— Понял, — вздохнул Саша.
— Николай Александрович, Александр Александрович, думаю, нам пора, — сказал Зиновьев, подойдя к ним.
— Николай Васильевич, мы куда-то спешим? — спросил Саша.
— В восемь ужин, в девять вас хотел видеть государь.
— А сейчас сколько?
Никса достал брегет.
— Половина шестого.
— Николай Васильевич, а можно еще прокатиться по городу? По Петергофу? Мы ведь успеем.
— Хорошо.
Они отдали кружки торговке квасом, покинули станцию и сели в ландо. Экипаж покатился по мощеной мостовой.
До города было совсем близко, только пересечь пути.
Дома, больше напоминающие особнячки, магазинчики с полотняными навесами на первых этажах, дорога без всяких признаков асфальта. Ни одного автомобиля, даже старого, ржавого и брошенного где-нибудь в глубине двора. Зато несколько конных повозок и пара телег с сеном под управлением настоящих бородатых мужиков во вполне традиционной одежде: в косоворотках и полотняных штанах.
Больше всего Сашу поразила обувь.
— Николай Васильевич, можно ехать вровень с телегой? — попросил Саша.
Зиновьев поймал его умоляющий взгляд и бросил кучеру:
— Ванька, помедленнее!
И ландо притормозило.
— Никса, на нем действительно лапти или я сплю? — спросил Саша.
И указал «брату» глазами на мужика на телеге.
— Да, лапти, а что? — удивился Никса.
— Ничего. Непривычно.
Никса пожал плечами.
Он был мрачен, и всю дорогу смотрел в сторону.
— Мне не надо было тебе говорить? — спросил Саша.
— Надо, — вздохнул он. — Ты все правильно сделал. Одного не пойму, почему я тебе поверил.
— Потому что умеешь отличать правду от лжи.
Зиновьев смотрел вопросительно.
— Саша умеет не только освобождение Болгарии предсказывать, — объяснил Никса.
— Что еще за предсказание? — спросил Зиновьев.
Саша уж было открыл рот, но Никса положил ему руку на плечо.
— Только папá!
И в его голосе послышались такие железные нотки, что Саша сразу заткнулся, а Зиновьев не переспрашивал.
Проехали одну улицу, свернули на другую. Вдоль улиц стояли фонари, такие же изысканные, как на станции. Но чего-то не хватало. Эту странность Саша заметил еще на вокзале, но не смог понять, что не так.
Наконец, понял: не было проводов.
— Здесь тоже фонари газовые? — спросил он Зиновьева.
— Да, конечно.
— А они автоматически включаются или есть фонарщик?
— Фонарщик, — улыбнулся Никса.
— А можно посмотреть, как он их зажигает? — спросил Саша. — И, как они горят?
— Тогда мы точно на ужин опоздаем, — заметил «брат».
— Ну, и черт с ним! — бросил Саша.
— Не должно так выражаться, Александр Александрович! — сказал Зиновьев.
— Извините, — машинально сказал Саша. — Николай Васильевич, я хочу объясниться. Вас ведь предупредили, что я сумасшедший?
— Мне сказали, что вы еще больны.
— О, как политкорректно! Давайте уж называть вещи своими именами. Балинский это не с потолка взял! У них есть основания.
И Саша поймал холодноватый взгляд «брата».
— Никса, я государственную тайну выдаю? — спросил он.
— Ладно, — сказал «брат». — Не думаю, что от Николая Васильевича это возможно скрыть.
— Понимаете, — продолжил Саша. — В моих снах я существовал в другой реальности, там много чего было, но есть то, чего там не было. Например, паровозов, кринолинов, телег с сеном в городе, мужиков в лаптях и газовых фонарей. Я потому и попросился на станцию и в город, чтобы это все увидеть. Это как якорь, чтобы корабль не сорвало и не унесло в открытое море. Я еще не до конца понимаю, где реальность: там или здесь. Мне надо убедиться, что она здесь. Я коллекционирую доказательства. Это не блажь, не каприз, не подростковый бунт. Это такое лекарство.
— Подростковый бунт? — переспросил Зиновьев.
— Ну, как мне перед вами реабилитироваться? — спросил Саша.
— Пуговицу застегните!
— Хорошо. Уже холодновато, — кивнул Саша.
И застегнул проклятую пуговицу.
— Фонари зажигают после девяти вечера, Александр Александрович, — почти ласково сказал Зиновьев. — Вы не только на ужин опоздаете, но и к государю. Или это тоже неважно?
— Ну, что вы!
— Осенью насмотритесь еще на фонарщиков, — добавил Зиновьев.
— Можно хотя бы пешком пройтись? — спросил Саша.
Ландо остановилось, они спрыгнули на брусчатку и пошли вдоль улицы мимо хлебных, колбасных и кондитерских лавок.
Потянуло запахом трав и эфирных масел. Над очередной дверью висела вполне привычная надпись «Аптека», но без зеленого креста, зато с чашей с змеей после надписи.
— Можно зайти? — честно спросил Саша Зиновьева.
— За лекарством? — поинтересовался тот.
— Да, Николай Васильевич. За тем же самым.
