— Хорошо, — сказал Саша. — Что касается производных анилина, финансирование будет за счёт «Фонда борьбы с туберкулёзом». В попечителях папа́, мама́, цесаревич, Елена Павловна, граф Строганов и я.
— Вы думаете, что анилином можно лечить чахотку? — спросил Энгельгардт.
— Я не знаю, но хочу попробовать. И не только чахотку. Чахотка — дама упорная, уж если пенициллин её не берёт. Будем всё проверять. То есть схема работы такая: вы синтезируете всё, что удаётся синтезировать с помощью анилина, присылаете в мой институт микробиологии, а мы со Склифосовским и Андреевым проверяем.
— «Институт микробиологии»? — улыбнулся Соколов.
— Угу! — кивнул Саша. — Может быть стоит объединить с институтом биохимии.
— А это что за учреждение?
— «Институт биохимии» — это вы с профессором Соколовым, — сказал Саша. — Правда папа́ о нём еще не знает и добро не дал. Но даст, я уверен. И у меня есть ещё одна идея финансирования анилинового проекта…
Глава 18
— Я могу написать московским промышленникам: Морозовым и Гучковым. Им ведь нужны красители для тканей.
Вечером, вернувшись из лаборатории, Саша сел за письма:
"Любезнейший Савва Васильевич! — начал он. — Сегодня я был в химической лаборатории Энгельгардта и Соколова у нас в Петербурге.
Это учёные, которые занимаются соединениями анилина, вещества, из которого уже получены два красителя для тканей: пурпурный мовеин и фиолетовый фуксин.
Я уверен, что цветов гораздо больше.
У меня к этим веществам медицинский интерес. Все они достаточно ядовиты, чтобы стать основой для лекарств.
Лаборатория нуждается в финансировании. Некоторую сумму вносит моя тётя Елена Павловна, мой дядя Константин Николаевич, возможно, казна, а также цесаревич и я. Но она касается другого направления работы: выделение пенициллина — лекарства, с помощью которого мы смогли вылечить моего кузена Николу и генерала Ростовцева.
Красители — это второе направление работы. Насколько вы заинтересованы в дешёвых искусственных красках? И готовы ли финансово поучаствовать?
Ваш Великий князь Александр Александрович.
P. S Рыжий кот Киссинджер вырос, растолстел, стал ещё пушистее и отлично ловит мышей".
Саша усомнился в том, что Савва Васильевич поймёт словосочетание «химическая лаборатория», но, с другой стороны, мужик умный. В крайнем случае спросит у сыновей, внуков или младшей тигрицы.
Саша запечатал письмо и написал ещё два: Гучкову и Солдатенкову, меняя только обращения и выкинув отчёт об успехах Киссинджера.
Отдал Митьке с поручением отправить по почте и, как всегда в таких случаях затосковал о личном фельдъегере, телеграме и вотсапе.
В воскресение после церковной службы к нему подошёл Кошев и вручил письмо. Оно было от Елены Павловны.
Вскрыл его Саша уже у себя в комнате. Внутри первого конверта, украшенного тётушкиным гербом, был ещё один попроще и записка от Мадам Мишель.
«Милый Саша! — писала Елена Павловна, — это пакет от Пирогова, он просил передать его тебе, минуя почту».
Стало не по себе. С чего это Николай Иванович решил шифроваться? Состав пенициллина интересен Третьему Отделению?
Саша вскрыл конверт, благо Гогель был у себя.
"Ваше Императорское Высочество! — писал Пирогов. — В Киеве арестования. Началось с Харькова. 26 января был арестован по доносу некоего помещика Гаршина студент Завадский.
Эту историю сочли сначала частным делом, но во время обыска у Завадского нашли возмутительные бумаги, и он был тут же арестован.
1 февраля уже у нас в Киеве было арестовано ещё несколько человек. Видимо, его знакомых. Это те студенты, которых весной позапрошлого года исключили из Харьковского университета, и они поступили в Киевский. Среди них Яков Бекман, сотрудник частной газеты «Киевский телеграф», где он вёл политическое обозрение, человек в высшей степени даровитый, симпатичный, пользовавшийся уважением и студентов, и университетского начальства.
Бекман ещё осенью увлёкся вашей идеей студенческих советов и решил организовать такой у нас в университете Святого Владимира.
Совет киевского университета основался не на пустом месте. У студентов уже была общая студенческая библиотека, который заведовали избранные студентами библиотекарь и помощник. При библиотеке образовалась ссудно-вспомогательная касса, которой тоже заведовали выборные от студентов.
Все дела они решали на сходках. Было, конечно, много и криков, и шума, но я никогда им не препятствовал. Если собиралось слишком много народу, 300 и более душ, им выделяли самую большую 1-ую аудиторию.
В декабре они избрали Совет, в том же месяце он начал работать. Тогда я уехал в Петербург, и дальнейшие события происходили в моё отсутствие.
В начале февраля студенты узнали об аресте своих товарищей, и Совет созвал сходку, на которой они выбрали депутацию из 10 человек и послали их к генерал-губернатору князю Васильчикову. Дело в том, что по закону при аресте студентов должен был присутствовать депутат от университета, о чём разумеется забыли.
