— Почему? — удивился молодой этнолог. — Ведь мясо есть у нас. Неужто ты выкинул медвежатину?
— У татарина она, и не притрагивался я к ней! — с брезгливым видом ответил старик. — А только на чем жарить-то ее?
Михаил Степанович невольно оглянулся: кругом не было ни травинки.
— Вот так штука! — протянул он. — Ну что ж, ограничимся сегодня консервами.
— И татарина консервами кормить? Ему ведь пуд их стравить надо!
Недовольный тон старика вызвал улыбку на лице Михаила Степановича.
— Что ж поделать: пуд, так пуд дай!
— Дозвольте медвежатину ему отдать: он ведь Махмуд, все съест?
— Да ведь она сырая!
— Для него-то и лучше. Он на ней верхом всю дорогу ехал. «Теперь, говорит, вкусный говядина будет. На говядине, говорить, всегда сперва посидеть надо». Пущай и жрет!
Михаил Степанович согласился.
Но отсутствие жаркого к ужину было не так важно, как отсутствие костров. Путешественники скоро почувствовали всю ценность последних.
— Однако, холодновато! — заметил после ужина Иван Яковлевич, кутаясь в бурку.
Палеонтолог надел шубу и сталь приискивать место, где бы улечься поудобнее. Ступив несколько шагов, он охнул и остановился.
— Я теперь вполне представляю себе, что такое была пытка на кобыле в средние века! — недовольным тоном заявил он. — Эта окаянная верховая езда решительно то же самое: чуть не разорвало от нее пополам!
Смеха сердитое заявление это ни в ком не вызвало. Все чувствовали себя сильно утомленными.
Павел Андреевич принялся за поиски приюта. Почва была неровная; земли или песка не было ни пылинки; лагерь путешественников располагался на голом граните. Павел Андреевич примостился наконец в ложбине, но, полежав минут пять на камнях, начал ворочаться, наконец встал и, бормоча про себя что-то сердитое, перешел дальше, чтоб вскоре проделать все сызнова.
— Медведь-то наш берлогу себе ищет! — заметил вполголоса Свирид Онуфриевич, следивший за движением палеонтолога с равнодушием истого охотника, привыкшего к разным неудобствам. Неизменная трубка дымилась в зубах его, и от особенно сильных затяжек табак разгорался вспышками и то и дело освещал густые усы и нос Свирида Ону-фриевича.
По бокам охотника обозначались в темноте силуэты Михаила Степановича и Ивана Яковлевича.
Немного поодаль чуть маячили фигуры слуг.
— Ведь не хотел ничего теплого с собой брать, — сказал Михаил Степанович, кивая на палеонтолога. — Насилу уговорил его! А вы, Иван Яковлевич, как себя чувствуете?
Старый ученый сидел, глубоко задумавшись.
— Ничего, ничего… — встрепенувшись, ответил он. — Устал немного, но это вздор! Что за удивительная ночь, господа: как необычайно ярки звезды здесь! Что за воздух! Я прямо опьянел от него!
— Высоко очень забрались, — проговорил Свирид Онуф-риевич, — под облаками, я думаю, сидим!
— Нет, выше их, — возразил Михаил Степанович, которому от утомления было не до поэзии. — Я очень жалею, что мы так задержались на том привале: уснуть здесь, очевидно, не будет никакой возможности!
— Это кому как! — сплюнув, сказал охотник. — Мне на медвежьей шкуре будет отлично.
— Утром непременно исследуем все окрестные скалы, заявил Иван Яковлевич, — здесь, несомненно, должны оказаться надписи!
К разговаривавшим приближалась какая-то фигура, оказавшаяся татарином.
— Что тебе, Едигей? — спросил Михаил Степанович.
— Спать ходи: так сидишь, замерзнешь совсем; моя постель делал, большой постель: на всех хватит!
— Что ты говоришь?
Михаил Степанович обрадовался.
— Где, из чего ты ее устроил?
— Из коней строил, — ходи спать!
Недоумевающие путешественники поднялись и отправились за татарином посмотреть на его изобретение. Шагах в сорока в стороне он отыскал ровную площадку, связал на ней лошадям ноги и, повалив их в два ряда, оставил между спинами их узкий проход.
— Ай да Едигей! Умница! — радостно воскликнул Михаил Степанович. — Вот уж никогда в голову не пришло бы так устроиться!
Довольный общим одобрением татарин слегка проржал от избытка удовольствия.
— А как это озеро называется? — спросил его Иван Яковлевич, устраиваясь с помощью Антона между теплыми лошадиными спинами. — Ты знаешь его?
— Не знай… совсем не знай… Тигир-гол это… — с явным почтением к произносимому слову ответил татарин.
— «Небесное озеро», — перевел слова его старый ученый.
— Однако, довольно сносно здесь!.. Спокойной ночи, господа!
— Спокойной ночи! — послышалось выше и ниже его, и все попрятались с головами под всякого рода покрывала, наваленные сверху на бока лошадей.
XIII
Путешественники выспались отлично.
Восход солнца застал лагерь в движении: освобождали и вели поить фыркавших и отряхивавшихся коней, убирали постели, готовили вместо чая закуску.
