С Николой камердинер. Приказать завтрак подавать?
— Давай! Кофе покрепче.
Позавтракать они не успели, ибо за дверью послышались шаги босых ног.
Никола вошёл в гостиную, держась за стеночку. Он был бледен и двигался не очень уверенно.
— Мама́! — слабым голосом проговорил он. — Прикажи подать жаркое! Я есть хочу!
Дядя Костя вскочил на ноги и посмотрел на Сашу, как на святого. Тётя Санни отняла от глаз платок.
— Никола, какого чёрта! — воскликнул Саша. — Назад, быстро! Я тебя буду по второму разу лечить!
И Никола закашлялся. Кажется, меньше, чем накануне.
— Одной дозы мало, — сказал Саша Константину Николаевичу. — Курс две недели. Минимум! Особенно с учётом пристрастия твоего ненаглядного с босым зимним прогулкам.
Николу уложили в постель, разбудив прикорнувшего рядом камердинера.
— Ему можно жаркое? — спросил дядя Костя.
— Думаю, да, — сказал Саша. — Но лучше у Здеккауера спросить. Хотя нет! Давай я Андреева разбужу.
Николай Агапиевич продрал глаза, просиял от новостей, одобрил жаркое. Но оговорился, что лучше что-нибудь полегче, если последние дни дитё плохо кушало. Прослушал Николины лёгкие и выдал вердикт:
— Лучше!
— У нас на ещё одну дозу есть? — спросил Саша.
— Наскребём, — не слишком уверенно пообещал Андреев. — А сколько всего надо?
— Двенадцать-четырнадцать доз, — предположил Саша. — Но посмотрим по динамике.
Николай Агипиевич только покачал головой.
— Я Склифосовскому телеграфирую, — сказал Саша. — Из Москвы выпишем.
И со спокойной душой сел пить кофе.
Дядя Костя всегда был демократичен, так что кофе с булочками за великокняжеским столом достался и мещанскому сыну Андрееву, и купеческому — Баландину. Константин Николаевич и на радостях и камердинера бы посадил за стол.
Саша подумал, что недолго им оставаться мещанином и купцом. Интересно «Анна на шее» даёт дворянство?
Здерауер проснулся, когда Никола доедал жаркое. Профессор посмотрел на это с некоторым недоумением. Прослушал стетоскопом облизывающееся дитё и выводы Андреева подтвердил.
— Воспаление ещё есть, — сказал он. — Но лучше.
Дядя Костя проводил Сашу с его врачами до кареты и подождал, пока они тронутся. Сначала доехали до Петергофской лаборатории. Там остались Андреев с Баландиным готовить пенициллин.
— Справитесь без меня? — спросил Саша.
— Справимся, Ваше Высочество, — улыбнулся Андреев.
И погнали в Царское село. Саша приказал сразу ехать в Александровский дворец: надо было отправить телеграммы.
Первую: Склифосовскому. Вторую: Пирогову с полным отчётом.
Он поднимался по лестнице на первый этаж, когда наткнулся на Гогеля.
— Александр Александрович, мне сказали, что вы здесь.
— Я приношу извинения, что прогулял уроки, — сказал Саша. — Наверстаю.
— Пустое! — сказал Григорий Фёдорович. — Я знаю, почему. Не в этом дело. Государь требует вас к себе!
Саше хотелось верить, что орден, а не гауптвахта, но гувернёр выглядел скорее обеспокоенным, чем радостным.
Глава 2
Папа́ сидел в своём кабинете с зелёными обоями, темно-зелёным ковром, портретом мама́ и шестерых детей, зеркалом над камином и экраном с собакой перед ним. Ещё одна собака, точнее небезызвестный предатель Моксик, оккупировала кожаное кресло.
На столе стоял телефонный аппарат с объединёнными слуховой трубкой и микрофоном, как собственно Саша и нарисовал ещё весной. Смотрелось всё равно антикварно, но, главное, работало.
Царь согнал Моксика с кресла у указал на него Саше.
— Садись! Ты хоть выспался?
— Ну-у…
— Мне звонил Костя, сказал, что Никола встал с постели, и Здеккауер не верит своим глазам.
Саша скромно улыбнулся.
— Ты знаешь о болезни Ростовцева? — спросил царь.
Яков Иванович Ростовцев, который в 1825-м донёс Николаю Первому о готовящемся восстании декабристов, но никого не назвал, с весны 1859-го возглавлял Редакционные комиссии и стал великим энтузиастом освобождения крестьян, которое называл не иначе, как «святым делом». Слухи о его болезни до Саши доходили, но не более. Он был слишком увлечён сначала воскресными школами, потом дружбой с Кропоткиным, потом лекциями Костомарова, а потом пенициллином.
— Почти нет, — признался Саша.
— Он с октября не выходит на улицу. Сначала бывал на заседаниях Редакционных комиссий в здании Первого Кадетского Корпуса, где он живёт, но уже две недели участвует только в совещаниях перед началом заседаний у себя на квартире. А вчера слёг совсем.
— Что с ним? — спросил Саша.
— Карбункул.
— Карбункул?
Саше представилось что-то вроде прыща.
— Да, появился после простуды в начале осени.
Ну, да! Простуда и её последствия как штатная причина смерти.
— Твоё лекарство может помочь? — спросил царь.
— Должно, — сказал Саша. — Но у нас очень мало препарата. Сегодня Андреев сделает вторую дозу для Николы. Но нужен по крайней мере недельный курс. Иначе болезнь может вернуться. Я телеграфировал в Москву. Там есть ещё. У Склифосовского, который давно достоин ордена Андрея Первозванного, а до сих пор живет на жалованье титулярного советника, которое мы вскладчину выплачиваем ему с Еленой Павловной.
— Спаси Ростовцева для России! — сказал царь. — Будут вам ордена.
— Постараемся, — пообещал Саша. — Но боюсь, что придётся выбирать между Ростовцевым и Николой.
Царь вздохнул и закурил.
— Можем мы сегодня с Андреевым Якова Ивановича посмотреть? — спросил Саша.
— Да, поезжайте!
По пути к Ростовцеву Саша заехал в Петергофскую лабораторию за Андреевым.
— Андрей Агапиевич, мы сейчас едем к Якову Ивановичу Ростовцеву, у него карбункул, и, видимо, дело серьёзное. Государь лично просил меня оценить ситуацию. Здесь за старшего Фёдор Заварыкин.
Андреев взял медицинский саквояж, Заварыкин кивнул.
— У нас остался штамм нашей плесени? — спросил Саша. — Надеюсь не всё на моего кузена извели.
— Конечно, — кивнул Андреев.
Саша вынул пачку кредиток и отсчитал пятьдесят рублей.
— Надо закупить плошки и компоненты питательной среды и поставить на все свободные места. Пусть растёт. Боюсь, что мы не напасёмся.
— Сделаем, — кивнул Заварыкин.
Первый кадетский корпус располагался на Васильевском острове, на набережной Невы, в бывшем дворце Александра Даниловича Меньшикова. После опалы сподвижника Петра дворец был взят в казну и передан военно-учебным заведениям.
Это было длинное трёх-четырехэтажное здание, выкрашенное в кирпично-красный цвет.
Лестницы с набережной спускались прямо с припорошенному снегом невскому льду. У парадного входа возвышались белые колонны.