Дениска сперва занялся лосенком. Он соскреб с него присосавшихся гадов, зачерпнул шапкой воду, омыл худое искусанное тельце, потом принес охапку мокрого мха, обложил им лосенка в несколько слоев. Затем выломал длинную ольховую ветку, охлестал голову лосихи, набросал перед нею веток и, ступая по ним осторожно, также обмыл кожу, закрыл толстым слоем мха. Лосиха широко открыла глаза, потом закрыла их. И в этом взгляде Дениска увидел не страх, а благодарность.
Вскоре они уже были около этого места вдвоем. Андрейка нес лопату и ведро, Дениска — веревку и топор.
Перво-наперво срыли крутизну берега, бросая землю под шею зверя. Потом лопатой же откинули грязь о.т боков лосихи, подложили по обе стороны вырубленные березовые стволы. Стоя на них, подвели под живот лосихи веревку, концы вывели на берег и стали тянуть. Лосиха, собрав последние силы, рванулась, выбросила передние ноги из трясины, встала на твердое место. Еще рывок за веревки помог зверю вытянуть из топи и задние ноги. Лосиха поднялась и тяжелыми скачками вышла на берег. Тут силы снова покинули ее, и она упала. Андрейка принялся ведрами носить на берег воду и лил ее на лосиху, Дениска ножом чистил кожу. Зверь не зря ринулся в болото: вся кожа его была покрыта струпьями, меж которых торчали брюшки насосавшихся клещей. Лосиха сначала лежала не шевелясь, потом приподняла голову, замычала. «Пить просит»,—догадался Дениска. Андрейка поднес ей ведро, и лосиха крупными глотками принялась пить. Затем начали мыть вымя. Оно набрякло, было твердым. Дениска промял его, отдоил застоявшееся молоко, кивнул Андрейке:
— Неси мальца сюда.
Лосенка положили около вымени, Дениска пальцами разжал ему зубы, вложил сосок в рот, другой рукой нажал на вымя. Струйка молока будто оживила лосенка, он начал жадно сосать.
— Давай, давай, кормись, — приговаривал Дениска,— и молись богу, что мы оказались на твоем путе.
Еще натаскали мху, покрыли зверей слоем, сели рядом, усталые.
— Что теперь будем делать с ними? — спросил Андрейка.
— Поживем — увидим.
III
Сегодня у помещика Абыза Бекбулатова гость — пристав Семейка Маков. Гость, прямо сказать, надоевший. Уж, поди, скоро полгода, как торчит он в Лаишеве, и в то, что приехал он ловить мятежника Илейку, татарин не верит. Кто знает, может, послан он Москвой, чтобы доглядывать за ним, за Абызом, и доносить государю. Хоть и подарил Иван Васильевич Бекбулатову именье, хоть и велики у него перед царем заслуги, однако, может ли он татарину верить? Вот и послан Семейка вынюхивать: а не готовит ли Абыз измену? Потому и терпит бек пристава, угощает его в неделю по два раза на своем подворье. Сколько мяса он за полгода сожрал, сколько вина вылакал, только один аллах знает. Вот и сейчас сидит Маков за столом, широкий пояс на пузе распустил, хлещет пиво ковшами и не пьянеет. Сам Абыз к хмельному не больно привык, в юности и молодости он не пил, коран запрещал. Пророк Магомет сказал в Истинной книге, что капля вина оскверняет душу человека. Потому сейчас хоть и пил Абыз вдвое меньше Семейки, но спьянился вдвое больше.
— Ты чо, как красна девка, губами шлепаешь. Пей!— Маков пододвигал к беку ендову,* шмыгал носом.
— В коране сказано... капля оскверняет...
— Ништо! Бог простит. А что касаемо капли, так это проще всего, — пристав макнул палец в пиво, стряхнул на иол. — Вот и нет той капли, котора оскверняет. Остальное можно пить. Ништо!
— Я не верю тебе, Семейко, аллах свидетель, ты не за кузнецом приехал.
— Отчего, не веришь?
— Полгода казенный харч жрешь, царевы деньги тра тишь. Да тот Илейка весь с потрохами того не стоит. Царь ради него и рубля пожалел бы.
— Не мудр ты, Абыз. Вот прошлый раз ты мне на мужиков своих жалобился. Что, мол, не слушают тебя...
— Обнаглели! Даже ребятишки... Вчера шел я по улице, а один кричит: «Абыз, свиное ухо обгрыз!» Я хотел на него собаку пустить, а мужики сразу к изгороди и за колья. Разве, мне не обидно! Мой отец Булат Казань помогал царю воевать, брат мой Симеон Бекбулатович на царском престоле сидел, я сам с царем на Баторея ходил, а какая мне честь? Только и слышу «свиное ухо ашал!»
— Прикажи ишшо пива подать, и я тёбе скажу, поче му я долго не уезжаю.
Абыз хлопнул в ладони, вошла высокая девушка в легком шелковом халате, в полупрозрачных восточных шаль-варах. Стройный стан ее просвечивал через шелк и кисею
— Настька! Пива тащи! Мясо кончилось.
Девушка поклонилась, вышла.
— А ведь до чего ^епна, стерьва, а! — воскликнул пристав. — Ты бы послал ее ко мне в каморку-за чем-нн будь. Я бы бедра'ей погладил...
— А она бы тебя по рылу! Я сам ее обидеть боюсь. То и гляди ночью прирежет. Либо убежит. Как тогда отца ее дождем, а?
— Но штаны татарские да халат все ж даки одела.
—• Другую одежду отобрал. Что ей оставалось делать?
