Вот идут они, видят — поле заросшее, ульи пчелиные стоят, а впереди деревенька на три двора. Собаки не лают, дымом печным не пахнет. Видно, ушли люди отсюда и назад не вернулись. Но что делать, надо ночлег искать, пока совсем не стемнело.
Заглянула Галя в самый большой дом. Двери открыты, всюду вещи раскиданы — словно хозяева в спешке убегали. Подивилась цыганка, что охотников до чужого добра не нашлось, прославила Бога за такую удачу, начала на ночь устраиваться. Отыскала дрова, воды из колодца принесла, разбитое окно тряпками заткнула, прибралась как сумела. На улице дождь, ветер холодный, а в доме печка жаром дышит, вода в чугунке закипает. Жаль, еды никакой нет, да цыганам не привыкать пустым чаем ужинать. Спасибо той хозяйке, что здесь жила, — над печкой разные травы развешаны, авось на заварку сгодятся.
Полезла Галя на печь, а там вдруг как шарахнется что-то! Дэвлалэ, господи! Она так на пол с печки и полетела, едва руки-ноги целы остались. Сынишка испугался, закричал:
— Мама, мама, кто здесь?!
— Не бойся, Яшка, это, видно, кот хозяйский остался дом сторожить. Он нас не обидит.
Сама кочергу ухватила, давай на печи шуровать. А там и нет никого. Мальчонка её за юбку дёргает:
— Мама, где же котик? Пусть к нам идёт!
— Да убежал тот котик мышей гонять.
Перекрестилась, слазала на печь, надёргала травы, какая под руку попалась. Знакомое в котелок покидала, незнакомое обратно забросила. Напились они с Яшкой чаю, стали укладываться. Малец снова плачет:
— Мама, мама, тут кто-то есть, глядит на меня!
Гале и самой страшно — чует, будто и впрямь смотрит кто-то. Только другого-то ночлега нет, не замерзать же под кустом в лесу. Стала сказками сынка утешать. Живёт, мол, у русских крестьян в избах человечек маленький, не больше кошки. Кто с ним ладит и молоко ему за печку ставит, тому он за скотом приглядывает, по хозяйству помогает. Домовым дедушкой его зовут, хозяйнушком мохнатым. Коли его не сердить, так и он вреда не сделает — вот разве что ночью в подполе пошуршит или посудой греметь из озорства начнёт. Нам-то что с того?
Яшка глаза растопырил — охота мохнатого человечка углядеть. Спрашивает:
— У нас почему такого дедушки нету?
— Так ему, сынок, привычно за печкой жить, а у нас что? Костёр да самовар.
— А мы б ему, мама, шалашик маленький ставили!
Рассмеялась Галя, говорит:
— Ну, коль захочет, так пусть с нами идёт. Эй, домовой, пойдёшь с цыганами кочевать иль своих дожидаться будешь? А то полезай в торбу, артелью жить веселей!
Позабавила малого, тот поглазел ещё, как угли в печи догорают, да и заснул спокойно.
На рассвете проснулись, пора в дорогу собираться. Пробежалась Галя по пустым домам — много добра всякого, только впрок не пойдёт. Тут самой бы ноги переставлять, а чугунки с ухватами, поди, сами следом не побегут. Подобрала себе тулупчик, для Яшки вещичек тёплых нашла, на том спасибо. Малец тем часом за печкой копошится — домового высматривает. Глядь, на полу следочки крохотные, будто бы кошка в муку наступила и пробежала. Он по тем следочкам пошёл, да в стенку лбом упёрся. Показал матери, как та вернулась. Галя долго не думала — поковыряла на стене доски, а за ними кладовочка потайная нашлась. В мешках зерно всё чёрное, сгнившее, а в кубышке глиняной хорошая мука сохранилась. Цыганка поскорей золу в печи разворошила, лепёшек наделала. Сына хвалит, хозяев дома славит — на целую неделю припас!
Ну вот, поели горячего, стала Галя лепёшки в торбу складывать. А они — что такое! — обратно вылетают. Из пустого-то мешка. «Вот тебе, Галя, и сказки, — думает цыганка, — вот тебе и бахт, удача цыганская: дома не бывало отродясь, а на-ка домового — неси да радуйся». Хотела поначалу бросить торбу и бежать от греха подальше, потом устыдилась. Никто за язык-то не тянул, сама мохнатого позвала. Лепёшки в узелок завязала, торбу на плечи закинула — на вид как пустая, а возьмёшь, так словно петух внутри. Поклонились доброму дому да и пошли по дороге.
