По поводу одиночного заключения. Я понимаю интересы следствия, и меня порадовал тот факт, что Карл Егорович приходит с ними беседовать. Однако опасности психических расстройств в результате долгого одиночества это не исключает. Если из них кто-то сойдёт с ума, это нас тоже не украсит.
А им ещё и переписка запрещена и разрешены книги только духовного содержания. В чем опасность переписки, если она цензурируется Третьим Отделением? Или это форма пытки? Если да, то в основном это пытка для родственников арестантов, а не для них самих. Родственники-то в чём виноваты? Уж, не говоря о том, что Третьему Отделению может быть интересно, кому подследственные напишут, кроме родственников.
Чтение тоже лучше разнообразить. Библия, конечно, великая книга, но слишком сложна и старомодна по стилю, чтобы спасти арестантов от безумия.
Я попросил Мандерштерна собрать с заключенных списки пожеланий относительно литературы. Закупить книги тоже могу сам'.
Утром Саша почти пришёл в себя, так что на литургии обдумывал продолжение и потом редактировал текст и набирал его на машинке:
'Трубецкой равелин лучше снести, там есть камеры совершенно неприспособленные для жизни. Или сделать музей. Жаль, конечно, потерять комнату княжны Таракановой.
Карл Егорович показал мне зал в Комендантском доме, где оглашали приговор декабристам в 1826 году. Она несёт на себе следы недавнего использования, так что мне нетрудно было догадаться, что следствие по делу киевских студентов проходит именно там.
И у них нет защитников.
Вопрос о том, на каком этапе допускать адвокатов в дело, всё равно возникнет при подготовке новых судебных уставов. И думаю немало копий будет сломано по этому поводу. Я считаю, что на этапе задержания. То есть с первой минуты, когда человек узнаёт о том, что у государства к нему есть некоторые претензии.
Я понимаю, что пока ни в каких судебных регламентах нет ничего похожего. Но мы можем поэкспериментировать и пустить в дело защитников уже сейчас. Профессиональных юристов, независимых от властей. Возможно только самых доверенных.
Думаю, что никакой катастрофы не случится.
Ночные допросы. Я считаю их недопустимыми. Это форма пытки — не давать человеку спать. Просто классика жанра…
Да, по поводу дубовой ванны, которая так восхитила меня вначале.
На самом деле, все не так радужно, поскольку она одна на несколько заключённых, а дерево всё впитывает. А значит, там остаются болезнетворные микробы. И если один человек заболеет, заболеют все. Чтобы этого избежать, достаточно обрабатывать ванну хлорной известью после каждого использования…'
Он успел допечатать текст к половине шестого вечера, едва успев к семейному обеду. Вышло почти десять страниц.
Погода была ужасная. Весь день бушевала вьюга. Задолго до заката, в снежных сумерках на Дворцовой площади, зажгли газовые фонари.
Обед планировался в западной половине дворца, в так называемой «столовой великих князей», когда-то оформленной Кварнеги для Александра Павловича и его младшего брата Константина.
Потом комната работала приёмной и столовой Николая Павловича, когда тот был великим князем, и он настолько привык к обстановке, что после пожара 1837 года приказал восстановить её в точности, даже по углам сделали муляжи полукруглых печей, хотя новая система отопления больше не нуждалась в печах в каждой комнате.
Комната была оформлена в сине-голубых тонах: неизменные синие шторы с золотой каймой, синее стекло вокруг штоков люстр, синие орнаменты по карнизам сводчатого потолка.
Горели свечи, сиял и переливался хрусталь подвесок, пахло мёдом, квасом и вином.
Папа́ беседовал с дядей Костей и Никсой у выхода на балкон. Высокие стеклянные двери были закрыты, и за ними бушевала метель так, что не было видно Адмиралтейства.
Тётя Санни не присутствовала, она была беременна и, видимо, не хотела трястись в карете на последнем триместре.
Мама́ тоже не было. Почти по той же причине. Отличался номер триместра. Летом у Саши ожидалось появление нового кузена или кузины, а осенью — брата или сестры.
Дядя Костя обсуждал с Никсой концерты Штрауса в Павловске и бурно восхищался второй симфонией Бетховена и «Сном в летнюю ночь» Мендельсона.
Будущий король вальсов гастролировал в Питере уже не первый год, но играть ему приходилось на хорах в тесном ресторане, что возмущало маэстро, и наконец он отказался там выступать. В результате Павловский вокзал был перестроен и открылся новый концертный зал на две тысячи человек.
Развлечение стало в полной мере аристократическим и при этом бешено популярным.
Сашу туда тоже звали, он был бы рад, но не счёл возможным, когда в равелин привезли студентов. Это всё равно, что обедать с комендантом.
С другой стороны, в этой стране всегда что-то не слава богу. Что же теперь Штрауса не слушать? Так и жизнь пройдёт в попытках залатать этот Тришкин кафтан.
Всё это Саша успел передумать, пока шёл от дверей к папа́.
Никса, увидев его, уже раскрывал объятия, а Константин Николаевич протягивал руку для рукопожатия.
Но царь остановил обоих повелительным жестом.
Глава 23
Саша предположил, что Мандерштерн тоже написал папа́, и его послание пришло раньше.
