Ешка поднял большой серебряный крест, осенил им трижды все четыре стороны. Пономарь, опять же быстро и незаметно, вложил ему в руку кисть, Ешка макнул ее в сосуд и трижды крест-накрест махнул во все стороны Воевода Ноготков первый поднялся с колен, размашисто ткнул перстами в лоб, в плечи и в живот. Вслед за ним шумно встало все воинство, осеняя себя крестно.
Воевода Григорий Вельский подошел к фундаменту, вынул из кармана четыре серебряных рублевика, вдавил по одному в раствор, махнул каменщикам рукой. Те торопливо стали набрасывать на известковую сероватую кашицу каленые кирпичи. Храм был заложен и начал строиться*.
К вечеру пошел дождь, и это все сочли знамением святой богородицы, которая окропляла первые камни города, обещая ему счастливую судьбу.
* Храм был выстроен только в XVIII в.
I
Наказ государыни Данила Сабуров выполнил — обоз со строительными материалами на Кокшагу привез, теперь можно было со спокойной совестью уезжать на свое воеводство в город Нижний. Тем более, что крепость заложили, и стены ее росли. Но Сабурову позарез нужно было ехать не в Новгород Нижний, а в Москву. В свое время в Свияжске он упустил из своих рук мятежника Илейку Кузнецова, на которого в Тайном приказе указ лежал: «Кто того вора и бунтовщика имает, тому выплатят триста Рублев». Деньги даже для князя и воеводы немалые. Они были почти в руках Никиты, но кузнец улизнул.
И вот сейчас узнал Сабуров, что Илейка снова объявился на Кокшаге у Ноготкова. Будто бы ему царский указ о прощении есть. А вдруг нет! Мало ли что государыня обещала. Она обещала, а царь не подписал. Или Бориско Годунов помешал. Вот и выходило, что надо ехать в Москву, побывать в Тайном приказе, все выведать, и если старый указ в силе... Но в нынешнее время, когда ногайский мурза по левому берегу Волги, шастает, разве можно без спросу воеводство бросить?
И пошел Данила на прощание к воеводе Ноготкову:
— Слышь-ко, Иван Андреич, я покидаю ныне тебя.
— С богом, княже.
— А ты, я чаю, о закладке города государю докла-дать будешь?
— Надо бы. Но каждый человек на счету, а мелочь посылать к царю не принято. Подожду малость. Вот стены возведем...
— А ты бы меня попросил. Дюже я по ребятишкам да по бабе соскучился.
— Ты же мне не подначальный.
— Так если я твою грамоту радостную государыне привезу, то меня за самовольство она, я чаю, бранить не будет.
— Если так — поезжай. А грамоту я напишу...
И поехал Сабуров в Москву. За себя на воеводстве оставил голову Григория Шетнева.
В Москве такое присловье есть: «Ленив яко дьяк». А верно, чего бы ему стараться, если на каждого дьяка десяток подьячих, а то и более работают. Поэтому дьяки более всего распоряжаются, приказывают, а чтобы самому спину гнуть — зачем это нужно? А среди ленивых дьяков самые ленивые — в Казенном приказе. Приказ этот ведает царской казной и иными государственными деньгами. Золото, серебро и даже медь, если их в деньги обратить, к рукам пристают зело липко, и уж если здесь работой себя обременять — совсем дураком надо быть.
Только два дьяка на Москве с этим были несогласны. Один — главный дьяк царской думы Андрей Щелкалов, другой — его племянник Спиридон. Чуть ли не двадцать лет служил в приказах Андрей Щелкалов и всюду работал как мул. Никто не знал, когда он спит, когда ест, когда празднует. Казалось, приди в приказ в полночь, а дьяк Андрей там. Какой тебе совет надобен, приди, спроси — даст- Ума у дьяка — палата. Пронырливости более, чем у хорька, грамотностью всех превосходит. Племянника своего Спиридона приставил к покойному Ивану Ивановичу в дьяки, после смерти царевича перешел Спиридон к Федору Ивановичу, да так до сего времени при государе и служит. А сам Андрей первосоветник при главе думы боярине Мстиславском. Вона куда махнул. Уж на что умен Борис Годунов, но и он Щелкалова за своего наставника чтет и верит ему во всем.
Первая встреча Ирины и Бориса со Щелкаловым произошла вскоре после коронации. Ирина искала деньги для строительства городов.
— Деньги, вестимо, государева казна дает, — начал говорить Щелкалов.—А казной той ведает Ленивый приказ...
— Его и впряме так на Москве зовут, — объяснил Борис Ирине.
— Я бь; его еще воровским назвал. Мыслимо ли дело, скоро сто лет минет, как в Казенном приказе Головины хозяева. Один Петька что стоит, а теперь и Володька-плут тут. Первый из царевой казны ворует, второй — из государственной. Иван Васильич, покойничек, и так государеву казну вконец расстроил, а теперь эти двое ее стригут. Уж четырех рук не хватает, третьего Головина — Мишку приспособили. И посему скажу, матушка-царица, денег они вам не дадут.
— Как это не дадут?! — Ирина подняла голову. — Если государь прикажет...
— Петька-казначей пошлет вас в думу, а там его сторонники— Мстиславский и Шуйский. Они на повеление Федора Иваныча одной ноздрей не чихнут. Они только тебя, Борис Федорович, побаиваются, да и то только пока.
