Саша помнил этот эпизод, кажется, он видел его в каком-то фильме про Средние века.
— Да, — кивнул Пирогов, — так эпидемия пришла в Каффу. Болезнь объяснили тем, что гниющие трупы отравили воздух и источники воды. Зловоние стало настолько невыносимым, что едва ли один из нескольких тысяч находил силы спастись из города бегством. Однако такие люди были: они бежали на лодках на Сицилию, в Геную, Венецию и другие христианские города. И везли с собой чуму.
Когда один человек заболевал, он заражал всю свою семью, а когда умирал — тех, кто хоронил его тело. Смерть проникала за окна и двери, через стены домов, из больниц, где чумных держали в карантине, и всё равно поражала города, наводя на жителей ужас.
— Неудивительно, — заметил Саша. — Мыши, крысы, блохи.
— Из Италии и Южной Франции чума распространялась на север. Прокатилось по всей Европе: от Испании до Скандинавии и Гренландии. Пришла и в Московское княжество.
Родители бросали заболевших детей, дети — родителей, мужья предавали жён, а жёны забывали о мужьях.
Тогда Парижский университет советовал бежать от мора cito, longe, tarde — «быстро, далеко и надолго».
Однако беженцев не всегда принимали. Зачастую местные жители выставляли заслоны и встречали гостей дубинами, а позже — ружейными выстрелами.
Это не были пустые страхи. Бывало, что из заражённого города выезжала компания совершенно здоровых людей, а в дороге ни с того, ни с сего кто-то заболевал и заражал товарищей. Бывало, что из порта выходил корабль с абсолютно здоровой командой и пассажирами, несколько недель был в море, и потом кто-то всё равно заболевал и заражал остальных. Ходили слухи о судах, полных мертвецов, которые скитаются по морям по воле течений и ветра.
Тогда и придумали сорокадневные карантины в память о Христе, который пробыл в пустыне сорок дней. Но и карантины не всегда помогали.
— Согласитесь, Николай Иванович, всё это очень хорошо вписывается в концепцию распространения чумы грызунами и живущими на них блохами.
— Да, пожалуй, — кивнул Пирогов. — Тогда венецианский дож велел сорок дней держать прибывающие корабли на острове Лазаретто. Оттуда и пошло слово «лазарет».
В 1348 году папа Климент Шестой разрешил проводить вскрытия трупов умерших от чумы. Одним из первых врачей, проводивших вскрытия чумных, был Ги де Шолиак, впоследствии ставший папским лейб-медиком, а теперь считается отцом хирургии.
Он, конечно, заболел. Обнаружив у себя симптомы, он отгородился от окружающих, заперся один и сам вскрывал свои бубоны, выдавливал из них гной и прижигал железом. Это продолжалось по крайней мере неделю и потребовало от него огромного мужества. Но он выжил и потом дожил до семидесяти лет.
После выздоровления он предлагал свою помощь другим и многих спас от смерти.
— И, наверное, больше не заболел, — предположил Саша.
— Ему повезло. Но случаи повторного заражения бывали.
— Значит, вакцина может быть не эффективной.
— Её пока нет, — улыбнулся Пирогов. — Тогда же была впервые описана лёгочная форма чумы. Для неё характерна не только лихорадка, но и кашель с кровавой мокротой.
— То есть при Юстиниане её не было?
— Видимо, не было. Нигде в источниках того времени не описан такой яркий симптом, как кровохарканье. При лёгочной чуме не выживал почти никто. И она распространялась с ужасающей скоростью.
— Естественно. Потому что передаётся воздушно-капельным путём от человека к человеку.
— За шесть лет эпидемии с 1346 по 1353 год в Европе умерли от 25 до 34 миллионов человек: от трети до половины населения Европы. Но чума не ушла, возвращаясь примерно каждые 10–15 лет, вплоть до конца 18 века.
— Да, — сказал Саша. — Чуть не в каждом европейском городе стоят чумные колонны в память об умерших, и они в основном барочные — 17–18 века. Интересно, почему в России их нет? Ведь чума была при Екатерине Великой.
— Просто не было традиции, — объяснил Пирогов. — У нас в честь избавления от эпидемии было принято строить церкви.
— Жаль, церкви можно строить по любому поводу. Они никак не указывают на жертвы чумы.
— Мне осталось только сказать, что чуме часто предшествовали извержения вулканов. Её даже связывали с отравлением вулканическими газами.
— Вулканы могут иметь отношение, — сказал Саша. — Пепел от очень сильного извержения может долго находиться в воздухе и не пропускать солнечные лучи, что приводит к похолоданию. В результате грызуны пустынь и степей, всякие тушканчики и суслики, могут мигрировать на север и переносить чуму. Дело в том, что они — естественных резервуар болезни, и могут долго носить в себе бактерию, не погибая. И успевают многих заразить. К тому же местное население не брезгует есть их мясо.
— Да, недавно приходили вести из Китая. Там опять случаи чумы.
Раздался стук в дверь. Саша послал Кошева открыть, и в комнату вошёл Никса.
— Ты пропустил всё самое интересное! — сказал Саша. — Николай Иванович прочитал мне совершенно роскошную лекцию про чуму!
— Про чуму, да? — переспросил Никса.
Он, кажется был взволнован и бледнее обычного.
