Хорошо ещё, что прежний соратник предателя Курбского воевода Пётр Михайлович Щенятев (князь из рода Гедеминовичей) сильным ответным огнём из всех пушек Полоцкой крепости отогнал литовскую армию Николая Радзивилла 4 октября. Но больше всего в сообщении агента Ильи Грозного возмутило желание некогда его друга Курбского участвовать в штурме Полоцка в составе войск Радзивилла. Вместе с другими русскими беглецами Курбский набрал отряд из 200 хорошо вооруженных всадников-изменников, король заплатил ему за это около 200 тысяч злотых, по уверениям Ильи. И, самое главное, предатель Курбский был назначен один из трёх полководцев литовской армии в осенней военной компании короля и гетмана.
– Как тут не сойти от ужаса предательской эпохи? – сокрушался игумен Иван Васильевич в окружении келаря Вяземского и звонаря Скуратова. – В Полоцкой крепости сидит воевода из Гедеминовичей, Щенятев, литовский князь по происхождению, а его атакует командир литовской армии, из Ярославских Рюрикович, чей святой предок Федор Чермный, первым святым Можайска и первым князем Николина града, давшем православному миру великую святыню, деревянный образ Николы Можайского Чудотворца с языческими корнями литовского племени голядь.
– Хорошо, хоть литву отогнал от Полоцка князь Щенятев, – угрюмо пробасил келарь, – а мы под Рязанью хану врезали. Хорошо, государь ты через своего агента указал ход конницы хана, мы её в ловушку заманили и отбили набег с малыми нашими потерями…
– А я бы, государь, повнимательней пригляделся к воеводе Полоцка, князю Щенятева, – заговорщицким тоном начал невысокого росточка, но широкий в груди, с простым грубым лицом Скуратов. – У моей личной разведки есть опасные сведения, что Курбский подбивал клинья к Щенятеву, хотел склонить на свою изменническую сторону…
– …Но ведь не склонил… – возвысил резко свой голос Грозный. – Отбил штурм, не открыл ворота… Не сдался на милость победителей, как некоторые слабаки…
– Тебе видней, государь, – кивнул головой Скуратов. – Против овец был молодец. А против молодца в других обстоятельствах сам будет сам овца… На что воевода Пётр Шуйский опытен и силён был, не чета Щенятеву, ан нет, дал маху, погиб ни за понюх табаку…
– Это точно, Шуйского жалко, – тяжело вздохнул высокий статный келарь Афанасий Вяземский с породистым, словно высеченным из дорогого камня, лицом. – Мог бы побиться, если бы братья Василий и Пётр Оболенские подошли на подмогу вовремя…
Грозный, неожиданно к месту вспомнив донесение своего агента Ильи, тоже тяжело вздохнул и решил поделиться своими тяжкими государевыми думами. Морщась, как от сильной зубной боли, начал говорить издалека:
– С Щенятевым я не прогадал, поставив его на Полоцк… Там он молодцом себя показал… То, что Курбский пытался подбить клинья, это звонок нам всем, Малюта, но Щенятева пока не трогать… Я его перекину на другое менее хлопотное дело… На Полоцк поставлю другого воеводу, буду думать, кого… А печаль другая, как мы Курбского прозевали…
– Это моя вина, государь, – признался Скуратов, – я должен сразу тебе доложить о подозрительном отказе Андрея Курбского прийти со своим войском из Дерпта под Полоцк. А он на рану свою сослался и не пришёл, уже побег готовил, получив письмо короля…
– Это и моя вина, – покачивая головой, проговорил Грозный, – меня мой агент предупреждал, что король свои письма моим боярам и воеводам рассылает, вербуя их, преференции и дары богатые за службу ему обещая… А теперь ещё одну интригу король затеял. Слушайте и на ус мотайте. Король недаром устроил пышные похороны Петру Шуйскому в Вильно, славя его как героя. Представляете официальные похороны чуть не в королевской усыпальнице Шуйского… Только мне кажется это ко мне обращен его вызов, зная, что родич Петра Шуйского были моим опекуном, а князя Андрея Шуйского, самого борзого, я приказал умертвить псарям с собаками. Король тем самым на свою сторону перетягивает московское боярство, мол в лице боярина Шуйского признаёт земских бояр ровными себе…
– Вот тебе и бездетный слабый король Сигизмунд, – удивился искренне келарь. – Так он к себе зовёт таким знаком уважения к боярам Рюриковичам новых предателей по тропе изменнической Курбского…
– Сейчас услышите не только про этого негодяя… Слушайте и ужасайтесь, мои любезные келари-звонари… От моего агента у короля знаю, что Курбский меняет свои неблагозвучную фамилию Ярославского Рюиковича на шляхетскую – Крупский… Но это только присказки, а сказка будет впереди, слушайте и гневайтесь, келарь и звонарь… Тайные послания от короля Сигизмунда-Августа и главы сейма Григория Ходкевича давно уже посланы многим нашим князьям и боярам… Приглашение в Литву, на службу к королю, получили, в частности, князь Иван Дмитриевич Бельский, князь Иван Фёдорович Мстиславский, князь Михаил Иванович Воротынский, а также боярин Иван Петрович Фёдоров-Челяднин…
– Так всех их надо к ногтю, – рявкнул Скуратов, – доставить сюда в Александровскую слободу, запытать и казнить, чтоб другим не было повадно изменничать…
– Так они ещё не изменили, успокойся, звонарь, – осадил царь Скуратова. – Бояре-то хитрецами оказались…
– Это как, государь, сразу не побежали в Литву? – спросил келарь. – Или к Старицкому сразу советоваться, бежать или не бежать?
