Федоров-Челяднин теперь не просто сжался от страха, а весь трясся как осиновый лист, поняв, куда клонит царь, зная про игрища «в девок и женихов» при управительнице бала голой царице.
– Ну, конюший-боярин, – угрожающе продолжал Иван Васильевич, – как тебе быть царем? А хороша ли показалась тебе государыня в игрищах опасных для больного развращенного ума?
Теперь конюший Федоров-Челяднин окончательно понял, куда клонит Иван Грозный, что значит его вопрос: «Хороша ли показалась тебе государыня?» Мог бы добавить: «Хороша ли показалась тебе голая и блудливая государыня?». В ответ он суетливо заерзал на месте и попытался оправдаться:
– То всегда было царево обладание, а не наше, сиволапое. Я на государыню и взора никогда не поднимал, просто ехал позади или рядом был с ней … Так, как бы для охраны…
В самом деле, это была чистая правда. Он не раз сопровождал покойную царицу в ее поездках. Но они с Марией Темрюковной лишь пару раз «беглым словом перемолвились». Да и не до царицы ему было. Он никогда и в мыслях не имел… Но были же и срамные игры голышом…
– Ты, конюший-боярин, небось, думаешь, – продолжал с некоторым давлением Иван Васильевич, – что царь для бояр неблагодарный? Ты мне, дескать, услугу оказывал, а я добра не помню… А я помню, все помню. Видишь, на трон тебя посадил. Ты, наверное, и не мечтал о такой чести? Или мечтал? Говори, этого ты ожидал от короля Сигизмунда-Августа? Чурбан, только я могу человека на трон посадить! Только я! И не тебя одного, но и царицу твою…
– Какую царицу мою? – сдавленно икнул Федоров-Челяднин, у которого помутилось в глазах, и зуб на зуб не попадал от лихорадочной дрожи и лязганье.
В ответ царь громко хлопнул в ладоши, и по этому условному знаку распахнулись двери, и в них втолкнули толстую красивую женщину в богатом боярском наряде.
– Батюшка светы, мой дорогой Иван Петрович! – вскрикнула боярыня, всплеснув руками, но вдруг испуганно замерев и от ужаса раскрыв рот, только сейчас разглядев, где и в каком виде восседает ее драгоценный похотливый муженёк.
Фёдоров-Челяднин оторопело уставился на толстуху-жену, не понимая, откуда та взялась во дворце, ведь, уезжая, он оставил её дома. Кто же и зачем пригласил её на пир?
– Поди сюда, матушка-царица всея Руси! – нарочито приветливо замахал рукой Иван Васильевич, и какой-то опричник снова грубо толкнул толстую боярыню в спину. – Поди сюда, присядь, а ты, Иван Петрович, подвинься малость. Дай жене местечко. Зовут-то тебя как, боярыня?
– Маа-а-рья-я-я… – пролепетала, заикаясь, боярыня она трясущимися бледными губами.
– Ишь ты! – изумился Иван Васильевич. – И та старая царица была Марья, и эта новая тоже Марья. Немудрено было перепутать Маш… А, Иван Петрович – каково, одни Маши, и все ваши?
Тот не ответил, лязгая без остановки зубами, а Иван Васильевич зло, прямо в лицо боярину усмехнулся:
– Как я погляжу, ты у нас вообще большой путаник при переменах и изменах. Свою жену с моей перепутал, Литву и Польшу с Московской Русью го, верность с изменой…
Лицо царя, суровое и красное от отблесков огня и волнения, перекосилось неприкрытой злобой.
– Ты – предатель, и уж не взыщи, изменник царю и даже собственной жене изменник!
– Батюшка-государь, Иван Васильевич! Помилуй!
Но рассвирепевший царь даже не посмотрел на трепетавшего от ужаса конюшего-боярина.
– Малюта, сюда! Быстро!
Малюта Скуратов, глава сыска опричного войска Ивана Грозного, стоявший рядом с троном, выхватил из ослабелой руки Федорова-Челяднина царев посох и ударил точно в левый висок. Несчастный боярин тут же закинул голову, начал судорожно сучить ногами, но очень скоро притих и вытянулся.
– Поднимайся, собака! – грубо толкнул его ногой царь. – Ты думал сесть на мое место. Так вот же тебе!..
А потом по его приказу царя все присутствовавшие в зале бояре и воеводы стали наносить все новые и новые удары по телу, даже когда Федоров-Челяднин перестал подавать признаки жизни.
А потом совсем обезумевший царь, глядя на то, что еще минуту назад было живым человеком, осенил себя крестным знамением и сердито крикнул:
– Унесите его! Псам бросьте! Изменник и могилы не заслуживает! А платье мое выкиньте, я его больше не надену. Негоже мне с чужого плеча обноски носить, пусть они и царские.
Слова царя – закон для подданных. Труп убитого протащили за ноги по всему Кремлю на площадь и бросили на всеобщее поругание в навозную яму на берегу речки Неглинки.
