Всегда так пахнет. И в болезни, и в здравии. Пьянит голову, лишает разума и способности думать.
— Спасибо, дорогой муж, — впрыснутый в голос яд немного отрезвил, позволяя отпустить женское тело от себя. — Благодарю за внимание.
Перехватив дрожащими пальцами свою тросточку, девушка отклонилась, пытаясь обойти меня со стороны, даже не обернувшись.
Дрянь! Как только может выводить меня из себя такой ерундой!
— Торопишься?
— В моем случае каждый день на счету, — сморщив от новой болезненной волны аккуратный носик, она продолжала смотреть куда-то вдаль, игнорируя мое присутствие.
— Почему госпожа не в постели?
— Простите, господин. Госпожа просила свежего воздуха, лекарь одобрил прогулку, — служанка почтенно склонилась, демонстрируя вызывающее декольте. — Я провожу госпожу в ее покои, если вы настаиваете.
— Я сам. А ты пошла прочь. Скажешь Вероне, что я приказал отправить тебя в хлев.
Девушка вздрогнула, но спорить не стала. Знает, что за каждый синяк на теле Тарн ее могла ждать участь и похуже, чем уборка навоза в стойлах. Недоглядела, позволив ей упасть.
— Значит, ты решила прогуляться.
— Как видите, мой августейший супруг, — прорычала Альба, искоса наблюдая за убегающей служанкой. Видимо, моля ту о возвращении. — Воздух в моей спальне пропах лекарствами и настойками, от них болит голова.
— Я провожу тебя.
Ощутив, как дрогнули пальцы, которые я силой уложил на свой локоть, не сдержал довольной ухмылки.
Злится. Интересно за что. Надо бы выяснить.
Глава 24
Балкон на одном из верхних этажей дворца мог стать очередным местом, подходящим для моей гибели, и я послушно волокла дрожащие ноги, стараясь не отставать от Ворона, идущего вперед и распрямившего плечи. Едва успевая, я слишком быстро сбила дыхание, но врожденное упрямство не позволяло попросить послабления. Я просто шла, из последних сил переставляя ватные ноги, в которых не было крепости.
Четырнадцать дней бесконечных лекарств и растираний.
Придворный лекарь ответственно старался поднять меня на ноги, но был молчалив и отстранен. Скупо отвечал на мои редкие вопросы, а иногда и вовсе позволял себе игнорировать мой голос, делая вид, что он здесь совершенно один.
Кроме него меня навещала лишь служанка, менявшая простыни и кормившая с ложечки бессильную царицу. Она тоже оказалась неразговорчивой, но не из-за личной неприязни, а под гнетом страха сказать или сделать что-нибудь не так.
Хаял пропал.
Сложно было поверить мутным воспоминаниям, которые мне оставило воспаленное сознание, но не увидев слугу ни на следующий день, ни на другой и ни через седмицу, я поняла — мне не почудилось.
Ворон легко и без сожалений покарал своего слугу, лишив жизни. Было ли мне жаль? Нет. Мне было… никак. Холодно и пусто, словно эти часы в ледяной камере выморозили все живое и сочувственное.
Хаял оступился, за что и получил свое наказание. На этом все. Точка.
Нужно просто запомнить: Ворон не прощает. Запомнить и никогда не забывать.
— Как ваше самочувствие, дорогая супруга?
Нарушив благоговейную тишину, Ворон помог мне подойти к каменной перегородке и отступил, заводя крепкие руки за широкую спину. Дышит мне в затылок, знает и чувствует, что путь отхода у меня лишь один — броситься вниз, легко наклонившись и расслабив и без того бессильное тело.
— Все… приходит в норму.
— Именно поэтому вы упали около дверей моей спальни?
— Если я нарушила ваш покой, приношу свои извинения. Обещаю, более подобного не повторится.
— Никогда не нарушишь мой покой? — уточнил он.
— Никогда больше не подойду к вашей спальне.
Боги! Альба, заткнись! Закрой свой рот!
— Все еще кусаешься, — мягко, урча словно огромный зверь, Ворон встал ближе, вдавливая мою спину в свою грудь и заставляя впиться пальцами в снег, лежащий на камнях. — Я думал, ты утратила зубы в связи с болезнью.
— Я почти здорова, господин.
— Не неси чепухи, Тарн. Больше лжи меня бесит только белая ложь и завышенная храбрость, равняемая с глупостью.
— Сортэн. Я Альба Сортэн.
— Я прогнал тебя.
— А я не ушла.
— Глупая птичка, — прошептал мужчина, мягким, едва уловимым движением стягивая с моей головы глубокий капюшон. — Маленькая глупая птичка. Мне не хватало твоего острого язычка.
Уткнувшись носом в мой затылок, Ворон сделал шумный глубокий вдох, по всей видимости, закрывая глаза. Широкие ладони опустились на мои плечи, плавно скользя вниз по рукам и останавливаясь на талии, слегка сжимая ее.
Будто оковы вновь захлопнулись на моей коже, обжигая ледяным металлом.
— Я даю тебе последний шанс — собирайся и уходи. Сейчас. Пока я готов тебя отпустить.
— Или что?
— Или ты останешься здесь. Навсегда. Пока смерть не разлучит нас, так ведь говорилось в молитве, верно?