– Братец Владимир осторожничает, он первым почему-то подтвердил донесение моего агента у короля. Назвал имена бояр, получивших послание короля. – Грозный дёрнул щекой, задумался и продолжил. – Братец посоветовал боярам заручиться поддержкой нового митрополита Филиппа, которого я на престол поставил, раз другие епископы отказались взойти на кафедру. Братец – хитрован ещё тот. Я ему удел переменил, вместо его родового города Старицы и Вереи дал большие года Дмитров и Звенигород, но всё равно родовой корневой зацепки в Старице лишил. А он не возражает, даже благодарит…
– Хитрец… – согласился звонарь. – И что же Владимир Андреевич Старицкий посоветовал боярам, потенциальным беглецам к королю и заговорщикам против царя?
– Что он советовал боярам, мне, честно говоря неведомо, келарь и звонарь. – Со скрытой угрозой в голосе произнёс игумен. – Только намедни все бояре доложили мне о приглашении короля Сигизмунда и Ходкевича отъехать к ним на службу…
– И-и-и… – одновременно потянули Вяземский и Скуратов.
– Я им посоветовал отправить назад Сигизмунду и Ходкевичу язвительные ответы, вложить каждый по-своему саркастическое и даже оскорбительное содержание в закономерный отказ передаваться королю от царя. Мол, не гоже русским боярам зад королю лизать… Один изменник Курбский-Крупский постарается угодливо за всех… У него язык холуйский ого-го какой влажный и сладкий… А то и отсосёт по детской и юношеской привычке у короля, не побрезгует, не побоится сифилисом заразиться…
Посмеялись вместе игумен, келарь и звонарь, обдумывая каждый по-своему, нанесёт ли подобный оскорбительный ответ подданных царя королю и его правой руке в сейме, отобьёт ли у них охоту сманивать на свою литовскую сторону новых земских бояр. Опричная братия ведь верна царю до гроба, крест целовали – идти с царём до конца самого… Только какого конца?..
– Как быть с князьями Серебряными-Оболенскими, что Петра Шуйского подставили в литовском походе? – спросил Малюта.
– Василия не трогать, он мне верен… А к другому брату присмотрись повнимательнее, звонарь Малюта, почитай доносы. Мне докладывай, не доверяю я ему, ставленнику и другу Владимира Старицкого… А начнём мы с боярина Ивана Петровича Фёдоров-Челяднина… Как-никак я его чином конюшего удостоил когда-то очень давно…
– В Москве всегда считался не только первым боярином, но и первым судьёй, причём самым справедливым и неподкупным. – Молвил с тихой грустной подначкой Вяземский. – Но всегда держал сторону Старицких, я-то знаю, что говорю… Потому простолюдины и торговые люди были шибко к нему расположены… И московские бояре, разумеется, расстилались перед конюшим…
– Значит, будем его наблюдать и давить понемногу или посильней, – встрял Скуратов, – как скажет государь, так и будет…
– Так и будет… – заключил государь. – Я Марию под него подставлю, чтобы его выдать с головой, как союзника Старицкого… Вот всё и разузнаем о боярском заговоре… Если он существует… И ниточках от бояр к королю Сигизмунду…
17Приманка для бояр царицы Марии
Как видели со стороны жители Москвы после смерти через пять недель после рождения сына Марии, Василия Ивановича, внешне на людях царь Иван Васильевич уже не проявлял к жене «супружеского интереса». Всем в Москве было известно, что царь подолгу не выбирался из Александровской слободы, где им был выстроен целый город, отлично приспособленный для жизни. И церковь там была, в которой он молился по многу часов с опричниками и царицей, которая составляла изредка компанию ему на царской охоте, да пытках и казнях. В народе московском упорно ходили слухи о том, что идею опричнины царю подкинула царица вместе с боярской партией Захарьиных. И немного отдохнув от пыток и казней, оттуда из опричной Александровой слободы рискованно управлял государством. Было заметно даже придворным, что, отпустив царицу в её кремлёвские палаты, даже бывая наездами в Москве, Грозный не часто встречался с женой, не говоря уж о том, чтобы часто навещать ее опочивальню. Да и царица не больно-то горевала в своём одиночестве, если царь ей разрешил «девичьи шалости», а та разрешила супругу любые телесные ей измены при верности ей душой. В Москве во дворе и вокруг шушукались: «Зачем царю часто наведываться в опочивальне царицы, если та из благородства или невозможности зачинать новых детей позволила царю, как раньше, снова завести себе обширный гарем из наложниц, в котором чувствовал себя прекрасно?»
Предчувствовала ли Мария Темрюковна, что ее отношения с мужем-царём после гибели ребёнка дадут трещину? Но она была одержима желанием мести тем, кто отравил её дитя, врагам мужа, которые хотят согнать его с престола, объединившись вокруг Владимира Старицкого, чтобы посадить его на царство. Враги готовы ударить царя и царицу в каждый момент, а когда – неизвестно.