{129} «А мы, — жаловался Украинцев в другом письме, — по вся дни с утра и после обеда за челобитными сидим, и несть нам восклонения».{130}
Письма Украинцева содержат уникальные сведения о том, как решались дела в столице в отсутствие царского двора. Стольник князь П. Г. Львов, приехавший в Москву с Двины 25 июля, сообщил князю Хованскому о неспокойных настроениях среди архангельских посадских и стрельцов, побуждаемых «ко всякому дурну и несогласию» служилым человеком Максимом Окуловым. Хованский в присутствии Украинцева приказал князю Львову «про те речи записать и руку ему приложить. И докладывал о том благоверной государыне царевне и великой княжне Татьяне Михайловне». «И сказал мне, — докладывал Украинцев, — что указала государыня царевна послать на Двину великих государей грамоту к боярину и воеводе ко князь Никите Семеновичу Урусову, чтобы он двинских стрельцов и посадских людей призвал к съезжей избе и сказал им государской указ, чтоб они Максимковым лживым словам не верили, а были на государскую милость надежны; да чтоб иконы же обнадеживанные грамоты послать к стрельцам и к посадским людям. И я грамоты изготовил, и князь Иван Андреевич приказал их отпустить, только я не отпускаю тех грамот, известно, и тебе, государю, о том чиню; что мне о том изволишь приказать?» Как видим, Хованский в важных случаях обращался за указаниями к царевне Татьяне Михайловне. Но интересно, что Украинцев не выполнял указаний Хованского, не получив согласия своего патрона. Впрочем, в данном случае это вполне оправданно: дела управления Архангельском находились в ведении Новгородской чети, подчиненной начальнику Посольского приказа.
В одном из писем Голицына подчиненному содержится загадочное упоминание: «Да стереги, для Бога, пристава, которой послан в Ыверской монастырь, чтоб письмо, которое он привезет, не попалось иным мимо нас в руки, зело то нужно. А добро б по дороге для стереженья послать от Москвы верст за 9 пристава. И те б письма привез к тебе, а ты ко мне пришлешь». С. К. Богоявленский и В. И. Буганов высказывают небезосновательное предположение, что в условиях неспокойной обстановки в столице Софья Алексеевна вместе с царями и правительством на всякий случай готовила убежище в Иверском монастыре, расположенном на одном из островов Валдайского озера. Здесь царская семья могла бы надежно укрыться под защитой новгородских дворян, ненавидевших Хованского с 1665 года, когда он командовал Новгородским разрядом и бесчестил новгородцев кнутом и батогами.{131}
Между тем князь Иван Андреевич продолжал ревностно исполнять обязанности по управлению столичными учреждениями. Когда Украинцеву нужно было отправить из Москвы в Воздвиженское гетманских посланцев, дьяк Ямского приказа И. Ф. Бутурлин заявил, что нет свободных подвод. Хованский тут же распорядился поставить дьяка и ямских старост на правеж. На следующий день Украинцев получил полсотни подвод.
В переписке отразился примечательный момент, когда Хованский впервые выразил несогласие с непомерными требованиями обнаглевших стрельцов. 22 июля Украинцев сообщил Голицыну: «Вчерашняго дня били челом великим государям некоторые два полка надворной пехоты о дворовых деньгах, как им предь сего их братье давано по два рубли человеку. Да они же били челом за валовое дело (работу на возведении крепостных валов. — В. Н.), что делали по Белгородской черте в прошлом году. И боярин князь Иван Андреевич сказал им, что на дворовое строение великие государи ныне и впредь ничего им давать не указали… А за валовое дело стыдно им и бить челом; и естьли им за валовое дело дать жалованье, то и всего государства ратные всяких чинов люди учнут о том бить челом, потому что все ратные люди валовые дела и окопы делывали». Находившиеся при Хованском выборные других стрелецких полков также высказали порицание челобитчикам, и те «отошли с печалью».
Этот отказ выполнить стрелецкие требования вызвал возмущение надворной пехоты: стрельцы «ссылались по полкам письмами», негодуя на выборных, которых считали подкупленными правительством. «И сего дня, — пишет Украинцев, — с тою ведомостью выборные приходили, и князь Иван Андреевич объявил им, и как тое дело вчерашняго дня было. И они, выслушав у него о том и приложа ему в том свою опасность, разошлись по полкам». Вероятно, выборные действительно имели основания опасаться гнева рядовых стрельцов. Украинцев тоже выражал обеспокоенность: «А что, государь, из того впредь учинится, и то время окажет; добро б, государь, было, чтоб великие государи изволили притить к Москве, не помешкав».{132}
Опасения не оправдались: стрельцы смирились, что не смогли получить из истощенной казны необоснованно требуемые деньги. Им было проще выколачивать недоданное за прошлые годы жалованье из своих полковников. С большинством бывших столичных командиров они уже свели счеты, а теперь требовали к ответу гарнизонных полковников из других городов.
