– Ты уверена?..
– Уверена… Ты ещё царь узнаешь, какой мстительной и жестокой к твоим врагам, к моим врагам, к нашим врагам может быть царица Мария, дочь отца-воина по призванию Темрюка… Набери из незнатного, даже бедного народа русского полтысячи бойцов-стрелков, пожалуй их одеждой, оружием, деньгами, златом, не скупясь, щедро, от души, не расставайся с ними денно и нощно, чтобы они ездили и ходили с тобой повсюду, охраняя тебя, ожесточаясь на врагов царя и отечества русского…
– Недавно я эту идею обсудил с одним боярином из первой московской партии Захарьиных, Никитой Романовичем, ходатая за своего родича… Прежде чем простить и отпустить его родича, замешанного в покровительстве беглецов в Литву, я с ним об этом отряде кромешников тоже же переговорил… Отпустил арестованного боярина-родича, и всё время мучился: а вдруг это авантюра на собственную шею погубит не только изменников государство, но и само государство… Так ты только подтвердила правоту будущего осуществления идеи опричнины… Благодарю тебя, царица, у тебя государственный ум, а за плотские мои измены прости, они ничто в сравнении с государственными, присяге и вере…
Ничего не сказала в ответ царица, только поцеловала царя в лоб с открытыми глазами своими и супруга – ведь нельзя царю закрывать глаза на измену, творящуюся в его государстве, на изменников на каждом углу в темени! – и перекрестила царя с душевным то ли стоном, то ли шёпотом: «Люблю тебя, Иван, твоя Мария всегда будет верна тебе».
Потом в других временах царь Иван Васильевич Грозный, великолепно говорящий на английском языке, будет похваляться перед послом-англичанином Горсеем, что растлил тысячу невинных дев, и с красивыми бабами тоже не церемонился, но больше любил юных и невинных. И главные плотские подвиги в его жизни случились после разрешения изменять плотью, а не душой его второй жены-красавицы, черкешенки Марии Темрюковны, о которой перед её замужеством отец Тепрюк сказал: «Глядите, чтобы она ему шею не сломала». Не сломала шею царю царица, но разрешила ломать ему «целки» невинным юницам и знатным, простым, ожесточившись на злобный мир, который отнял у него её первенца, царевича Василия Ивановича.
«Во дворце и в лагере у царя Ивана, – писал в своих воспоминаниях переводчик царского лекаря Альберт Шлихтинг. – Многими женщинами он злоупотреблял для своей похоти. Которая ему нравилась, он удерживал возле себя, а которая переставал навиться, ту приказывал отпустить, а то и бросить в реку».
Приказал, он вывести всех юных и благородных женщин и выбрал из них несколько для своей постыдной дикой похоти, остальных разделил между своей дворцовой челядью» – рассказывали в своих воспоминаниях служившие у Грозного царя ливонцы Иоганн Таубе и Элерт Крузе. Из этих отголосков тёмного прошлого следует что в отряд телохранителей, кромешников Грозный набирал не только из своих соплеменников из простого народа, но и из иноземцев, организовав из них избранный отряд. И организовывал порядки и земли земские и опричные.
Можно ли полностью доверять запискам о Грозном царе иноземцам? Вряд ли. Они пристрастны и полны преувеличений о половом монстре Иване Васильевиче, любителе прекрасного пола, к тому же активном бисексуале, но ни в коем случае не пассивном гомосексуалисте. Но ни в одном воспоминании современников нет случаев упоминания царя как сифилитика, заразившегося постыдной «французской болезнью» от русских баб, в отличии от подцепившего заразу от иноземных дам короля Сигизмунда-Августа. О чём это говорит? О том, что даже в плотских сношениях царь интуитивно тянулся к женской красоте русских юниц и женщин, оставаясь верным душой красавице Марии. А русская девичья и женская красота не может болеть постыдными «французскими болезнями».
В Грозном царе после решающего разговора с царицей Марией об измене как таковой, когда супружескую измену телом можно не считать изменой, при верности супруге душой, неожиданно и вдруг открылась любовь к буйному веселью, пирам, кончающимися тем, что соратники царя приводят царю для плотских утех разных молодых девиц и женщин. Ещё бы, ведь царь в самом мужском соку, ему супруга разрешила прелюбодействовать, и он в возрасте Христа, сказавшего: кто без греха, бросьте камень в грешницу… И никто не бросает камня в Грозного царя, потому что в его пьяной компании одни верные государю грешники. Как писали летописцы тогда: «…начал царь яр бытии и прелюбодействен зело».
И царю во дворец девок для растления подгоняли не прежние любимцы Ивана Васильевича из «Избранной рады» а весёлые и наглые прожигатели жизни, влезшие с некоторых пор в доверие государя: князь Афанасий Вяземский, думный дворянин Василий Грязной, боярин-воевода Алексей Данилович Басманов и его сын Фёдор, и архимандрит Чудова монастыря Левкой. Их непрерывный пир подобен оргии с музыкой и скоморохами. Допившись до бесчувствия, по праву старшего 50-летний Алексей Басманов с помощью оружничего Вяземского, по кивку головы царя, вливали вино в глотку тех, кто отказывался пить горячительное зелье. До приглашения девок и баб на выбор царю, которому можно всё и которому царица прощает все плотские измены, лишь бы государь не изменял душой и выкорчевал из отечества лютую измену, пляшут и изгаляются шуты и скоморохи…
Все приглашенные от первых до последних на пир-оргию знают любимые поговорки царя: «Прежде чем каяться, надо нагрешить вволю. Прежде чем чистым обратиться с молитвами к Богу, надо хорошенько в грязи и похоти изваляться и измазаться. Только после такого покаяния и только после таких молитв Господу можно выйти на битву с изменой, устраивая праведный террор изменникам православия, нарушив присягу цареву с крестоцелованием». И пьяные собутыльники верят в праведный террор измене и изменникам Грозного царя.
