Князь Платон Зубов, официальный руководитель заговора, не добился, несмотря на все свои старания, никакой высшей должности в управлении и, сознавая, насколько его присутствие неприятно императору Александру, поспешил удалиться в свои поместья. Затем он предпринял заграничное путешествие, долго странствовал и умер, не возбудив ни в ком сожаления.
Я уже упомянул выше, каким образом был удалён граф Пален. То же произошло и с графом Паниным. Через несколько месяцев по восшествии на престол, незадолго до коронации, император Александр отнял у него портфель министра иностранных дел. Эти главные руководители и вдохновители всего заговора были поставлены под надзор высшей военной полиции и получили приказание не только не показываться при дворе, но никогда не появляться даже вблизи тех мест, где будет находиться император. Карьера их была навсегда закончена, и обоим пришлось отказаться от государственной деятельности, которая между тем была их стихией, и закончить существование в одиночестве и полном забвении.
Если принять во внимание все эти обстоятельства, то легко убедиться, что император Александр в его положении не мог поступить иначе по отношению к заговорщикам, несмотря на увещания своей матери.
Эта форма наказания, избранная для них Александром, была им наиболее чувствительна, но несомненно и то, что более всех наказал он себя самого, как бы умышленно терзая себя упрёками совести, вспоминая об этом ужасном событии в течение всей своей жизни. Приближалось время коронации. В конце августа 1801 года двор и высшие власти Петербурга переехали в Москву. Здесь среди величественных церемоний, празднеств и увеселений, среди трогательных проявлений народной любви и восторга, воображению Александра невольно представлялся образ его отца, ещё недавно с той же торжественностью всходившего на ступени трона, вскоре обагрённого его кровью. Пышная обстановка коронационных торжеств, с её блестящим ореолом самодержавной власти, не только не прельщала Александра, но ещё более растравила его душевную рану. Я думаю, что он в эти минуты был особенно несчастен. Целыми часами оставался он в безмолвии и одиночестве, с блуждающим взором, устремлённым в пространство, и в таком состоянии находился почти в течение многих дней, не допуская к себе почти никого.
Я был в числе тех немногих лиц, с которыми он виделся более охотно в эти тяжёлые минуты, тем более что с давних пор он делился со мной самыми тайными, сокровенными мыслями и доверял своё горе. Получив от него разрешение входить к нему во всякое время без доклада, я старался по мере сил влиять на его душевное состояние и призывать его к бодрости, напоминая о лежащих на нём обязанностях. Нередко, однако, упадок духа был настолько силён, что он отвечал мне следующей фразой: «Нет, всё, что вы говорите, для меня невозможно, я должен страдать, ибо ничто не в силах врачевать мои душевные муки».
Все близкие к нему люди, видя его в таком состоянии, стали опасаться за его душевное равновесие, и так как я был единственный человек, который мог говорить с ним откровенно, то меня часто просили навещать его. Смею думать, что усилия мои повлияли благотворно на его душевное состояние и что многие мои доводы поддержали его падающую энергию. Несколько лет спустя великие события, в которых император Александр играл такую выдающуюся и славную роль, доставили ему успокоение и в течение некоторого времени поглотили всё его внимание и вызвали кипучую деятельность. Но в последние годы его царствования та же мрачная идея снова овладела им, вызвала отвращение к жизни и повергла в мистицизм, близкий к ханжеству.
Во время неоднократных бесед наших о событии 11 марта Александр не раз говорил мне о своём желании облегчить насколько возможно участь отца после его отречения. Он хотел предоставить ему в полное распоряжение его любимый Михайловский замок, в котором низверженный монарх мог бы найти спокойное убежище и пользоваться комфортом и покоем. В его распоряжение хотел отдать обширный парк для прогулок и верховой езды, хотел выстроить для него манеж и театр — словом, доставить ему всё, что могло бы в той или иной форме скрасить и облегчить его существование.
В благородном и великодушном характере Александра было, однако, что-то женственное, со всеми качествами и недостатками этих натур. Вот почему нередко наряду с прямотой и ясностью взгляда, с мужеством и твёрдостью, отличающими истинно великих людей, он соединял в себе чисто женскую мечтательность и фантазёрство. К числу таких иллюзий следует отнести фантастический, можно сказать, романтический план Александра успокоить низверженного императора, отняв у него корону и водворив в Михайловский замок.
Это была, конечно, фантазия, неосуществимая мечта, которую следует приписать его молодости, неопытности и полному незнанию жизни.
Я счёл необходимым ничего не умалчивать о печальной катастрофе, которой началось царствование Александра, считая это лучшим средством воздать должную справедливость этому монарху, о котором стоустая молва распространила множество слухов, незаслуженно пятнающих его память. Простая безыскусственная правда, чуждая всяких прикрас, обеляет его от этого возмутительного обвинения и лучше всего объясняет, каким образом он был вовлечён в действие, совершенно противное его образу мыслей, его наклонностям, а также причину, почему он не наказал более строго людей, к которым питал органическое отвращение.
