го должен быть Бог. Отцам и богомольцам тоже приходится принимать во внимание время и обстоятельства, и они делают оговорку в своём строгом решении: если государь пойдёт против недругов, за святые Божии храмы, за православную веру, за всю землю Русскую, епитимью ему разрешить, тогда освящённый собор его епитимью возьмёт на себя. Разрешительную грамоту честь по чести скрепляют своими печатями новгородский архиепископ Леонид, Корнилий ростовский и Антоний полоцкий, следом за ними семь епископов и самые влиятельные из игуменов и архимандритов. В мае совершается венчание Иоанна с Анной Колтовской. В том же мае освящённый собор поставляет на митрополию тишайшего, смиреннейшего архиепископа полоцкого Антония. Наконец всё в том же мае окончательно складывается тот план, с помощью которого Иоанн намеревается сокрушить крымского хана, если не погубить его навсегда. Осенью выжжена степь по всем татарским путям, от Мещеры, Донкова, Дедилова до Орляя и Путивля, травы нескоро взойдут на прокорм татарских коней. Зимой он сажает Ивана Мстиславского в Великом Новгороде наместником, подальше от южных украйн, отклонив его от другого предательства, в некоторой надежде, что никто более из больших воевод не решится предупредить Девлет-Гирея о западне, которую изготавливает для него московский царь и великий князь. Гуляй-город готов. Иоанн твёрдо помнит глупейшее хвастовство крымского хана о том, что тот московские дороги узнал. Именно, именно, на то и главнейший расчёт. Нынче хан по выжженным степям не пойдёт, обскачет, как прошедшей весной, все сторожи на закат, в том же месте перескочит Угру и нагрянет на Серпухов, от которого ведёт прямая дорога к Москве.
Для видимости приготовления ведут обыкновенным порядком. Вновь Разрядный приказ поднимает около двенадцати тысяч служилых людей, конных, людных и оружных, около двух тысяч московских стрельцов, около четырёх тысяч служилых казаков и несколько тысяч посошных людей на земляные работы, на переброску и установление пушек. Разрядный же приказ расписывает полки. Полки выдвигаются по старинным местам на левый берег Оки.
Во главе большого полка встаёт Михаил Воротынский, набольший воевода по родовой росписи мест после Ивана Мстиславского. Его полк занимает Коломну, по обыкновению прикрывая дорогу от Рязани к Москве, несмотря на то, что именно отсюда Иоанн нападения нынче не ждёт. На всякий случай своими распоряжениями он вводит в заблуждение и собственных воевод, также отклоняя их от предательства. Именно ради того, чтобы твёрже уверить своих воевод и татарских лазутчиков, что приготовления идут как всегда, он и повелел укрепить берега Оки двойным частоколом и отрыть по переправам окопы для московских стрельцов и служилых казаков, вооружённых пищалями, как впервые опробовал под Казанью.
В действительности настоящий сюрприз обнаглевшим татарам готовится именно в западном направлении. В сторону Калуги его повелением выдвигается передовой полк, причём Иоанн смело разрушает поседелые приёмы ведения войн, сложившиеся на протяжении многих веков как у московских, так и у многих удельных князей: впервые по числу воинов передовой полк значительно превосходит полки правой и левой руки, очевидное оскорбление для воевод этих, по разрядам старших, полков, ведь для важности мест каждый воин у них на особом счету. Больше того, передовой полк сплошь состоит из опричных частей, московских стрельцов и служилых казаков, его новые войска без разряда и мест, с единым порядком и единым командованием. В эту же группировку он включает несколько тысяч наёмников под началом Георгия Фаренсбаха. Воеводой передового полка он ставит князя Дмитрия Хворостинина, ещё молодого, почти никому не известного, захудалой фамилии, без места, не имеющего в земском войске никакого полка, однако успевшего отличиться два года назад под Рязанью. Полк правой руки он составляет наполовину из земских, наполовину из опричных служилых людей и ставит на него опричного воеводу князя Никиту Одоевского. Этот полк выдвигается непосредственно к Серпухову, за три версты от него, к так называемому Сенькину броду. Никита Одоевский тоже укрепляет брод частоколом, двумя рядами окопов, ставит пушки и ждёт. Где-то в тылу, тоже в ожидании наглых гостей, стоит гуляй-город. Именно эти два полка и подвижная деревянная крепость составляют его ударную силу. Только на них и может он положиться. Дрогнут они, не выдержат первого натиска разгорячённой, валом валящей орды — земские войска не остановят набег, Москвы и на этот раз не спасут.
В русской военной истории Иоанн — первый истинный полководец в духе нового времени. Он не витязь удельных времён, сам лично он никогда не обнажает меча, никогда не скачет во главе ревущего сзади полка, не бьётся в первых рядах. Он во всех подробностях разрабатывает план, как было в казанском и полоцком блистательных взятиях, а сам стоит в стороне, наблюдая, взвешивая, обретая опыт на будущее. Такое поведение государя до того непривычно, что витязи удельных времён искренно почитают его ничтожеством, трусом, поскольку сами только и умеют они, что, обнажив меч, скакать на врага, не помышляя о том, что прежде необходимо сплотить и верно расставить полки. Понятно, что со своей стороны вдумчивый, расчётливый Иоанн относится к ним как к ничтожествам и глупцам.
