— О, эти грубые южные варвары! Ну, как можно так все опошлить! — воскликнул Саша. — «Вскрывать брюхо»! Как можно насколько не понимать утонченную японскую культуру!
И он отпил чаю.
— А почему южные? — улыбнулся Никса.
— Потому что европейские корабли, в том числе голландские, приходили в Японию всегда с юга, — пояснил Саша. — Так вот. Сэппуку — это сложный, расписанный до мелочей обряд, который различается в зависимости от того, кто делает сэппуку и при каких обстоятельствах. Например, существует упрощенное, женское сэппуку. Даме не обязательно вскрывать себе живот, а можно перерезать себе сонную артерию или нанести удар кинжалом в сердце. И этому с детства учили девочек из самурайских родов.
— И женщины делали харакири? — удивился Никса.
— Конечно, — кивнул Саша. — Разные обстоятельства бывают. Вслед за мужем, для защиты чести. Ради верности и любви. Но вернемся к доблестным японским воинам. Харакири могло быть, как вполне добровольным, так и по приговору суда. В первом случае, например, после поражения в войне или, если приказ дайме и представления о чести противоречили друг другу. Душу — Богу, сердце — даме, жизнь — государю, а честь ведь все равно — никому.
— Долг — отечеству, — добавил Зиновьев.
— Тоже хорошо, — кивнул Саша. — А вот, что делать, если приказ государя противоречит чести?
— Папá ничего такого не прикажет, — заметил Никса. — Он христианин.
— Ладно, ладно, насчет папá я не сомневаюсь, насчет тебя — тоже, а вот японским самураям не всегда было так просто, ибо нехристи. Зато и выход был известен: харакири. Кстати, зря европейцы думают, что после открытия страны в Японию хлынут европейские товары. То есть хлынут, конечно. Зато встречным потоком к нам хлынет японская культура. Никса, ты знаешь, что такое японская дуэль?
— Нет.
— Тебя ведь нельзя вызвать, да?
— Ни в коем случае! — сказал Зиновьев. — Поднять руку нельзя!
— Я помню «Уложение» Николая Павловича, — сказал Саша. — Смертная казнь.
— Вас тоже нельзя вызвать, Александр Александрович, — заметил воспитатель.
— Это на обычную дуэль нельзя, а на японскую можно! Вот представь себе, Никса, наорал ты на кого-то в сердцах…
— Не представляю, — улыбнулся Никса.
— Ладно, ты сдержанный, а я вот не всегда. Ну, представь себе, что я наорал на кого-то непечатно. И получаю я письмецо: «Ваше Императорское Высочество! Вы меня сегодня оскорбили, и если сегодня до полуночи, Вы не принесете мне свои извинения, то, чтобы сохранить свою честь, мне ничего не остается, как сделать себе харакири. Ваш верный слуга такой-то». Вот это и называется «японская дуэль». Извиняться устанем.
— Гм… — сказал Зиновьев. — Живот себе вспорет?
— Не суть, — сказал Саша. — Пуля в висок тоже эффективно работает. Можно, конечно, решить, что кишка у него тонка, и не извиняться. Но потом есть хороший шанс пройтись по его крови и мозгам и выловить там его последнее стихотворение, написанное Онегинской строфой китайской кисточкой на рисовой бумаге. А потом пройти по всему Петербургу за его гробом, с непокрытой головой. Да, ну его нафиг! Я лучше извинюсь. У меня и «сумимасэн» на языке не задержится. «Мне нет прощения…»
— Николай Павлович и без этого извинялся, — заметил гувернер.
— Дедушка был идеален, не сомневаюсь, — сказал Саша. — Русское общество, правда, с этим не согласно. Но давайте не будем об этом, а то мы далеко от Японии уйдем.
— Ладно, — поморщился Зиновьев.
— Так как насчет японской дуэли? — спросил Саша. — Тонка кишка у русского дворянина?
— Нет, — сказал Зиновьев.
— А я и не сомневался! Кстати, отсюда следует, что власть сёгуна ограничена. И не только советом князей, но и самурайской честью.
— А, что за «последнее стихотворение»? — спросил Никса.
— Перед харакири считалось правильным написать последнее стихотворение. Не Онегинской строфой, конечно. Обычно это была танка, то есть короткое стихотворение из пяти строк. Но, да, китайской кисточкой и на рисовой бумаге. Все эти стихи сохранились. Начиная с первого века от рождества Христова. Есть сборник. И в нем, понятное дело, кроме всех прочих, сорок семь танка сорока семи верных ронинов из Ако.
— Что за сорок семь ронинов? — поинтересовался Никса.
— Неужели не знаете? — удивился Саша. — Это вообще главная японская легенда. Впрочем, почему легенда? Главная японская быль! Николай Васильевич, тоже не знает?
— Я даже не знаю, что такое «ронин», — сказал Зиновьев.
— Ронин — это самурай, оставшийся без господина, а заодно и без средств к существованию. Например, господин, кормилец и благодетель сделал харакири. И, куда тебе после этого податься? Либо в торговцы, что не комильфо, либо в ремесленники, что тоже не комильфо, либо наняться к другому князю, что уж совсем не комильфо. Ну, либо в разбойники, что тоже, конечно, не совсем комильфо, но хоть искусство меча не пропадет даром. Именно этот последний путь и выбирает большинство ронинов, поэтому в Японии их не то, чтобы любят. Готов ли ты выслушать, Никса, довольно длинную историю о верности, чести и японском военном кодексе «Бусидо», то есть пути воина. Потому что «буси» по-японски «воин», а «до» — путь.
