Много в подвалах «Ивановой обители» опричной Александровой слободы было пытано и замучено до смерти Малютой Скуратовым и его присными, чтобы узнать об участниках ордена боярской измены против царя, поимённого списка заговорщиков. В эти подвалы ради любопытства часто заглядывали и царь, и царица в перерыве между оргиями в кремлевском дворце. Откуда было знать царице, что её саму скоро привезут отравленной из опричной Вологды, где царём был поставлен воеводой Афанасий Вяземский, в истерзанном опричниками царстве. Ведь опричники обшарили всю страну, даже те уголки, на какие царь не давал им своего согласия лихоимствовать там. Опричники сами давали себе жуткие наказы, будто царь указал, убить того или другого из боярского или купеческого рода, если опричники подозревали, что у того есть деньги. Многие опричники вооруженными шайками рыскали по голодной стране и якобы в интересах опричнины, убивали по большим дорогам всякого, кто им попадался навстречу. В ответ население стало вооружаться для защиты жизни и имущества, а думское правительство земщины практически утратило контроль над ситуацией в Русском государстве. В такой плачевной ситуации и отравили царицу Марию в Вологде.
Иван Васильевич, закрывшийся на время в своей любимой Александровской слободе, решил отправить царицу Марию в небольшое путешествие в Вологду. Некогда цветущей на вид Марии Темрюковне в последнее время нездоровилось, и это казалось подданным царя каким-то плохим признаком. Что-то изнутри её подтачивало. И у царя была надежда как-то улучшить её здоровье в небольшом путешествии. Царь какую-то часть дороги сопровождал ей, но потом срочные неотложные дела, о которых царю доложили гонцы, заставили его вернуться в Москву.
Весна и лето того года были дождливыми и холодными. На лесных дорогах, пролегавших вдоль речушек, озер и болот того северо-восточного края Руси стоял тяжелый сизый туман, и во время этого путешествия царица тяжело заболела. В Вологде она почувствовала себя получше, лечась у лекаря, которого ей порекомендовал Вяземский. Путешествие не задалось. После короткого пребывания в Вологде, Мария решила возвращаться домой, не зная ни сном, ни духом, что это будет её последним путешествием в жизни. Сырой сизый туман стал ещё тяжелее при возвращении назад. Ей было тяжело дышать от охватившего тело жара. Она вдруг почувствовала явные усилившиеся симптомы отравления с тошнотой и помутнением сознания. Вдобавок ко всему при поездке домой она сильно простудилась и окончательно слегла.
У неё хватило решимости приказать ехать не в Москву, во дворец, а в Александровскую слободу, когда она прохрипела:
– Я хочу быть с государем вместе, не в предательской Москве, а в центре опричнины, куда мы с ним прибыли после знака чудной радуги в Коломенском на Николу Зимнего. Оттепель, ливни, туманы, непогода случились потом… А тогда было чудо, которое я запомнила на всю жизнь…
– Мы послали за царём, – сказали ей брат Михаил, – он приедет в Александровскую слободу, не волнуйся.
По всей видимости, у неё кроме сильнейшего отравления было двухстороннее воспаление легких, а может быть. Но Мария отказывалась верить в самое плохое, она считала, что у неё другое предназначение в жизни: вместе с царём в ходе придуманной ими опричнины выкорчевать и вымести из её государства русскую измену, чтобы началось чудесное возрождение страны под двойной зимней радугой победного счастья. Кто-то рядом из сиделок плакал, а царица их и себя подбадривала, когда обретала вновь сознание, говоря:
– Не плачьте попусту и не хороните меня раньше времени… Если даже я умру, то помогу царю отомстить за меня и сынка Василия Ивановича, потому что точно знаю, что мы с Василием были отравлены… Теперь я знаю и скажу об этом точно… Если потеряю дар речи, то ты, брат, передай мой наказ царю отомстить за меня и Василия…
У постели больной, то обретающей ясное сознание, то теряющего его, постоянно находились супруг Иван Васильевич, весь в слезах, ее брат Михаил Черкасский, не проронивший ни слезинки, в острой жажде мести отравителям-погубителям, и личный царский врач голландец Арнольд Линзей. Царица была в страшном жару, бредила, твердя о мести её врагам, и почему-то ей никакие лекарства и снадобья не помогали.
Лишь изредка она приходила в сознание, шепча о праведной мести, но потом снова надолго теряла его. У неё в проблесках сознания сил хватало на жалкий стон, но она, словно старалась накопить последние силы, чтобы сказать перед своим уходом в иной мир самое главное царю. Иван Васильевич подходил к ней, но она не открывала глаза, только тихонько постанывала.
Только судороги, пробегавшие по телу, доказывали, что она еще жива. То были последние усилия живой трепетной души, уже готовой отлететь в мир иной, но желающей высказаться «как на духу», сказать самое главное супругу, опричному царю. Иван Васильевич давно не выпускал горячую, дорогую для него руку жены, словно желая удержать её, пульсирующую, подольше подле себя. В последнюю ночь глаза больной вдруг приоткрылись. Они так красноречиво молили о чем-то, что Иван Васильевич невольно спросил:
– Ты хочешь что-то сказать?