Чтобы оправдать память императора Александра от столь ужасного возмутительного обвинения, я решил лишь описать с полной правдивостью его совершенную неопытность и полное отсутствие честолюбия, благодаря которому он стремился избегать престола, чем добиваться царского венца. Если уяснить себе все эти многообразные причины, беспристрастный читатель, несомненно, придёт к заключению, что, по всей справедливости, можно только жалеть об Александре, но не предъявлять к нему столь тяжкого и несправедливого обвинения.
Прочтя недавно «Историю Консульства и Империи» Тьера, я нашёл в ней материал, относящийся к этому событию. Это записка графа Ланжерона о кончине императора Павла. Описанные в ней факты справедливы, но, чтобы осветить этот рассказ и сделать его вполне справедливым, необходимо сделать следующие весьма важные добавления:
1) Необходимо добавить те доводы и средства, к которым прибегли Панин и Пален, чтобы получить от Александра согласие на отречение его отца.
2) Согласие это было получено ими после продолжительной борьбы и после формального и торжественного обещания не причинять никакого зла императору Павлу. Необходимо также указать на искреннюю скорбь Александра при известии о гибели отца.
3) Эта скорбь продолжалась многие годы и была настолько сильна, что заставила опасаться за здоровье и жизнь Александра, и была причиной его влечения к мистицизму.
4) Александр не мог простить Панину и Палену — двум инициаторам заговора, — что они вовлекли его в поступок, который он считал несчастьем всей своей жизни. Оба они навсегда были удалены от двора и не смели показаться ему на глаза.
5) Император Александр не наказал второстепенных участников заговора потому, что они имели в виду лишь отречение Павла, необходимое для блага империи. Он не считал себя вправе карать их, ибо почитал себя столь же виновным, как и они. Что касается ближайших участников убийства, то имена их долгое время были ему неизвестны, и он узнал их только через несколько лет. Некоторые из них (как, например, граф Николай Зубов) к тому времени уже умерли, другие же были сосланы на Кавказ, где и погибли.
ЗАПИСКИ БАРОНА ГЕЙКИНГА
Записки барона Гейкинга были изданы в 1886 году на немецком языке, под заглавием «Из дней императора Павла. Записки курляндского дворянина» (Aus den Tagen Kaiser Pauls. Aufzeihnungen eines Kurlandichen Edelmans. Leipzig. 1886).
Гейкинг был женат на дочери начальницы общества благородных девиц (Смольный институт) Лафон, которая пользовалась особенным расположением и уважением великого князя Павла Петровича и великой княгини Марии Фёдоровны. Гейкинг, занимавший место председателя суда в Митаве, ездил в Петербург к тёще, имел случай неоднократно встречаться у неё с великим князем и умел заслужить его благоволение. Тотчас по восшествии своём на престол император Павел вызвал его в Петербург и сделал сперва сенатором, а потом председателем юстиц-коллегии; но в конце 1798 г. Гейкинг впал в немилость, был уволен в отставку и выслан обратно в Митаву.
Записки его были переведены и напечатаны в «Русской старине» 1887 года, но с исключением последней (пятой) главы, где рассказывается смерть Павла. Подробности этого события Гейкинг слышал от участников и современников, так как через несколько дней по кончине Павла приехал в Петербург хлопотать о пенсии, в которой ему было отказано государем при его увольнении.
Желая объяснить непостижимый образ действий, которого наш бедный государь придерживался в течение нескольких месяцев, пожалуй, немудрено даже соблазниться учением Мани[125] и признать его справедливым. Добро и зло чередовались, сменяя друг друга в продолжение какого-нибудь часа; доброта и варварство диктовали ему в один и тот же день приказы, в принципе как нельзя более противоречащие один другому. Не успеешь, бывало, похвалить какое-нибудь мудрое и справедливое мероприятие, как приходит весть, что всё, заслуживающее ваше одобрение, уже разрушено.
Чтобы разгадать эту загадку, я предлагаю здесь читателю свою гипотезу; он может отвергнуть её, если ему удастся найти другую, более соответствующую характеру Павла. По моему мнению, всякий его добрый поступок совершался под влиянием сердечной теплоты и первого непосредственного чувства, тогда как всё, отмеченное печатью жестокости, внушалось ему косвенным образом извне и было прежде всего порождением зависти, ненависти и желания выставить напоказ живейшую заботливость о его личности окружающих; затем, этим же путём стремились ускорить кризис, необходимость которого становилось всё неизбежнее. И действительно, в силу своего коварства и своей пронырливости, интриганы не видели другого средства для своего спасения, как совершение нового преступления.