— Рассказывай! — сказал брат.
— А Николай Васильевич?
— Я тоже послушаю, — кивнул Зиновьев.
— Итак, мой господин, — начал Саша, обращаясь к Никсе. — Случилось это в самом начале 18-го века, еще до основания Петербурга, в правление одного из сегунов из рода Токугава, династии, которая, насколько я знаю, и сейчас там правит.
Глава 13
— Жил был в городе Ако, что на острове Хонсю, дайме по имени Асано, — продолжил Саша. — Дайме — это вроде нашего князя. У князя Асано, конечно, была длинная японская фамилия и сложный титул, но я их все равно не помню, да и мудрено запомнить. Был господин Асано молод и честен. И пригласили его ко двору сёгуна участвовать во встрече посланников императора.
И вот незадача. Придворного этикета князь Асано совсем не знал. А сёгун, который тогда правил, был просто помешан на всяких китайских церемониях. И не дай бог тебе не в такое платье одеться, не те подарки преподнести посланникам, не там их встретить и застегнуться не на все пуговицы… сумимасэн… не так, как должно выбрать традиционный японский пояс оби, то бишь не того цвета.
Дайме Асано свое ничтожество в высоком китайском искусстве приличий понимал прекрасно, сознавал и все такое. Так что его отдали в обучение к придворному сёгуна церемониймейстеру по имени Кира. У последнего тоже, конечно, была длинная японская фамилия и громкий титул — но, не суть.
Учитель оказался не самым удачным: почти ничему не учил, на сложные вопросы не отвечал, зато придирался за каждую не застегнутую пуговицу.
— Александр Александрович! — одернул Зиновьев.
— Сумимасэн, — сказал Саша. — Больше не повторится. Придирался за каждое нарушение церемониала. Но князь Асано все покорно терпел.
Здесь надо заметить, что одновременно с князем Асано у Киры учился еще один неотесанный дайме из провинции. Звали его Камеи Сама. И вначале Кира и второго своего ученика изводил придирками.
Но Камеи Сама был постарше Асано, поопытнее и сразу смекнул, в чем дело. Собрал он своих самураев и говорит: «Ребята, сил моих больше нет терпеть. Убью гада!»
А дело было при дворе сёгуна. И, если кто в его покоях обнажил меч, хоть на вершок, вынув его из ножен, следовала смертная казнь, конфискация имения и позор на весь род.
Самураи господина Камеи тоже были не дураки, быстро все поняли и, чем оставаться без господина и благодетеля и идти по миру ронинами, скинулись своему дайме на взятку Кире. Церемониймейстер получил деньги и тут же стал шелковым, белым и пушистым, а его ученик Камеи — лучшим учеником.
Воины Асано тоже были не дураки, тоже все поняли и предложили тоже скинуться.
«Вот еще! — сказал князь Асано. — Что я бедный что ли! Да у меня дохода 53 тысячи коку риса в год». А коку риса — это, сколько риса может за год съесть один человек. То есть Асано мог нанять таких 53 тысячи.
«Так что, ребята, — сказал дайме Асано. — Я и сам могу заплатить. Только не может такого быть, чтобы такой уважаемый человек, как Кира-доно (а „доно“ — это дворянин) и брал взятки! А, если не берет, а мы ему принесем — это же позор на весь род! Да и мама мне в детстве говорила, что взятки давать нехорошо. Ничего, продержимся. День этого ужаса остался».
Но не продержались. Когда Кира в очередной раз назвал Асано «неотесанной деревенщиной», молодой князь выхватил меч, напал на Киру и распорол ему щеку. Кровь Кира-доно стекла на белоснежные татами (то есть циновки), приготовленные для встречи посланников императора, и безнадежно их испортила, что было уж совсем не комильфо.
На суде Асано признался, что это он обнажил меч в покоях сёгуна — чего уж! И Кира сказал тоже самое. И здесь их показания совпали тютелька в тютельку. А от том, что Кира его спровоцировал, Асано говорить не стал, потому что это недостойно самурая перекладывать свою вину на другого.
Так что честного князя Асано приговорили к сэппуку, а коррупционеру Кире — вообще ничего не было.
Здесь надо заметить, что, если харакири как бы не совсем добровольное, тут есть свои особенности. Например, если приговоренному не доверяют, на низкий столик перед ним для харакири кладут не кинжал с лезвием, обернутой рисовой бумагой, а веер. И как только самурай наклоняется к вееру, кайсяку отрубает ему голову.
— Кайсяку — это палач? — спросил Никса.
— Нет! Эти европейские дикари все-таки несносны, — вздохнул Саша. — Ну, какой палач! Кайсяку или кайсякунин — это помощник при харакири. На эту роль приглашали верного вассала, лучшего друга или любимого ученика. Отрубить голову надо с одного удара, причем так, чтобы голова повисла на куске кожи, потому что, если она коснется пола — это позор. Ну, как такое чужому человеку доверишь!
Приглашение быть кайсяку никого не радовало, ибо, если сделаешь все, как надо, все равно славы не обрящешь, а, если напортачишь — опозоришься на всю жизнь. Но, если тебя господин и благодетель, лучший друг или любимый учитель об этом просит, куда ж ты денешься?