На этот раз он и считает разумным, и вынужден стоять в стороне. Разумеется, он не имеет права повторить роковую ошибку прошедшей весны, когда ушёл под Серпухов с одним царским опричным полком, был предан Иваном Мстиславским, был предательством обречён на полный разгром, может быть, на плен или смерть, и только что не бежал, чтобы укрыться в Ростове Великом. Ещё и другая причина более настоятельно принуждает его стоять в стороне. Только что на него наложена епитимья, наложена освящённым собором, всеми архиепископами, епископами, игуменами и архимандритами, правда, наложена с оговоркой: стоит ему встать во главе войска, и освящённым собором епитимья принимается на себя. Он государь, порой ему приходится лицемерить перед людьми, но перед Богом он всегда чист и прям, свою епитимью он должен сам исполнять как следует. Никому не объясняя причин, он уходит в Великий Новгород и увозит казну.
Будто бы злодейством опричнины опустошённая, обескровленная казна, следствием предательства брошенная на произвол судьбы им самим и боярами, прошедшей весной уцелела поистине чудом. Как должно, казна сберегается в глубоких подвалах его укреплённого дворца на Воздвиженке. Ворвись тогда татары в Москву, все его богатства могли перекочевать за Перекопь, на радость и бахвальство крымского хана, сколько бы тот ни приравнивал к праху все богатства земли. Но Москва сгорела дотла, казна укрылась под спасительным пеплом. На этот раз он опасается оставить её на попечительство воевод. Москву он вручает князьям Токмакову и Долгорукову, с собой забирает молодую царицу, сыновей Ивана и Фёдора, братьев царицы Григория и Александра Колтовских, немногих опричных бояр, опричных дьяков и громадный обоз из четырёхсот пятидесяти подвод, которые нагружены сундуками с казной, всего около десяти тысяч пудов золота, серебра и драгоценных камней, под присмотром его личной охраны, приблизительно полторы тысячи человек.
Остановившись для отдыха в Старице, он наконец призывает к себе неотступного Дженкинсона, который вынужден следовать за ним по пятам. Посланника королевы, глубоко оскорбившей его, он встречает добродушной улыбкой:
— Кого прощаю, того уже не виню.
И прибавляет в ответ на низкий поклон англичанина:
— Будем друзьями, как были.
Он милостиво выслушивает просьбы посла и возвращает английским купцам прежние привилегии, отобранные в наказание за нежелание Елизаветы вступить с ним в прочный военный союз. Он разрешает англичанам основать торговую контору в Астрахани для свободной торговли с Персией и торговый двор в Холмогорах. Когда Дженкинсон просит отпустить на родину английских художников и ремесленников, он слегка хмурится и отвечает, что все иноземцы вольны жить у него или воротиться к себе, на Русской земле их не держит никто. Самоуверенный Дженкинсон не улавливает, что тон его изменился, наглеет, несносная привычка англичан в сношениях с низшими расами, низшими, потому что это не англичане, и требует, чтобы казна оплатила товары, взятые у англичан в долг казнёнными или попавшими в опалу вельможами. Иоанн хмурится ещё больше, заметней даже для англичанина и отвечает, что велит справиться о долгах, однако впредь слышать о них не желает. Кажется, и довольно испытывать милостивое терпение грозного государя, да никакой англичанин не умеет кстати уняться перед варваром и дикарём, прирождённая спесь, ещё более прирождённая жадность ослепляют его. Дженкинсон требует, чтобы государь из своего кошелька оплатил всё, что англичане потеряли во время пожара Москвы, причина пожара нисколько его не волнует. Как ни сдерживает русский царь свой праведный гнев, гнев его прорывается, он отвечает резко, с брезгливым презрением, что не собирается отвечать за гнев Божий, обративший в пепел Москву.
Будь он вспыльчив без меры, неуправляем и в гневе безумен, как о нём старательно распускают слухи покупные клеветники, вышвырнул бы Дженкинсона ко всем чертям и прервал бы сношения с дурным англичанином, как бы разрыв ни вредил его собственным интересам и интересам Московского царства. В действительности Иоанн превосходно умеет управлять своим гневом. И на этот раз суровое давление времени и обстоятельств приглушает вспышку его оскорблённого самолюбия. Ему необходимы пушки, много пушек, чугунных и медных, и пушки, и железо, и медь торговые люди с трудом, обходя препоны и запрещения, рискуя жизнью в стычке с пиратами, везут из наглухо закрытой для русских Европы, им заграждает путь польский король, пираты нанятого Иоанном Керстена Роде едва сдерживают с каждым днём наглеющих польских пиратов, нападающих на одного впятером, нарвский порт всё ещё принимает английские и ганзейские корабли, но в любой день и час он может быть наглухо заперт соединёнными силами поляков и шведов. Густав Ваза и его сын Эрик, обязанные договорными грамотами, пропускали бесценные грузы по шведской земле, король Юхан, верный союзник польского короля и литовского великого князя, женатый на его сестре Катерине, отказывается исполнять обязательства покойного отца и заточенного им старшего брата и наглухо запирает свои рубежи. Иоанн всё ещё слабо надеется припугнуть Юхана, обессиленного датской войной и внутренней смутой, и возобновить поставки меди, железа, оружия и мастеров через Швецию, однако его расчётливый ум предвидит уже, что так-таки и придётся воевать с нерасчётливым узурпатором за Ревель-Колывань и что для успешной войны, для осады и приступа опять-таки пушки и пушки нужны, нужны позарез.