Следовательно, Мэри Ласкер осталось лишь укрепить веру обращенных. В 1969 году, ведомая своим уникальным стратегическим гением, Ласкер предложила создать “нейтральный” комитет экспертов под названием “Комиссия по победе над раком”[420]. Комитету вменялось в обязанность консультировать президента в вопросах организации эффективной систематической борьбы с раком. Комитет, как писала Мэри Ласкер, “должен включать представителей космической науки, промышленников, администраторов, планировщиков и специалистов в области онкологических исследований, <…> которым вверяется любой ценой обрисовывать для Конгресса возможности борьбы с раком”[421].
Разумеется, Ласкер позаботилась о том, чтобы в рядах комитета – впоследствии его назвали консультационной группой – нейтральных не было. Все участники группы тщательно отбирались из числа друзей, соратников и сторонников Ласкер, уже и без того завербованных на Войну с раком. Сиднея Фарбера избрали сопредседателем совместно с техасским сенатором Ральфом Ярборо (как и Листер Хилл, он был одним из самых давних союзников Ласкер в Конгрессе)[422]. Соломона Гарба включили в комитет благодаря его книге. Из Мемориальной больницы привлекли Джозефа Бурченала, из Онкологического института Розвелла Парка – Джеймса Холланда, из Стэнфорда – Генри Каплана. К группе присоединился и Бенно Шмидт, партнер в авторитетной нь10-йоркской инвестиционной компании и основной жертвователь Мемориальной больницы. (Из-за недюжинных организаторских способностей и неиссякаемой энергии Шмидту скоро предложили возглавить группу вместо Фарбера и Ярборо. Жирным плюсом здесь послужило и то, что он был республиканцем и доверенным лицом президента Никсона.) Таким образом, политика, наука, медицина и финансы слились для разработки национального ответа раку. Для поддержания видимости нейтралитета 2 июня 1970-го Ярборо отправил Мэри Ласкер письмо “с просьбой” присоединиться к группе (хотя внизу послания он приписал: “Письмо к Вам должно быть отправлено первым, ведь все это – благодаря Вашему гению, энергии и желанию помочь”).
Итоговый отчет консультационной группы, озаглавленный “Национальная программа победы над раком”, опубликовали зимой 1970 года[423]. Выводы оказались вполне предсказуемы: “В прошлом, когда федеральное правительство хотело обозначить наивысший приоритет научного проекта такого же масштаба и значимости, как борьба с раком, успешным оказывалось решение передать ответственность за проект независимому агентству”. По сути, консультационная группа осторожно намекала, что нужно создать независимое агентство по борьбе с раком – этакое НАСА от онкологии.
Стартовый бюджет новой организации должен был облегчить государственную казну на 400 миллионов долларов, а потом ежегодно повышаться на 100–150 миллионов, чтобы к середине 1970-х достичь миллиарда. Когда Шмидта спросили, считает ли он, что страна может “позволить себе такую программу”, он без колебаний ответил: “Мы не только можем позволить себе эту программу, мы не можем позволить себе обойтись без нее”[424].
Воплощая в жизнь рекомендации консультационной группы, в марте 1971 года Тед Кеннеди и Джейкоб Джевитс представили на рассмотрение сената законопроект S 34 – “Закон о победе над раком”[425]. Целью закона было создание Национального онкологического управления, независимого, саморегулируемого агентства по исследованиям рака. Директора управления должен был назначать президент США и утверждать сенат – что опять-таки подчеркивало исключительный уровень автономии организации. (Как правило, узкоспециализированные институты – вроде Национального института сердечных заболеваний – находились под общим контролем системы Национальных институтов здоровья, НИЗ.) Консультативный совет из 18 членов должен был отчитываться перед Конгрессом о продвижениях в борьбе с раком. Совет предполагалось составить из ученых, администраторов, политиков, врачей и – что выглядело весьма спорно – отдельных “представителей общественности” вроде Ласкер, Фута и Бобста, чья единственная задача сводилась к поддержанию острого интереса населения к Войне с раком. Уровень финансирования, общественного внимания и автономии организации был бы беспрецедентным в истории НИЗ и, пожалуй, в истории всей американской науки.
Мэри Ласкер не покладая рук работала в политическом закулисье, стараясь обеспечить поддержку законопроекту Кеннеди – Джевитса. В январе 1971 года она разослала целую пачку писем своим многочисленным друзьям, прося их выступить за образование независимого онкологического агентства. В феврале она совершила очередной блистательный маневр: она уговорила свою чикагскую подругу Эппи Ледерер, которая под псевдонимом Энн Ландерс вела колонки советов в национальной прессе, выпустить колонку о раке и законопроекте Кеннеди как раз тогда, когда в сенате начиналось голосование[426].