— Николай Иванович, — сказал он. — Я знал, что вы у Саши, я искал вас. У меня к вам просьба.
Глава 16
— Чем могу служить, Ваше Императорское Высочество? — спросил Пирогов.
Никса стал расстёгивать воротник.
— Не посмо́трите?
— Опять золотуха?
Брат кивнул.
На шее, в том же месте, где и полтора года назад, кожа у Никсы приобрела лиловый оттенок и были видны бугорки с гноем.
Пирогов поближе пододвинул подсвечник с горящими свечами и внимательно смотрел на золотушное воспаление.
— У тебя же совсем всё прошло! — сказал Саша.
— Да, — кивнул Никса, — после ртутной мази Николая Ивановича и Гапсалы. Но в ноябре началось опять.
— Что ж ты молчал? — спросил Саша.
— Ты занимался спасением Николы, а потом Ростовцева.
— А Шестов твой, куда смотрит?
Николай Александрович Шестов — полный тёзка Никсы — был молодой врач, которого приставили к брату после совершеннолетия и назначили лейб-медиком.
На должность Шестов попал по рекомендации Енохина и приходился последнему племянником.
— Шестов считает золотуху наследственной, — объяснил Никса, — и ни в какой туберкулёз не верит. Говорит, что у меня флегматичная конституция и золотушная предрасположенность.
— А про мазь Николая Ивановича ты ему сказал?
— Да. Но у меня не сохранился рецепт. Он посоветовал мне попросить новый.
— Я пришлю перекись водорода из Второго Сухопутного госпиталя, — сказал Пирогов, — мы её уже используем. Должна помочь. И Александр Александрович не будет волноваться по поводу дихлористой ртути.
— Николай Иванович, а вы не могли бы мне всё-таки ещё раз выписать тот рецепт? — попросил Никса. — Ртутная мазь точно помогала.
— Хорошо, — кивнул Пирогов.
И вырвал листок из своей записной книжки.
— Минуту, — попросил Саша.
И принёс с соседнего стола несколько листов бумаги и копирку.
— Два на сулему, чтобы у Никсы оставался рецепт, — сказал Саша. — В крайнем случае, Шестова уговорим. Если это будет ещё Шестов. И два на перекись.
И проложил копирку между листами.
— Перекиси ещё нет в аптеках, — заметил Пирогов.
— Скоро будет, не сомневаюсь, — сказал Саша.
— А что это? — спросил Николай Иванович, глядя на копирку.
— Пишите, — сказал Саша. — На втором листе отпечатается копия. Английская вещь.
Пирогов усмехнулся и выписал два рецепта.
— Спасибо! — поблагодарил брат.
— Так, Никса, — проговорил Саша, — давай так договоримся. В случае любых медицинских проблем ты ставишь меня в известность. И не через два месяца, а как только, так сразу.
— Сашка! Тебе не кажется, что тебе не по чину читать мне нотации?
— Не кажется. Ещё как по чину! Как твоему потенциальному подданному. Ты понимаешь, что твоя жизнь тебе не принадлежит?
— Твоя тоже.
— Да, ладно! Я же не цесаревич.
— Ты — нечто большее.
— Я никаких присяг не приносил, в отличие от тебя.
— Там не было фразы: «В случае медицинских проблем клянусь и обещаюсь перед святым Евангелием тут же сказать Сашке».
— Упущение, — заметил Саша. — Надо было вписать.
Никса усмехнулся и развёл руками.
— Уже никак.
— А ты не хочешь Шестова выгнать? — поинтересовался Саша.
— Он довольно приятный человек, умный, обходительный, неплохой собеседник…
— А врач? По мне так хоть пусть матом разговаривает, лишь бы дело своё знал.
— Это не я решаю.
— Я поговорю с папа́?
— Ну, попробуй…
Саша обнял Никсу на прощание, хотя знал, что золотуха заразна. Но всё равно не мог не обнять.
Пирогова попросил остаться.
— Инфекция где-то у него внутри, — сказал Саша, когда брат ушёл. — Мы только снимаем симптомы. И они будут возвращаться вновь и вновь.
— Вы знаете лекарство, Ваше Императорское Высочество? — спросил Пирогов.
— Нет. Если это не пенициллин, то нет. Золотуха часто переходит в чахотку?
— До сих пор эти болезни вообще не связывали друг с другом.
— Чем сейчас лечат чахотку?
— Свинец, ртуть, мышьяк.
— Понятно, — усмехнулся Саша, — значит, пока нет непосредственной угрозы жизни, лучше не суетиться.
— Непосредственной угрозы жизни нет. Сама по себе золотуха редко приводит к смерти. Хорошо бы конечно тёплый климат, горный воздух и хорошее питание. Петербург — не самый лучший вариант.
— Я знаю, — кивнул Саша. — Мне бы родителей в этом убедить.
Когда Пирогов ушёл, Саша не успокоился. Он взял лист бумаги и выписал противомикробные средства, которые помнил из прошлой жизни:
Пенициллин;Ампициллин;Азитромицин;Амоксиклав;Стрептомицин;Стрептоцид;Сумамед;Таваник;Левомицетин;Аугментин;Сульфадиметоксин;Бисептол.
Какие из них помогают от туберкулёза и из чего их делают, он понятия не имел. К тому же подозревал, что часть названий вообще торговые марки, которые могут быть никак не связаны с действующим веществом.