Интерьер аптеки был совершенно непривычен. В темных деревянных шкафах со стеклянными дверцами стояли многочисленные пузырьки и бутылочки с латинскими надписями. За таким же деревянным прилавком стоял старичок с лысиной и седыми бакенбардами, в зале перед ним располагалось несколько кресел, а за спиной аптекаря была целая лаборатория с весами, ступками, колбами и ретортами.
Саша прилип к одному из шкафов и принялся читать названия на склянках. В них угадывалось что-то растительное, иногда минеральное, но ни одного знакомого бренда.
Никса и Зиновьев расположились в креслах, не проявляя к чудесным склянкам ни малейшего интереса. Краем глаза Саша заметил, как аптекарь вышел к ним и подобострастно их приветствовал: «Ваше Императорское Высочество!», «Ваше превосходительство!»
Потом переключился на Сашу.
— Вас что-то заинтересовало, Ваше Императорское Высочество?
— Все! — улыбнулся Саша. — Как вас зовут?
— Ильей.
— А по батюшке?
— Андреевичем… — с некоторым удивлением проговорил аптекарь.
— Илья Андреевич, можете мне свою лабораторию показать?
— Пойдемте, Ваше Императорское Высочество!
Так Саша оказался по другую сторону прилавка.
Кроме колб, весов и реторт в лаборатории присутствовал микроскоп и ступки с пестиками. И это было очень кстати.
— Илья Андреевич, а насколько сильный у вас микроскоп? Бактерии видны?
— Должны, Ваше Императорское Высочество…
— А, где можно такой купить?
— Я вам напишу.
И он взял перо и бумагу и написал адрес.
— Напишите еще свой, Илья Андреевич, — попросил Саша. — У меня есть пара идей, может быть, они вас заинтересуют, но я хотел бы на бумаге подробно изложить. Могу я вам писать?
— Да! Конечно, Ваше Высочество!
Саша сгреб бумагу с адресами и убрал в карман гусарской венгерки.
И вовремя. В лабораторию уже входил Зиновьев.
— Кем вы стать собираетесь, Александр Александрович? Провизором?
— Чем лучше тот, кто отнимает жизни, того, кто помогает их сохранить, Николай Васильевич?
— Военный — это защитник, а не палач, — сказал Зиновьев.
— Конечно, конечно, — кивнул Саша. — В свое оправдание могу сказать, что Петр Великий интересовался аптеками во время своего голландского путешествия, так что и мне не зазорно.
Они вернулись в экипаж и поехали назад к парку Александрия.
— Николай Васильевич, у меня к вам просьба, — сказал Саша. — Вы ведь, наверное, свободно говорите по-французски?
— Oui, je le parle un peu.[1] — сказал Зиновьев.
— Супер! Я даже понял, — восхитился Саша. — «Немного» мне пока хватит. Можете говорить со мной только по-французски?
— Oui, certes[2]!
— «Certes» — это «конечно»? — спросил Саша.
Зиновьев улыбнулся и кивнул.
— Я буду все время переспрашивать и просить подсказку, — предупредил Саша.
— C'est bon[3], — согласился Зиновьев.
— Еще мне понадобится несколько листов ватмана, как для рисования, ножницы и хорошо отточенный мягкий карандаш.
— Pourquoi[4]? — спросил Николай Васильевич.
— Очень просто, — сказал Саша. — Ватман режется на маленькие прямоугольники. На них записываются слова с переводом, потом карточки складывают в коробочку и перебираются за завтраком, обедом и ужином, пока незнакомые слова не кончатся. Можно еще заклеить зеркало по периметру и эту симпатичную ширму, которая стоит у моей кровати. Но тогда мне понадобятся булавки.
— Bien[5], — кивнул Зиновьев.
— И конечно нужна книга с простыми, желательно стихотворными текстами, и словарь.
— Voulez-vous quelque chose de spécifique? — спросил воспитатель.
На длинной фразе Саша слегка подвис.
— Николай Васильевич спрашивает, хочешь ли ты что-то конкретное, — пришел на помощь Никса.
— Да, я понял. Просто торможу. Беранже. Песни.
— Béranger participe à la révolution de 1830[6], — отрезал Зиновьев.
— Причем здесь его политические взгляды? — спросил Саша. — Мне нужна его простота и веселость, а не революционная биография. Сложно найти француза, который ни в чем не участвовал. Кого не возьми, отличаться будет только номер революции. Они активные. Это у нас можно отсидеться в своем имении, а потом говорить, что ты бы и вышел на площадь в свой назначенный час, но как-то не сложилось, заяц дорогу перебежал.
Зиновьев слегка побледнел.
— Вот, Николай Васильевич прекрасно знает эту историю, — заметил Саша.
— Voulez-vous de trouver autre chose?[7], — поморщился Зиновьев.
— Ну, что я буду другое искать? — спросил Саша. — Проще только Марсельеза, но по одной песне язык не выучишь. Я бы и рад высокоморального Корнеля почитать, но точно не потяну. Да и Корнель не идеален! Ничего, что его правнучка прирезала Марата?
— Vraiment? Charlotte de Corday était-elle l'arrière-petite-fille de Сorneille