Сердце застучало слишком быстро, и я невольно вздрогнула, испугавшись того, что Ворон может услышать его шум. Но мужчина, игнорируя мою дрожь, аккуратно, но сильно притянул ладонями к себе, крепче впечатывая копчиком в свой пах.
— Думай. У тебя есть ровно столько времени, пока та стая воронов не устроится на старом дубе, — прошептал Ворон, указывая поворотом головы на огромный чернеющий ствол спящего гиганта. К нему приближалась стая воронов с воинственным криком, видимо, не так давно поживившаяся чем-то, и решившая передохнуть.
Это всего несколько секунд! Быстрее! Нужно думать быстрее!
— Вы узнали ответы на вопросы, что задавали мне?
— Узнал.
— Нашли доказательства моей невиновности?
— Нашел, — мрачно ответил он.
— Тогда зачем я вам, если мстить вы хотели другой?
Развернуться в его руках было сложно, но решающий судьбу вопрос требовал зрительного контакта. Глаза в глаза, меч о меч, взрыв о взрыв! Я должна видеть его лицо сейчас, или разорвусь на части от страха перед собственными словами.
— Не спрашивай то, о чем знать не хочешь, — едва размыкая губы, он произнес это настолько холодно, что мурашки рассыпались по телу бисером, скользящим и царапающим кожу.
— Я спросила. А значит, хочу узнать.
Короткий взгляд в сторону за мое плечо, и острый уголок его рта слегка приподнимается в ядовитой улыбке. Такой многообещающей, что в грудине начинает болеть.
— Ты опоздала. Вороны уже сели.
— И что с того?
— А значит, я сам решу, что делать с тобой, моя госпожа. Гнать в шею, полоща хлыстом вдоль гибкого позвоночника, или кусать сладкие губы, разрываясь от страсти.
Неожиданно пришло смирение. Меня удовлетворил бы любой его ответ.
— И каким будет ваше решение? — голос предательски дрогнул, а губы задрожали, будто я собиралась расплакаться от напряжения прямо на его глазах.
Ответом мне стали сильные ладони, обхватившие лицо и поднявшие его вверх. Губ коснулась уже знакомая кожа, горячая, перечная, как зимняя мята, пропахшая раскаленным металлом и жаром костра. В моем случае — погребального.
— Я решил оставить тебя себе, пока не наскучишь. Я буду играть с тобой, пить твою добродетель и марать твой светлый образ, — сгорая от гнева, Ворон громко и утробно рычал это, выдыхая мне в губы. — Я сломаю тебя, не от мести, а от желания обладать ровно столько, насколько тебя хватит. Испачкаю твои белые пальцы, искусаю твою невинность и раздеру когтями надежду. Когда-нибудь ты выйдешь отсюда, покинешь этот замок и уйдешь. Но знай — от тебя останется лишь оболочка, жалкое подобие человека.
— Любовь опасна, верно?
Резко отшатнувшись, мужчина широко раскрыл глаза, задыхаясь от злобы. У него был ошарашенный, преданный вид, будто я специально наступила на больную мозоль, и давлю, давлю, давлю не переставая!
Черные как смоль волосы растрепал ветер, а в расстегнутый ворот рубахи прокрались прозорливые снежинки, тут же умирая от жара кожи.
— Вернись в спальню и не смей больше выходить, — бросил и коротко, слишком нервно дернул рукой, разворачиваясь на пятках сапог.
Мне оставалось только смотреть ему вслед на подгибающихся от облегчения ногах.
Не хочет меня видеть. Что может быть лучше?
Глава 25
Дни шли один за другим, менялось лишь количество снега за окном, заметая стены замка воздушными, но такими жесткими сугробами.
Я поправлялась. Медленно, но верно вставая на ноги, бродила по своим покоям, словно призрак прошлого. Иногда от боли хотелось выть в голос, но, зная, что стража стоит у дверей, я кусала шелковые подушки, которых в последнее время становилось все больше.
Служанка приносила всякие мелочи, минуя мой протест, и лишь бросала испуганные взгляды каждый раз, когда я просила ее убраться подальше. И я перестала. В конце концов, она не виновата в том, что не может выполнить мой приказ, минуя слово Ворона, забывшего о моем существовании. Только чертовы подушки! Море подушек, свечей, книг и прочей ерунды, которых становилось все больше и больше!
Он словно пытался создать мне условия, в которых я буду существовать до конца своих дней. Украшал мою камеру, не желая, чтобы птичка слишком быстро ослабла от тлена и умерла. Подачка. Унизительное подаяние беспомощной.
А еще наряды. Чертова прорва нарядов! Вызывающе дорогих, торжественных и сшитых на заказ. По моим меркам, которые Лиз сняла в тот же вечер, когда мы встречались с господином в последний раз.
Он украшал меня, но сам не смотрел на итог своих трудов. Наряжал, словно куколку, и не играл, отставив в дальний уголок до лучших времен.
Как и стоило ожидать — они наступили слишком быстро.
В этот вечер Лиз, как и всегда, помогла мне одеться к ужину, туго затягивая корсет и укладывая волосы в гладкие волны. Каждый вечер одно и то же, но ужинала я по обыкновению в полном одиночестве, глядя на движимый ветром снег — единственное, что менялось в моей обыденности.
И в этот раз серебряные блюда принесли с точностью до секунды, выставляя легкие закуски на изящный столик у окна. Сервировка, небольшая вазочка с чертополохом и серебрян