Одну ночь под ёлкой мёрзли, другую в стогу проспали, на третий день вышли к обжитым местам. Поля кругом убраны, солома в скирды смётана, печные трубы дымят — всё как до войны, даже красный флаг над сельсоветом. Пошла Галя по дворам гадание предлагать. В трёх домах обругают, в четвёртом послушают, хлебом угостят. Нашлись и добрые люди: пустили на ночь в сарайчик, где больную корову держали. Яшке за его малолетство молока дали кружку.
А Яшка пить не стал — надо, говорит, мама, нашего домового этим молоком покормить, а то сбежит ещё на колхозную печку. Пожевали хлебушка, залезли на сеновал и спать легли.
Наутро смотрят — кружка пустая, а в стойле чисто, аж потолок блестит. И корова на боку не валяется, стоит себе живёхонька и сено из кормушки дёргает. Деревенские увидели такие дела — обрадовались, конечно. Картошки насыпали, сала хороший шмат отрезали, платочек с узорами подарили.
Ну, Галя-то наша не дурна на голову была, сообразила. Начала по дороге спрашивать, не надо ль в колхозном стаде скотину лечить. Там, понятно, свои учёные доктора были, а домовых-то, видно, не было — не прижились в народном хозяйстве отчего-то. Хорошо у артели дело пошло, скоро и деньжат подкопили малость, и торба у Гали на плечах потяжелела — отъелся на молоке мохнатый хозяйнушко, заматерел. Но зато и работал честно: приведут к ним какую больную корову или лошадь — он над ней ночь поколдует, Галя для виду шкуру дёгтем помажет, и наутро хоть на ярмарку скотинку гони, как новенькая становится. Понравилась, значит, русскому домовому цыганская жизнь.
Так вот кочевали они всю осень. А как легли сугробы, добрались цыгане до большого города, где железная дорога, по которой поезда солдат с войны везли. Постучалась Галя в дом на окраине, женщина дверь открыла. Спрашивает, чего надо. Голос сердитый, а в глазах слёзы стоят и вдовий платок на голове чёрный. Ну, Галя, как у наших цыганок водится, стала ей голову морочить: вижу, мол, печаль твою, красавица, а давай погадаю, всю тоску развею, всю правду расскажу. Тут вдруг чует — торба за спиной шевелится, и будто мохнатой лапой по шее провели. Галя и говорит хозяйке:
— Хочешь — верь, хочешь — не верь, золотая моя, я вот что тебе скажу: скоро будет у тебя в доме большая радость!
У той слёзы так и брызнули, закричала, заругалась, погнала гадалку со двора. И верно — какая тут может быть радость, если муж любимый на войне пропал.
Ну, Галя сына подхватила, пошла. Идёт, на домового своего ворчит: зачем с толку сбил? Слышит, догоняет их кто-то.
— Гражданочка цыганка! Гражданочка цыганка, постойте!
Оборачивается — бежит за ними та женщина, волосы растрёпаны, платка на голове нет. А следом солдатик в шинели хромает, на палочку опирается. Не обманул, стало быть, мохнатый: вернулся хозяин в дом, с ним и радость большая пришла.
Ну, как всё поутихло, стала эта женщина Галю выспрашивать: точно ли такое верное цыганское гадание, или это муж её подговорил, чтоб предупредила. Галя отнекивается, а солдат смеётся:
— У них, Маша, всё как в аптеке точно. Вот в нашем полку воевал один цыган, он всегда наперёд знал, где немцы засели, ни разу осечки не было. Такой уж это народ!
А торба-то опять шевельнулась. Галя давай скорей у солдатика спрашивать, что за цыган, каков с лица, как по имени звали. Тот всё рассказал, объяснил, как до того города добраться, где его товарищ от ранения в госпитале лечится.
Вот так и нашла Галя мужа своего, Яшкиного отца. К прежней жизни кочевой они уж не возвращались: как зажили у цыгана боевые раны, пошёл он на завод железо варить. За умелую работу вскоре дали им с Галей домишко — маленький, но для жизни удобный. Там и печь была.
Хали Кулешова
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.