Настя вошла, поставила на стол пиво и мясо, повернулась, чтобы уйти. Маков поднял ладонь, хотел ее шлепнуть по ягодице, но не успел. Девка взмахнула пустым подно сом, ударила ребром по запястью. Пристав вскочил, взвыл стал трясти руку, подпрыгивая. Абыз захохотал:
— Ну что, погладил?
— Выпори ее! Велю!
— Ладно. Только если убежит, твоя вина будет. А может, сам накажешь, когда в каморку пошлю, а?
•— Лей пиво! Вот отца поймаю, тут уж я с нею потешусь, — пристав одним махом выпил налитый ковш. — Ты сказал, что царь за Илейку рубля пожалеет. Нет, не пожалеет. Царь, он знает, что к чему. Конечно, чтобы его словить, траты велики. Ну а если он, не пойманный, снова ратагу в тыщу разбойников собьет да на царевы угодья г' ведет? Во скоко тыщ это встанет? Я знаю, ты скуп. Ты мяса и ш:ва жалеешь, а если этот вор все твое именье разорит, дешевле будет? Вот почему я тут полгода торчу, и еще столько же проторчу, коли понадобится.
— А может, он за дочкой и не придет больше?
. — Придет, — Маков разгладил усы. — Она у него единственная родня. Только бы не прозевать. Ты ее часом на улицу не отпускаешь Ли? По ночам сторожишь ли?
— Не боись. Ночыо цепочку на ногу одеваю, одежду убираю....
— Покажи.
— Пойдем.
В спаленке. Насти пусто. На нарах соломенный тюфяк закинут рогожей, подушка набита сеном. Около нар, будто змейка, лежит цепь. Один конец с браслетом, другой болтом прикован к полу. На единственном окне — решетка.
Пристав покачал решетку, держится крепко. Подошел, поднял цепь, потянул. Болт заскрипел, начал вылезать из половицы.
— Пол гнилой, бек! Убежит ведь. С цепью удерет!
— Нет, Около окна и двери человек мой ходит. До утра.
— Ты что это, бек! Да я теперь ночи спокойно спать не буду. А человека твоего тот Илейка запросто придушит. Нет, позови кузнеца, пусть он новую дыру пробьет, в здоровом месте. Я так велю.
— Ладно. Завтра сделаю...
Кузнец пришел на второй день, в обед. Настя сидела на нарах и хлебала щи, положив миску н& колени. Старая служанка, что привела его, встала в дверях. Кузнец выдрал болт, сказал служанке:
— Ломик принеси. Он на крыльце оставлен.
Служанка ушла, кузнец подошел к Насте, зашептал:
— Илья двух молодцов за тобой прислал. Я цепь наращу, хитрое колечко поставлю. Жди. Радость свою не выказывай, а то этот пес пристав догадлив. Придем за тобой через неделю, не ранее.
Настя кивала головой. Вошел Абыз, спросил;
— Ты сам струмент принести не мог? 'Зачем служанку отослал?
— Струмент, барин, пока не нужен. Цепь в кузницу понесу. Наращивать надо.
— Зачем?
— Близко здоровых половиц нет, все гниловаты.
— К ночи успеешь?
— Работа не велика.
Вечером кузнец принес цепь, выдернул половицу, пробил в ней дырку, сунул болт, заклепал накрепко. Абыз сам проверил работу, натягивая цепь со всей силой, болт не шевельнулся.
IV
Через сутки лосиху и лосенка друзья перевели к землянке, соорудили для них загородку, рубили ветки и охапками носили корм. Лосиха ела ветки охотно, лосенок сосал молоко и начал заметно поправляться. Андрейка ловил рыбу, ее тут было много. Дениска ходил на охоту. Кормились сносно, ночью лосиху и лосенка заваливали мхом, а сами прятались от комарья в задымленной землянке. Иногда пили молоко.
Прошло трое суток, кузнец не появлялся.
Еще прошло трое суток.
— Придет твой кузнец али не придет?! — не вытерпел Дениска.
— Не знаю. Если тебе невтерпеж, иди за Камни. Мне надо дождаться.
— Меня за Камнями никто не ждет. Мне на твою сестренку больно хочется посмотреть.
«А мне, думаешь, не хочется?» — хотел было сказать Андрейка, но промолчал.
— Ты мне не ответил прошлый раз: она у’тебя красивая?
— Да как тебе сказать, все при ней.
«— На тебя похожа?
— Нет. На мать.
— Если понравится, отдашь за меня?
— У нее спросишь. Только знай, она девка сурьезная и таких бабьих угодников не любит.
— Стало быть, ждать мне ее не стоит?
— Подожди. Вдруг и она... И мне одному плохо.
— Лосиха уж по загону ходит. И лосенок.
— Причем тут...
— Может, с собой ее возьмем?
— Пошто она нам, Забота одна.
— Вот и дурак. Корму в лесу навалом, молоком, чай, поделится в случае голодухи. Да и котомки на нее наве-шаем.
— Так она и пойдет за нами.
— За нами, может, не пойдет, а за лосенком... Мы его на веревочку.
— Чудной ты.
Кузнец пришел только на девятый день. Рассказал про Наетю, про цепочку.
— Выкрасть ее нам троим было бы трудно, я кой-каких мужиков подговорил. Они согласились помочь, только...
— Что «только»?
— Если вы их с собой возьмете,
— Много их?
— С десяток будет. Может, чуток больше.
— Я не знаю...
— Чего ты не знаешь? — Дениска взъярился. — Леса велики, всем места хватит. Да если хочешь знать, всем скопом-то лучше. Нам никакая погоня не страшна будет. Отобьемся.