12Отъезд царя с семейством в Коломенское
Вот и настало время государю Ивану Грозному ополчиться на измену, родиться заново для добрых дел своему государству Русскому, по-своему выйти на его святую защиту от коварных внешних врагов и не менее коварных внутренних изменников. Он начал подготовку к отъезду из боярской предательской Москвы, причём не одному, а со всем царским семейством к истокам своей жизни и любви, чтоб начать жить по-новому, всё начать по-новому – с новыми порядками, планам и мечтами на обозримое будущее, и совсем далёкую новь…
Это же было воскресенье, чудесный день, когда можно было воскреснуть, отринув жалкие узы смерти и несвободы мёртвого бытия из праха и тлена измен и неудач, поражений жизни, по библейскому примеру Бога-сына. «В Коломенское! В этот чудный день жизни, судьбы царской сначала, как на роду написано мне, зачатому моими обожаемыми матушкой и батюшкой. – Думал государь, решивший коренным образом изменить жизнь, судьбу. – Здесь отец Василий по случаю моего счастливого для страны рождения церковь Вознесения Господня. И святой Николай Мирликийский, и Никола Можайский Меченосец-Чудотворец за меня сегодня!..»
В праздник Николы Зимнего, 3 декабря 1564 года Грозный царь выехал со всем своим семейством – царицей Марией, 10-летним царевичем Иваном, 8-летним царевичем Фёдором – со слугами и большим государевым обозом в любимое дворцовое село, ставшее с лёгкой руки Василия царской резиденцией. Только этот праздничный выезд был совсем не похож на будничные обычные выезды Ивана Васильевича на богомолье и прочие дела и потехи.
В день поминовения святителя Николая Чудотворца пассионарный Грозный царь взял в обоз всю накопленную раньше государственную казну, драгоценные иконы и кресты, украшенные золотом и жемчугами, царский гардероб свой и всех членов семейства. С собой Грозный царь взял несколько сотен преданных ему, незнатных дворян московских и иногородних – по совету мудрой и проницательной царицы Марии Темрюковны – причём и своим «телохранителям» было приказано взять с собой семьи, если есть, и оружие с одеждой.
Никто, кроме царицы и царевича, не знал планов и распорядка действий на обозримое будущее царя. Родные Ивана Васильевича знали: после богомолья задержатся они здесь в Коломенском неделю-другую, в зависимости от знака Николая Чудотворца на зимнем небе или на снежной земле.
– Красота-то какая, царица, одно из самых красивых мест в Москве, – обратился государь к Марии, вдохнув в лёгкие ядёрный морозный декабрьский воздух.
– Согласна с тобой, государь, мне холмистые пейзажи Коломенского, виды с холмов на Москву-реку всегда нравились во все времена года.
– Это моё любимое место в столице, – согласно кивнул старший царевич Иван.
– И моё это любимое место в Москве, батюшка, – взметнул руки вверх, глотая свежий морозный воздух, младший царевич Фёдор.
Пропусти вперёд санный поезд, государь сделал призывное движение рукой, чтобы приблизить к себе, сгруппировать сыновей и супругу вокруг себя.
– Есть, о чём рассказать… Объясню вам первым, почему здесь в воскресенье и день Николы Зимнего… Батюшка Василий по случаю моего радостного для государя рождения воздвиг вот эту церковь… – Он показал на сияющую на солнце куполами церковь Вознесения. – А уже потом после смерти его, мне моя образованная, начитанная матушка, привившая мне любовь к знаниям, книгам на разных языках рассказала об истории возникновения и названия Коломенского… Слушайте о здешнем Гении Места, пусть он даст мне знак победы над русской изменой и врагами Руси святой…
И царь стал рассказывать то, что когда-то в детстве услышал от матери Елены и что сам вычитал об этой чудной резиденции великих государей Московских. С одной стороны, есть печальная сторона в навеваемом Гением Места старинном образе этих земель, связанном с местом массового захоронения «коломнища» древних финно-угорских племён, обитавших здесь. Иван Васильевич улыбнулся и напомнил о первом упоминании Коломенского в духовных грамотах, его прапрадеда великого князя Ивана Калиты. Прежде чем стать вотчиной государей Василия Первого, Василия Второго и Василия Третьего, это имение принадлежало внуку Калиты, Владимиру Серпуховскому. Иван Васильевич, ещё шире улыбаясь, стал рассказывать, что, возвращаясь с победной битвы на Куликовском поле с ханом Мамаем (родичем Елены Глинской) прапрадед Дмитрий Донской проезжал мимо Коломенского, где князь Серпуховский, верн