У генерал-губернатора хотели потребовать объяснений и ходатайствовать об арестованных студентах.
Илларион Илларионович Васильчиков — человек просвещённый и вполне либеральный, но, если бы я знал, в чём дело, и присутствовал в Киеве, я бы отсоветовал депутатам к нему ходить.
Но я был в Петербурге.
И они пошли к губернатору.
Васильчиков сначала не хотел их принимать, но потом согласился, и объяснил, что дело серьёзное, о нём известно государю, и следствие собираются перенести в Петербург. И велел студентам успокоиться и не безобразничать, ибо они только навредят арестантам и университету, который теперь под угрозой закрытия.
Подробностей я не знаю, но известно, что арестованные не только активно участвовали в университетской общественной жизни, но и в организации в Киеве воскресных школ.
Когда вы получите это письмо, Александр Александрович, следственное дело, скорее всего уже будет в Петербурге и туда же привезут наших студентов".
Саша дочитал письмо и задумался над вечным русским вопросом: «Что делать?»
Пирогов явно рассказывал меньше, чем знал. Что это ещё за «частное дело»? Вечно аборигены наводят тень на плетень. Бабу не поделили студент Завадский с помещиком Гаршиным?
Тот самый Гаршин, интересно?
Ответ Пирогову будет идти минимум неделю. И ответ на ответ — неделю.
Есть, конечно, телеграф. Но по телеграфу что-то передавать в этой стране — это всё равно, что кричать на широкой площади. Тайна переписки? Нет, не слышали.
Он вздохнул и сел за ответ.
'Любезнейший Николай Иванович!
Спасибо за письмо. Оно чрезвычайно интересно.
Из названных вами фамилий мне известна только одна: Гаршин. Он имеет отношение к литератору Гаршину?
За университет не беспокойтесь, я костьми лягу, но закрыть не дам. Что касается арестованных, чтобы просить за них мне нужно знать конкретные обстоятельства дела. То, что оно «серьёзное» ещё ничего не значит. У нас и частные разговоры о республике и конституции могут счесть серьёзным делом.
Что не поделили Гаршин с Завадским? Или кого? Я пойму, мне скоро пятнадцать. Извините за прямоту… кто у кого увёл любовницу? Имение? Орден? Чин? Должность? Любимого скакуна?
Это не праздное любопытство, здесь важна каждая деталь.
Сколько точно человек арестовано? Вы ведь должны знать фамилии. Можете прислать мне список и всё, что известно о каждом из фигурантов?
Что за бумаги нашли?
Не думаю, что в нашем богоспасаемом Отечестве тайна следствия столь священна.
Неужели весь Киев воды в рот набрал? И Крещатик молчит, и рынки безмолвствуют, и Лавра?
Я не призываю вас проводить для меня независимое расследование и собирать слухи. Но ведь и князь Васильчиков что-то должен знать. И у студентов должны быть предположения о причинах столь высокого внимания к их товарищам.
Со своей стороны попытаюсь выяснить всё, что смогу.
Я в восхищении от ваших студентов, их организованности, активности и сплочённости. Их не надо учить демократии, мне самому есть, чему поучиться.
Простите меня за то, что уговорил остаться в Петербурге, чтобы читать мне лекции, когда вам необходимо было быть на службе.
Ваш Саша'.
Разговора с папа́ было не избежать. Пирогов не писал прямо, но намекал, что надо быть осторожнее.
Да, ладно!
Ни в каких заговорах Саша точно не участвовал. Если, конечно, заговором не сочли студенческие Советы с воскресными школами. У нас, конечно, могут.
Папа́, правда, относительно адекватен. Не Иван Грозный, не Сталин, даже не Павел Петрович.
Но не поднять этот вопрос нельзя. Иногда поведение диктует репутация.
В среду утром царь поехал кататься в открытой коляске, ибо погода выдалась ясная. И взял старших сыновей.
Было 24 февраля по юлианскому календарю, но природа явно предпочитала григорианский: было тепло для зимы, и на сугробах уже появился черноватый налёт и ледяная корка.
Дул тёплый, совсем весенний ветер. Ну, да, на самом деле восьмое марта.
— Ты мне коньки заказал? — спросил Никса.
— Конечно, сразу, — кивнул Саша. — Лезвия уже готовы. Я их переслал мадам Брюно. Она передала, что у неё есть твоя мерка.
— Может на твоём Дне рождения покатаемся?
— Если лёд не растает.
День рождения ожидался в пятницу 26 февраля.
— Мне Александрин говорила, что это твоё изобретение, — заметил Папа́.
Никса поморщился при упоминании Долгоруковой и отвернулся к реке.
— Да, моё, — кивнул Саша. — Могу я заявку на привилегию написать?
— Пиши.
— Патентное бюро на меня ещё не жалуется?
— На число заявок? Нет. Якоби от тебя готов всё стерпеть.
Они ехали по Дворцовой набережной, и на другом берегу Невы сиял на солнце шпиль Петропавловской крепости.
Как же не хотелось в очередной раз ругаться с папа́! Только ведь наладились отношения! И орден, и премия, и вообще Александр Второй не худший вариант для России, признаться.