Колонка Ландерс вышла в Chicago Sun-Times 20 апреля 1971 года. Начиналась она серьезно: “Дорогие читатели! Если сегодня вы настроены посмеяться, лучше сразу пропускайте раздел Энн Ландерс. Если же хотите внести свой вклад в дело, которое может спасти миллионы жизней – а вероятно, и вашу, – пожалуйста, оставайтесь со мной. <…> Сколь многие из нас в эти дни задаются вопросом: «Если наша великая страна способна отправить человека на Луну, почему мы не можем научиться лечить рак?»”
Ландерс, вторя ласкеритам, отвечала на этот вопрос так: раку недостает не только медицинской, но и политической заботы. “Если достаточное количество граждан сообщит своим сенаторам, что хочет принятия законопроекта S 34, то его примут. <…> Голосуйте за S 34, – призывала она. – И пожалуйста, указывайте свое имя”.
Даже Ландерс и Ласкер были потрясены обрушившимся шквалом писем. “Я своими глазами видела, как к зданию сената подъезжают грузовики”, – вспоминала журналистка Барбара Уолтерс[427]. Письма – в общей сложности около миллиона – везли мешками, канцелярия не успевала их обрабатывать. Один сенатор рассказывал, что получил 60 тысяч писем. Секретарша, на долю которой выпало разбирать почту, вывесила у себя над столом табличку “Долой Энн Ландерс!”[428]. Стюарт Саймингтон, сенатор от штата Миссури, умолял Ландерс объяснить читателям в очередной колонке, что писем больше не нужно. “Пожалуйста, Эппи! – просил он. – Я все понял” [429].
Сенат понял тоже. В июне 1971 года там рассматривали модифицированную версию законопроекта Кеннеди – Джевитса[430]. В среду, 7 июля, после того как десятки ученых и врачей высказали свои мнения, законопроект поставили на голосование. В 17:30 голоса были подсчитаны: 79 за и 1 против.
Быстрая и решительная победа в сенате была именно тем, что планировали ласкериты. Теперь законопроекту предстояло пройти утверждение в палате представителей – и там ожидалось гораздо больше сложностей. В нижней палате Конгресса у ласкеритов было меньше влияния и союзников. Палата представителей затребовала новые свидетельства, причем не только от членов консультационной группы, тщательно отобранной ласкеритами, но и от других врачей, ученых, управленцев и политиков. Оказалось, сторонние мнения резко расходились с озвученными в сенате. Филип Ли, бывший помощник министра здравоохранения США, сетовал: “Рак – это не какой-то там остров, в изоляции ожидающий, пока ударная программа сметет его с лица земли. Нынешняя затея никоим образом не сравнима с полетом на Луну, с программами «Аполлон» или «Джемини», для которых нужно главным образом мобилизовать деньги, людей и технические средства, чтобы объединить в одном солидном пакете уже имеющихся у нас научных знаний”. Миссия “Аполлон” и Манхэттенский проект, две модели, выбранные Войной с раком за образец, были технологическими достижениями, базирующимися на прежних глубоких научных открытиях (атомной физики, гидромеханики, термодинамики). В ситуации же с раком не было даже поверхностного понимания механизма злокачественной трансформации нормальной клетки. Сол Шпигельман, ученый-онколог из Колумбийского университета, бил ласкеритов их же излюбленной метафорой: “Предпринимать сейчас тотальную атаку на рак – все равно что пытаться высадить человека на Луну, не зная ньютоновского закона всемирного тяготения”[431]. Джеймс Уотсон, открывший структуру ДНК, ругал законопроект на чем свет стоит. “Проводить «надлежащие» исследования не обязательно означает проводить «хорошие» исследования, – писал он позже. – В частности, мы не должны рассчитывать на собственное везение. <…> Скорее, мы станем свидетелями массового распространения благонамеренной посредственности”[432].
Другие оппоненты ласкеритов указывали, что идея тотальной войны с прицелом на одно избранное заболевание непременно нарушит естественное взаимовыгодное сотрудничество между разными областями исследований, так что ученые-онкологи поневоле замкнутся в своем информационном пузыре. Один из управленцев НИЗ выражал недовольство: “Если кратко, [закон] постулирует, что внутри системы НИЗ все институты равны, но один – [Национальный институт онкологии] – равнее прочих”[433]. Многие утверждали, что метафора войны неизбежно будет отвлекать от дела, взбивая всю эту пену ажиотажа и надежд, и тогда неудача обернется полнейшей катастрофой. “Боюсь, что исследователей рака ждут большие проблемы, – писал Ирвин Пейдж, редактор уважаемого научного журнала. – Как только людям покажется, что затея не приносит плодов, они потеряют терпение. Увидев на примере прогулки по Луне, каких высот можно достичь системным анализом, целенаправленными исследованиями и координацией усилий, обыватели слишком охотно переносят эту логику и на борьбу против рака”