— А вот почему. Вспомни, кто при коронации государя шапку Мономаха нес?
— Шапка та давно у нас символом власти чтется, и он, сей Петька, как бы ее, эту власть, государю даровал. Дескать, бери, царевич, но если не удержишь, прости,— отниму обратно. Вот он как себя мнит! Теперь вся власть в думе у Мстиславского, а он тебя, Борис Федорович, ненавидит. И ждут они с Петькой, чтоб по тебе ударить. И ударят, если ты шею подставлять будешь.
— Смело говоришь, Щелкалов!
— А мне терять нечего! Я ваш наставник, и коль вас Петька угробит, то и мне сего не миновать.
— Уж коль наставник, то наставь, как быть нам?
— Надо упреждающие удары делать! И хитрые удары. Пусть государь прикажет: думе проверку казны сделать. Ты с этим указом приходи в думу и потребуй девять проверщиков. И все пусть будут они сторонники Головиных.
— Такое бывало не раз, — сказал Годунов хмуро.— Что толку?
— Нам важно, чтоб дума постановление вынесла. А как только сие случится, то государь пусть предложит добавить в ревизию Спирьку, а ты предложь меня. Им назад ходу не будет, и тогда... Уж как я раскручу Головиных, как раскручу!
[
Так оно и случилось- Дьяк Щелкалов раскрутил дела Казенного приказа, ревизия выявила, что Петр Головин похитил шестьдесят тысяч государственных денег, а Владимир Головин залезал в цареву казну.
Боярский суд приговорил главного казначея к смертной казни, а Владимира Головина изгнали со службы, лишили чинов и имущества и сослали в ссылку на Белозеро. Мишка Головин оказался проворнее брата и убег в Польшу.
Партия Мстиславских и Шуйских пошатнулась, накренилась. Вот тогда и назвал Мстиславский Щелкаловых окаянными дьяками. И было за что. Щелкалов уговорил больного Романова отдать свои полномочия Годунову, и тот стал фактически во главе партии Романовых. Шуйский, испугавшись этой силы, отошел от Мстиславского. Главному опекуну царя пришлось спасать, свою голову. Он ушел из думы, передав свой пост сыну.
Молодой Мстиславский оказался хитрее отца. Он свято чтил государя, слушался государыню, подружился с Годуновым. Все свои силы он решил бросить на Щелкаловых. Да придумал так умно, что вместе с окаянными дьяками можно было свалить не только Романовых, Годуновых, но и Ирину- А без них Федор Иванович не стоил бы и гроша.
II
Данила Сабуров приехал домой, помылся в бане, поужинал в семье, а утром прямехонько направился в Тайный приказ. Сунул первому подьячему гривенник в лапу, тот поворошил бумаги и сказал, что указ о поимке вора и бунтовщика не отменен и деньги за его голову целы.
Тогда Сабуров стал проситься на прием к царице, дабы передать ей грамоту с Кокшаги. Данила рассчитал тонко: грамоту могли принять просто так и в Разрядном приказе, но разве могла любопытная Ирина пропустить рассказ о крепости из уст князя и воеводы? Принимали его по-простому во дворце Бориса Годунова. Царь все еще болел, и его перенесли из тесных и душных кремлевских палат к шурину в светлые, солнечные комнаты с видом на Москву-реку. Когда Сабуров вошел, он увидел чисто семейную картину. Царь сидел в низком кресле, спиной к окну. Одет просто — льняная толстая, длинная до пят рубаха, на острые колени наброшена большая шаль. Ирина сидит за пяльцами, вышивает образ Спаса Нерукотворного. Годунов в удалении справа сидит у стола, читает свитки. Дьяк Спиридон что-то пишет.
Данила шагнул к государеву креслу, хотел упасть на колени, но царь поднял руку, замахал ею.
— Садись, князь, будь как дома. Я поправляться стал— порадуй меня. Говорят, у тя грамота от Ноготкова воеводы?
Сабуров выхватил из рукава свиток, протянул царю-
— Дай, князь, грамоту сюда, — Ирина протянула руку через пяльцы. — Чай, это мой город строится, мне и читать.
Царица читала медленно, в комнате наступила тишина. Царь нарушил ее.
— Инородцы все еще бунтуют?
— Усмирились пока, государь. Землю для города продали добровольно, за малую цену, строить крепость многие пришли.
— Вот как! А я думал, они лютые.
— Всякие, государь. Бывают и лютые.
— Что про ногайского мурзу слышно? — спросил Годунов.
— Хотел было полк Гагина-Великого в ночи перерезать, да черемисская девка одна упредила. Князь более тысячи всадников из пищалей порешил.
— Вот как! С чего бы это черемиса нам радеть стала?
— Ас того, мой братец, — Ирина прервала чтение,— что посылали мы туда людей божьих с добротою и ласкою Они, чай, не звери — понимают. Спасибо, князь, что напомнил мне об этом. Обещала я благочинному Иоахиму написать указ, дабы всех русских беглых людей, которые в тех местах государю служить захотят, простить. И надо же, запамятовала.
— Нехорошо, Иринушка, — Федор покачал головой.— Ты теперь царица, а царско слово— это кремень. Я помню, ты мне про этот указ говорила. Спиридон, пиши не