И решил перехватить инициативу.
С поклоном протянул папа́ отчёт, который держал под мышкой.
— Здесь мои впечатления от крепости и некоторые идеи.
Царь доклад открыл, начал читать, усмехнулся.
И Саша решил, что начал правильно. Как известно, лесть должна быть вначале и в конце, а критика в середине.
То, что папа́ его вообще начал читать, Саша счёл хорошим знаком.
Брови царя слегка поползли вверх.
— Саша! Ты разделил обед с арестованным?
— Арестант разделил со мной обед, — уточнил Саша. — Мне же надо было убедиться, что Мандерштерн не вор. После того, как я во всех казённых заведениях прежде всего пробовал еду, я полагал, что мне нальют из особого котла, и я ничего не узнаю. Да, они порывались. Но я не дал. И заключённый всё понял и подыграл мне. За что отдельное «Спасибо».
— Я тебе разрешал с ними встречаться?
— Ты мне запретил встречаться с Бекманом. Это был не Бекман.
— Я тебе ни с кем не разрешал встречаться, — возразил царь.
— Извини, мне надо было удостовериться, что из моих закупок ничего не ушло налево. Мандерштерн не мог мне отказать, это было равносильно признанию в воровстве. Он прекрасно понял, зачем мне это нужно. А потом всё само сложилось: слово за слово.
— И какие ты сделал выводы?
— Знаешь, как это неудивительно… он, кажется действительно не вор. Трудно поверить, но, говорят, с немцами это бывает.
Папа́ хмыкнул.
— Правда, есть проблема с гороховым супом. Видимо, испортились какие-то компоненты. Но не думаю, что умышленное мучительство. Может быть, стоит вообще выкинуть его из рациона, если у него сырьё портится. Я бы посоветовался с каким-нибудь хорошим врачом. Хоть с Пироговым.
— Про лимоны тебе тоже Пирогов рассказал? — спросил царь.
— Нет. Это из того же источника, откуда я знаю про пенициллин.
И Саша перевёл взгляд на дядю Костю.
— Кстати, как там твой Никола?
— Бегает, проказничает, не кашляет вообще! Я тебе по гроб жизни благодарен!
— А Ростовцев как? — обратился Саша к царю.
— Работает, — буркнул папа́.
— А в декабре хоронить собирались, — заметил Саша.
— А что там про лимоны? — спросил дядя Костя.
— Сашка считает, что их надо включить в меню Алексеевского равелина, потому что они защищают от цинги. Ты когда-нибудь слышал такое?
— Да, слышал, — кивнул Константин Николаевич. — Только не про тюрьму, а про флот. Лимоны входят в рацион английских моряков. За что их зовут «лимонниками». У англичан это переняли голландцы. А у голландцев — Петр Великий. Вот теперь знаю, почему лимоны.
— То есть Сашка прав? — спросил царь.
— Скорее всего, — согласился дядя Костя.
И Саша посмотрел на него с благодарностью.
— Квашеная капуста могла бы их заменить, — продолжил Саша. — Она дешевле. Но портится, так что я бы продолжал традиции Петра Первого. И не только в Алексеевском равелине. Везде. В том числе в уголовных тюрьмах. Не поверю, что цинга там не проблема.
— Это довольно дорого, — возразил царь.
— Лечить дороже, — заметил Саша. — И часть можно спихнуть на благотворительность. Просто дать предписание Попечительному о тюрьмах обществу. Закупку лимонов для Петропавловки могу взять на себя. Не то, чтобы это дорого.
— Понимаю твоё желание поддержать единомышленников, — усмехнулся папа́.
— Единомышленников? Я не собираюсь покончить самоубийством.
— Самоубийством?
— Ну, они же хотели извести царскую фамилию.
— Там и сверх того много интересного, — анонсировал папа́.
— И в чём я с ними совпадаю? — поинтересовался Саша.
— Узнаешь в своё время, — пообещал царь. — Тебе даже придётся ответить на несколько вопросов.
— Хоть сейчас.
— Всему своё время.
И не торопясь просмотрел отчёт до конца.
— Надо же, меньше ста страниц, — усмехнулся он.
— Я стремился быть максимально лаконичным, — объяснил Саша.
— А про допуск защитников на следствие ты откуда вычитал?
— Шестая поправка к Конституции США, — отчеканил Саша. — Билль о правах.
— Понятно, — хмыкнул царь. — Конституция США! Она у тебя вместо Библии.
— In God we trust, — процитировал Саша.
— Гимн Североамериканских штатов?
— Надпись на двадцатидолларовой купюре.
— Видел во сне?
— Да.
Царь вздохнул.
— Билль о правах — это 1791 год, если не ошибаюсь, — продолжил Саша. — Почти семьдесят лет прошло. Там, правда, не прямо про предварительное следствие, но сказано «во всех случаях уголовного преследования». А предварительное расследование — первая стадия уголовного процесса по законам США.
— Не для нас, — отрезал папа́.
— Почему? Профессиональные юристы писали. Чем мы хуже? И я предлагаю в порядке эксперимента, а не для всех сразу и везде. Пока в одном процессе. Герцен будет в восторге, несмотря на Петропавловку.