20Поход на изменников Новгорода
Всего через несколько дней после убийства Владимира Старицкого и конюшего Фёдорова-Челяднина, подозревая новгородскую знать и митрополита Пимена в намерении переметнуться к королю Сигизмунду-Августу, царь во главе опричного войска выступил походом на Новгород. Всё совпало: и смерть царицы Марии, потребовавшей перед кончиной у мужа отмщения изменникам, и донесение из Польши агента Ильи после Люблинской унии для объединения Польши и Литвы в единую Речь Посполитую. В тайном послании агента-иудея в королевском стане речь шла о том, что изменники Новгорода и Пскова желают пойти под сильную руку Сигизмунда-Августа нового могучего государства по соседству с Московской Русью, Речи Посполитой с желанием посадить на престол внука Ивана Великого князя Андрея Старицкого.
Грозный давно догадывался, что в Новгороде созрел заговор изменников, об этом был сигнал оттуда: некий бродяга, волынец Пётр, за что-то жестоко и несправедливо наказанный, писал в доносе царю о винах новгородских вельмож, снюхавшихся с митрополитом Пименом, желающих пойти под власть короля, посадив на престол Владимира Старицкого.
У Грозного были иллюзии, что он получит желаемое благословение на поход и разгром измены в Новгороде и Пскове у митрополита Филиппа, и он перед декабрьским походом на изменников спросил у Малюты Скуратова:
– Как, благословит митрополит или отлуп даст?
– Это вряд ли, не жди благословения от Филиппа, он с Пименом снюхался… Получишь отлуп с поводом для унижения… – Ответил мрачно Скуратов. – Прикажешь наказать строптивого митрополита..
– Если не даст благословения, накажи его, Малюта, чтоб другим отцам церкви было неповадно поперёк воли царя выступать…
– Наказать, как конюшего недавно? – спросил лукаво Скуратов. – Так мы его того… – Скуратов не захотел лишний раз напоминать, что именно царь убил конюшего, а остальные просто добивали уже мёртвое тело. – Мы его приговорили…
Грозный царь ответил не сразу. Конечно, он не хотел убивать митрополита Филиппа, как конюшего. Он вздрогну и лицо его исказила гримаса ужаса. Ведь впервые в Русской истории царь своей рукой покарал «изменника», якобы за измену с женой и государственную измену на стороне династического соперника и, более того, принудил Скуратова и придворных участвовать в публичной расправе. Безусловно, убивая очередного изменника, Иван Грозный каждый раз преследовал какую-то цель, но не людоедскую же. Безусловно, он жил в тяжелой обстановке непрерывных заговоров и измен в Москве, том же Новгороде, Пскове, Твери.
Царь с ужасом от содеянного – убийства своими руками конюшего – подумал с ужасом: «Но разве безграничная царская власть тирана дает одному человеку право без суда и следствия убивать другого, себе подобного? Что? Вспомнить заповедь тиранов, мол, цель в очередной раз оправдывает средства? Или думать с тоской обречённого, которого тоже когда-нибудь отравят, как Марию, изменники и отравители у него под носом, мол, в любом случае, справедливым остается правило выживает сильнейший, пусть даже убитый всегда лучше убийцы».
Он сделал неторопливый знак рукой, призывая внимание послушного и венного Малюты:
– На твоё усмотрение митрополит Филипп – в зависимости от его решения по совести: благословить или не благословить…
– Понял, – пробасил, ухмыльнувшись, Малюта.
– Ничего ты не понял, – Грозный посмотрел на главу сыска прямо и жестко, – даже царю, лично убившего изменника-конюшего, не желательно карать смертью митрополита православного…
– Правильно, – тряхнул головой Малюта, – пусть за царя чёрную неблагодарную работу делают другие, те, кому это по чину положено.
После отказа митрополита Филиппа благословить поход опричного войска царя на Новгород и Псков, Малюта Скуатов лично задушил владыку в Тверской обители Отроч, куда заявился с отрядом опричников ещё до подхода основного войска, насчитавшего свыше 10 тысяч, включая полторы тысячи стрельцов.
А грабить и чинить разор опричники начали сразу в начале похода, едва выйдя из Александровской слободы. Уже на подходе к Новгороду, в Клину, Торжке и Твери опричники отличились массовыми грабежами и убийствами. В летописях и документах современников подтверждено убийство 1505 человек, в основном, сидевших в темницах литовских и татарских пленников, подданных короля и хана. Участвовавшие в походе иноземные наёмники завысили данные тверских убийств до 9 тысяч приписав царю приказ грабить всё в церквях и монастырях Твери при 5-дневном разорении города с 23 декабря.
Уже 2 января передовые отряды опричного войска во главе с воеводой Зюзиным (сменившего отстраненного от командования воеводу Афанасия Вяземского) подошли к Новгороду, моментально, выполняя приказ царя, оцепили город заставами, опечатали казну в монастырях, церквях и частных богатых домах и поставили «на правёж» игуменов, монахов и новгородских вельмож. После этого появился в «мятежном» Новгороде сам Грозный царь.
Самое любопытное зрелище свершилось 8 января 1570 года на Великом мосту через Волхов (построенном ещё в 12 веке), во время встречи опричного войска и царя местным духовенством. Там Грозный царь публично обвинил в государственной измене архиепископа Пимена и обозвал скоморохом на пиру у короля Сигизмунда и предложил ему на старости лет жениться. А для большего унижения изменника с владыки сорвали рясу и кресты, привязали к лошади, которую назвали женой безбрачного архиепископа, и в таком унизительном виде водили по городу.