“Любители трансплантаций продолжат их проводить, противники – продолжат не проводить”, – сформулировал в беседе с журналистом из New York Times Ларри Нортон, видный онколог и президент Национального союза организаций по борьбе с раком молочной железы[792]. Конференция обернулась сущей катастрофой. Уже затемно измученные участники выбрались из огромного зала на улицы вечерней Атланты, но и там влажный теплый воздух не принес ни малейшего облегчения.
Безвода покинул конференцию в спешке, оставив за собой кильватер из смятения и неразберихи. Он недооценил значение своих данных: они оказались единственным столпом, на котором держалась вся теория онкотерапии, не говоря уже о четырехмиллиардной индустрии. Онкологи прибыли в Атланту за ясностью, а отбыли из нее вконец раздраженные и растерянные.
В декабре 1999 года группа американских исследователей, обеспокоенная тем, что достоинства этого метода все еще вызывают вопросы, а тысячи женщин требуют лечения, написала Безводе, спрашивая, нельзя ли им приехать в Йоханнесбург и лично ознакомиться с данными его испытаний. Поскольку лишь его трансплантации оказывались столь успешными, возможно, в Витватерс-ранде они выучат важный урок и перенесут эти знания на американскую почву.
Безвода охотно согласился. В первый день визита, когда исследователи запросили учетные документы 154 участниц его испытаний, Безвода прислал им всего 58 папок, причем, что удивительно, все они описывали случаи из экспериментальной (ауто-ТКМ) группы. Когда же гости попытались настоять на просмотре данных контрольной группы, Безвода заявил, что они “потерялись”.
Озадаченные американцы решили копать глубже, и вскрывающаяся картина тревожила их все сильнее[793]. Предоставленные им записи выглядели на удивление халтурно: небрежные одностраничные заметки, сделанные словно бы задним числом, одним махом подытоживали результаты шести или восьми месяцев предполагаемого лечения. Критерии зачисления в испытания найти обычно не удавалось. Безвода утверждал, будто делал трансплантации равному числу темнокожих и белых женщин, но почти все записи касались бедных, полуграмотных темнокожих пациенток йоханнесбургской больницы Хиллброу. Когда же исследователи попросили ознакомиться с формами согласия на процедуру, знаменитую тяжелыми осложнениями, документов снова не нашлось. У больничных наблюдательных советов, обязанных хранить подобные протоколы, разумеется, не осталось ни единой копии. Складывалось впечатление, что никто вообще не давал согласия и не имел ни малейшего понятия об испытаниях. Многих участниц, числившихся как “выжившие”, давным-давно сплавили в стационары паллиативной помощи – умирать от терминальных, некротических стадий рака груди – и исключили из списка подлежащих дальнейшему наблюдению. Одна женщина из экспериментальной группы не получила ни единого лекарства. Еще одна история болезни при ближайшем рассмотрении оказалась мужской, причем раком молочной железы пациент не страдал[794].
Вся эта история оказалась выдумкой, мошенничеством. В конце февраля 2000 года, чувствуя, как петля разоблачения с каждым днем все туже сжимается вокруг него, Вернер Безвода отправил своим коллегам по университету лаконичное письмо, в котором признался в фальсификации части результатов исследования. (Впоследствии он объяснял изменения в записях своим стремлением сделать эксперимент более “доступным” для коллег-американцев.) “Я допустил серьезное нарушение научной этики и поступил недобросовестно”, – написал он[795]. Затем он уволился из университета и прекратил давать какие бы то ни было интервью, перенаправляя все вопросы к своему адвокату. Его номер исчез из телефонного справочника Йоханнесбурга. В 2008 году я сам пытался разыскать Безводу, чтобы взять интервью, но ничего не вышло.
Эпический провал Вернера Безводы стал последним ударом по амбициям высокодозной химиотерапии. Летом 1999 года разработали последнее испытание – проверить, может ли STAMP увеличить выживаемость женщин с раком груди, затронувшим многочисленные лимфоузлы. Через четыре года ответ не оставлял сомнений: никаких видимых преимуществ. Из 500 пациенток, зачисленных в экспериментальную (ауто-ТКМ плюс высокодозная химиотерапия), девять умерли от посттрансплантационных осложнений и еще у девяти лечение вызвало агрессивный, устойчивый к химиотерапии острый миелоидный лейкоз – рак несравненно худший, чем прежний. (Аутотрансплантация костного мозга оказалась совершенно бесполезной в лечении рака молочной железы и многих других опухолей, однако, как выяснилось позже, избавляла от некоторых лимфом – что еще раз подчеркивало гетерогенность раков.)
“К концу 1990-х чары развеялись, – заметил Роберт Мейер. – Последними испытаниями лишь забивали гвозди в крышку гроба. Мы уже лет десять подозревали, каким окажется результат”[796].