Палеонтолог, отправившийся к озеру умываться, увидал, что Иван Яковлевич тщательно осматривает громадные глыбы, хаотически наваленные на берегу озера. Воды в нем, казалось, не было; в черной оправе сияла великолепная бирюза, перед которой бледнело небо. Площадь озера была не велика, — всего каких-то одна или полторы десятины. Несмотря на полнейшее безветрие, на нем стояла странная зыбь: голубые волны его не катились прямо на берег, как в обыкновенных озерах, а будто бы в легкой тревоге толкались друг о друга.
— Доброго утра! — крикнул палеонтолог, к которому вернулось после хорошего сна хорошее расположение духа. — Что вы там ищете?
— Надписи, надписи! — ответил, не оборачиваясь, старый ученый.
— Что же, есть они?
— Нет пока!
Палеонтолог, забыв об умыванье, в свою очередь углубился в рассматривание горных пород.
Михаил Степанович опустился у берега на колени и принялся мыться. Вдруг он увидел, что старый ученый сделал больше чем рискованное движение и почти повис над водой.
— Осторожнее, Иван Яковлевич! — крикнул он, — не сорвитесь, — у этих озер страшная глубина!
Окончив туалет, Михаил Степанович не утерпел и, вместо обзора скал, взялся за лот и стал вымерять глубину воды с береговых камней; дна коснуться нигде не удалось ему: стосаженной бечевки не хватило.
На одном из отвесных утесов Михаил Степанович, заинтересованный цветом воды, нагнулся особенно низко; из бокового кармана его выскользнула какая-то вещь, блеснувшая как серебряный рубль. Михаил Степанович слышал легкий всплеск, но не обратил на него внимания.
— Иван Яковлевич! Павел Андреевич! Михаил Степанович! Господа! — начал наконец взывать наподобие иерихонской трубы потерявший терпение Свирид Онуфриевич, стоя над скатертью с разложенными на ней закусками. — Завтракать идите!
Долго пришлось надседаться охотнику, пока наконец все собрались и уселись подкрепляться. Иван Яковлевич заткнул себе, как всегда, за шею конец салфетки и только что протянул руку к чему-то из съестного, как около него выросла длинная фигура Антона.
Несмотря на все неудобства и трудности пути, бессменный и длинный сюртук его был вычищен до педантизма; под сухим, гладко выбритым подбородком виднелся старый, но чрезвычайно чистый галстух.
На руке Антона висело длинное полотенце; в другой он держал мыльницу и щетку для ногтей.
— Что тебе? — спросил Иван Яковлевич.
— Мыться-с пожалуйте, — произнес Антон.
— Как мыться? — с удивлением сказал Иван Яковлевич.
— Да ведь я мылся уже?
— Никак нет-с; у воды были, это верно, а мыться — не мылись.
— Так что же ты раньше мне не сказал! — с неудовольствием воскликнул старый ученый. — Извините, господа, я покину вас, — добавил он, вставая, — я ведь, действительно, кажется, позабыл умыться!
Он улыбнулся виноватой детской улыбкой; все ответили ему улыбкою же.
— Это бывает! — философски изрек Свирид Онуфрие-вич.
По возвращении старого ученого поднялись разговоры об озере. Как могла очутиться на такой высоте вода, не окруженная притом снеговыми вершинами? отчего даже в безветрие всегда бьется зыбь на нем? какая его глубина? — на эти вопросы никто не мог дать ответа. Михаил Степанович сообщил, что в Ачинском округе насчитывается несколько подобных же горных озер; этим и ограничились все сведения о находившейся перед путешественниками загадке природы. Что же касается следов таинственного незнакомца, то к душевному прискорбию ученых ничего по-хожого на них у озера не нашлось.
Около восьми часов утра явился проводник, ездивший отыскивать спуск с горы; поджидавший его караван почти тотчас же тронулся в дальнейшее странствование.
Спуск оказался горше подъема; местами всадники должны были ложиться спинами на крупы коней, вытягивая ноги к самым мордам их. Лошади, упершись на все четыре ноги, то и дело беспомощно съезжали с таких круч, что замирал дух и казалось, вот-вот и всадник и лошадь уж не удержатся и соскользнут в бездну, на камни и на вершины деревьев. Наконец опасные места кончились, спуск сделался «человечнее», как выразился Павел Андреевич; показались пихты, и тайга приняла в свои освежающие объятия путешественников, только в ней почувствовавших, какого напряжения сил стоил им съезд с горы; все на них было мокро от испарины.
Зеленый навес наверху скоро сгустился до такой степени, что не стало видно солнца; путешественники вступили в царство вечных сумерек, и только открывавшиеся кое-где прогалины были заполнены светом; на них отчетливо выделялись уходившие дальше во мрак огромные кряжи деревьев, казавшиеся какими-то исполинами неведомого мира.
Нужно было проверить направление.
Михаил Степанович сунул руку в боковой карман, где у него находился компас: компаса там не оказалось. Михаил Степанович спешно обшарил другой карман, затем все остальные, ощупал подкладку куртки: драгоценного прибора не было.
— Свирид Онуфриевич! — обеспокоенным голосом сказал молодой этнолог, останавливая лошадь.
— Что?
Охотник поравнялся с ним.
— Несчастье: я потерял компас!
— Да ну? — воскликнул Свирид Онуфриевич. — Где? Может ли быть?