Царица утвердительно кивнула.
– Я умираю… И хочу сказать, что ты вправе отомстить отравителям, и брату Старицкому, и конюшему Фёдорову-Челяднину и всем-всем, кто отравил Василия и меня… Мсти праведным мстителем, имеющим божье право на месть.
– Отомщу, будь уверена, – сказал он, – за мной не заржавеет.
– Знай, что я тебе была верна душой и телом, и я выявила главных изменников, имена которых ты теперь знаешь, через мой грех «игрищ девок и женихов. Но я была верна тебе всегда, даже творя зло и добро опричнины. Я любила тебя, и буду любить тебя даже на том свете.
– Я тоже люблю тебя.
– Но перед смертью я хочу попросить у тебя прощение за вольное или невольное зло, которое я тебе причинила, став твоей женой, не уберегшей нашего сынка и не подарившей тебе много детишек…
– Что ты, голубка моя, окстись! Не думай о причинённом зле, за Василия-царевича я отомщу, будь уверена! Ты была со мной все последние прекрасные и тяжёлые мгновения жизни… И тебе не за что просить у меня прощения… Я виноват, что не сберёг Василия и тебя.
– Поцелуй меня, любимый… В последний раз… Я вижу снова двойную радугу счастья, это добрый знак того, что ты меня прощаешь и отомстишь за меня, сына и …
Иван Васильевич осторожно коснулся своими сухими губами мокрого от пота лба ещё не отомщенной отравленной царицы. А 6 сентября 1569 года Москва с изумлением узнала о смерти воинственной царицы Марии Темрюковны, одного из главных создателей опричнины и опричного царя Гозного.
– Отравили изменники! Царицу отравили изменники! Смерть изменникам! – кричал народ на площадях.
В Москве в те дни только о странной скоропостижной смерти царицы Марии Темрюковны и говорили. Никто не сомневался, что она была отравлена.
– Но вот кем отравлена несчастная царица?
– Царь знает, кто отравил её, – говорили самые осведомлённые люди, опирающиеся на тёмные слухи из Александровской слободы. – Шепнула она напоследок.
– Неужто Афанасий Вяземский?
– Кого первым царь накажет, тот и буде отравителем, про которого того царица перед смертью шепнула.
– Тогда, конечно, это будет боярин Вяземский, второй человек в опричном войске…
– Ведь её отравление и болезнь случились в Вологде, где воевода Вяземский поставлен царём…
И в толпе стали, как всегда, об амурных делах покойной царицы Марии, которая своим главным фаворитом избрала породистого лицом и статью Афанасия Вяземского. А ещё припомнили другие прегрешения покойной, так как боярин Вяземский приезжал в Москву не каждый день, она дарила своим вниманием многих других бояр и воевод. Опираясь на слухи придворных о «смотринах девок и женихов» в играх царицы, припомнили ей, что та совершенно перестала стесняться. На пирах, которые устраивались во дворце чуть ли не каждый день, в отсутствие царя, она появлялась простоволосой, что в те времена для замужней женщины считалось совершенно непозволительным и даже обнаженной – для возбуждения похоти девок и «женихов».
– Кому первым отомстит царь, тот и отравитель царицы, вот что я вас скажу, братцы, – заключил споры и острые обвинения покойный местный юродивый. – Слепой сказал, посмотрим, кого первым царь своей царской выметет на тот свет…
Оплакать несчастную Марию Темрюковну в Александровской слободе, воистину, было почти некому. Скорбели лишь несколько прислужниц, приехавших с ней из Кабарды, да брат Михаил. Царь Иван Васильевич на людях выглядел печальным, сосредоточенным, но слёз понапрасну не лил, не бился, не голоси и не рыдал, как по Анастасии, когда его под руки вёл брать Владимир Старицкий.
Наконец, настал день и час, когда по знаку царя в холодный полдень сентября Михаил Черкасский, Афанасий Вяземский, Алексей и Фёдор Басмановы, Борис Годунов, Глинский, Вельский и Милославский вынесли из царских покоев «Ивановой обители» покрытый чёрными шелковыми материями гроб с телом царицы Марии и аккуратно погрузили его на траурную погребальную повозку.
Марию отпели в главном соборе Александровской слободы, и на траурной повозке процессия двинулась в Москву. Покоиться ей полагалось в усыпальнице великих княгинь – кремлевском Вознесенском монастыре. Девятого сентября состоялись похороны, на которые собралось много народа – не из большой любви или уважения к усопшей царицей, а просто из любопытства. Царь Иван с сыновьями Иваном и Фёдором спокойно, без слезинки в глазах шел за гробом.
Сыновья плакали и с изумлением глядели на отца, не проронившего ни слезинки. Фёдор спросил отца:
– Тебе не жалко Марию?
– Жалко, очень жалко.
– А почему ты не плачешь?
– Потому что смерть и эти похороны не должны меня отвлечь от главного после похорон.
– От чего главного, – спросил недоумевающий царевич Иван.
– От мести за неё, – царь показал глазами на гроб. – Ваша мать не указала, кому её муж должен отомстить… А Мария…