Ландшафтный дизайнер Мэгги Кесвик Дженкс наблюдала конец эпохи трансплантации в Шотландии. Дженкс создавала фантастические сады – футуристические вихри из прутьев, прудов, камней и земли, стойко выдерживавшие беспорядочный натиск сил природы. В 1988 году ей провели щадящую операцию по поводу рака молочной железы, а потом и мастэктомию. Некоторое время она надеялась на выздоровление, однако через пять лет, вскоре после 52-го дня рождения, у нее случился рецидив: дали о себе знать метастазы в печени, костях и позвоночнике. В эдинбургской Западной больнице общего профиля она прошла курс высокодозной химиотерапии с последующей ауто-ТКМ. Дженкс не могла знать, что испытания STAMP в конце концов провалятся. “Доктор Билл Питерс <…> пролечил [трансплантацией] несколько сотен женщин, – писала она, не теряя надежды на исцеление. – Средняя продолжительность ремиссии у его пациенток составляла восемнадцать месяцев. Сейчас мне это кажется целой жизнью”. У самой Дженкс в 1994 году, едва прошли те самые 18 месяцев после трансплантации, снова случился рецидив, и в июле 1995-го она скончалась.
В эссе, озаглавленном “Взгляд с передовой”[797], Мэгги сравнила свой опыт переживания рака с ситуацией, когда кто-то глухой ночью внезапно просыпается в огромном реактивном самолете, откуда его сбрасывают с парашютом над незнакомой местностью, не дав даже карты.
Ты, будущий пациент, мирно следуешь с остальными пассажирами к далекому пункту назначения, как вдруг в полу возле тебя (почему именно тебя?) разверзается огромная дыра. Возникшие невесть откуда люди в белых халатах надевают на тебя парашют, и вот, не успев ни мгновенья подумать, ты уже летишь вниз. Земля все ближе. Удар о землю. <…> Но где же враг? Что есть враг? Чего от него ждать?.. Ни дороги. Ни компаса. Ни карты. Ни подготовки. Вдруг что-то следует знать, а ты не знаешь? Где-то вдали, в облаках, люди в белых халатах пристегивают парашюты к другим таким же бедолагам и изредка машут тебе рукой, но даже если ты их спросишь – ответа они не знают. Они там, наверху, в Джамбо-джете, заняты парашютами, а не составлением карт.
Этот образ запечатлел отчаяние и растерянность той эпохи. Одержимые радикальными и агрессивными подходами, онкологи изобретали все новые и новые парашюты, но у них не было сводных карт трясины, которые могли бы провести через нее пациентов и врачей. Войска, ведущие тотальное наступление на рак, заблудившись, провалились – во всех смыслах этого слова.
Лето – сезон сиквелов, но от Джона Бейлара продолжений, честно говоря, никто не ожидал. Бейлар тихонько томился в одиночестве в кабинете Чикагского университета с мая 1986 года, когда его первая статья – “Прогресс против рака?” – сильно ударила НИО по лбу. Прошло ровно и лет, и Бейлар, главный обличитель американской онкологии, должен был со дня на день разразиться обновленной сводкой. В мае 1997-го он вернулся на страницы New England Journal of Medicine с очередной оценкой прогресса в борьбе с раком[798].
Основная идея статьи Бейлара, написанной в соавторстве с эпидемиологом Хизер Горник, явственно проступала из заголовка: “Рак не побежден”. “В 1986 году, – начинал Бейлар, – когда один из нас докладывал о тенденциях заболеваемости раком в Соединенных Штатах в период с 1950 по 1982 год, было совершенно очевидно, что почти сорок лет исследований, сфокусированных главным образом на лечении, не сумели обратить постепенное увеличение смертности. Теперь мы дополняем тот анализ данными за период до 1994 года. Наш обзор начинается с 1970-го, чтобы частично перекрыть данные предыдущей статьи, а также потому, что принятие Национального закона о раке в 1971 году ознаменовало резкий рост размаха и интенсивности общенациональных усилий в области исследования рака”.
Со времен первой статьи Бейлара в его методике мало что изменилось. Как и в прошлый раз, Бейлар и Горник начали со стандартизации населения США по возрасту, чтобы каждый год между 1970-м и 1994-м распределение по возрастам было одинаковым (эту методику мы разбирали раньше). Смертность от рака для каждой возрастной категории стандартизировали пропорционально и получали, по сути, застывшую, статичную популяцию, так что смертность можно было сравнивать год за годом напрямую.
Закономерности, проступавшие из такого анализа, отрезвляли. С 1970 по 1994 год смертность от рака не уменьшилась, а выросла примерно на 6 % – со 189 до 201 смерти на 100 тысяч человек. Надо признать, в последние 10 лет смертность перестала расти, но даже это вряд ли тянуло на победу. Рак, заключал Бейлар, все еще царствовал, не побежденный. Национальный прогресс в борьбе с ним, изображенный в виде графика, выглядел горизонтальной прямой: Война против рака продолжала заходить в тупик.