Как уже говорилось, первым из них стал начальник черниговских стрельцов Степан Янов, привезенный в Москву и казненный по требованию восставших 14 июня. Вероятно, тогда же правительство под нажимом надворной пехоты постановило отозвать в Москву переяславского полковника Афанасия Паросукова и батуринского полковника Максима Лупандина, однако по просьбе гетмана Самойловича распоряжение было отменено — соответствующий царский указ был прислан Хованскому 22 июля. Иван Андреевич в связи с этим совещался с другими членами боярской комиссии. Украинцев сообщил Голицыну, что Хованский «хочет писать к великим государям, прося милости», чтобы отставка Паросукова и Лупандина непременно состоялась, иначе можно опасаться «великого дурна» от стрельцов.
Поскольку Малороссийский приказ также находился в подчинении Голицына, решение вопроса о замене полковников украинских гарнизонов зависело непосредственно от него. Соответственно, на него и обратилось раздражение Хованского, дошедшее до прямых угроз. «И досадует на тебя, — извещал Украинцев своего начальника, — что ведаешь ты настоящее дело, да не остерегаешь того и не так поступаешь, не опасаясь здоровья своего». Со своей стороны думный дьяк не скрывал страха перед начальником Приказа надворной пехоты: «А я от него в том крепко опасен».
Голицын в ответном письме старался смягчить ситуацию: «…о Порасукове и о Белосельском (новом полковнике на его замену. — В. Н.) как хотят, так и делают, от нас посылки быть не для чего». Что же касается Лупандина, то гетманское прошение в его защиту прислал в Москву сын самого Хованского, курский воевода князь Петр Иванович. Но даже об этом руководитель Посольского приказа не хотел напрямую оповещать главу боярской комиссии. «И ты, — инструктировал он подчиненного, — к слову нарочно извести ему про сие слухом, а не от меня». Как видно, Голицын тоже всерьез опасался «батюшки» московских стрельцов.
Двадцать девятого июля двор возвратился из похода в Москву, а Голицын на несколько дней задержался в своей деревне Булатниково. Он наставлял Украинцева: «Какие дела прилучатся, докладывай государыне сам». Это самое раннее документальное упоминание о Софье как о правительнице.
На другой день Украинцев сообщил патрону, что царевна сразу же по приезде развернула активную деятельность. Прежде всего она решила затянувшийся вопрос об отправке команды стрельцов на Украину для сопровождения «кречатников» — дворцовых служителей, которые должны были отвезти гетману Самойловичу кречетов и ястребов в качестве царского подарка. Соответствующее указание Софья, минуя Хованского, дала его заместителю в Приказе надворной пехоты окольничему Венедикту Змееву. Тот пообещал откомандировать стрельцов в течение одного дня. Возражений со стороны Хованского не последовало. Затем правительница взяла для рассмотрения сообщения гонцов Малороссийского приказа о положении на Украине и переписку гетмана с севским воеводой Леонтием Неплюевым, выслушала краткий доклад Украинцева о возвратившемся из Англии и Франции посольстве Петра Потемкина. По последнему вопросу Софья распорядилась затребовать у Потемкина копии грамот королей Карла II и Людовика XIV на латинском языке и осведомилась, готов ли статейный список (отчет о результатах миссии). В случае готовности этого документа царевна собиралась поставить Потемкина к руке, то есть дать ему аудиенцию для доклада.
Далее произошел интересный эпизод. К Потемкину с устными распоряжениями Софьи был отправлен один из приказных служителей, однако возвратился ни с чем. Украинцев сообщил Голицыну: «И подьячий, которой посылан, сказывал мне, что Петр в том отказал и поехал к милости твоей». Таким образом, летом 1682 года авторитет Софьи Алексеевны как правительницы еще не был непререкаем. Известный своими заслугами на дипломатическом поприще Петр Иванович Потемкин мог позволить себе не выполнить ее указание, сочтя более правильным сделать первый доклад о результатах своей миссии не царевне, а руководителю внешнеполитического ведомства.
Любопытно также, что Голицын вполне одобрил это поведение, распорядившись в ответном письме Украинцеву: «Петра Потемкина к руке до моего приезду к Москве не ставь, хотя и укажут ставить; а зачем, о том я великих государей (то есть, конечно, Софью. — В. Н.) извещу… А Петр Иванович Потемкин был у меня, и о том учини, пожалуй, как писано к тебе выше сего».
В тот же день Хованский поспешил решить вопрос о Паросукове и Лупандине — привел на аудиенцию к царям и Софье стрелецких депутатов, приехавших из Киева, Переяслава и Батурина, и те просили, «чтоб указали великие государи Афонасья и Максима переменить», говоря при этом, что у полковников много заступников, а они, стрельцы, «беззаступны и беспомощны». Софья «изволила князь Ивану Андреевичу говорить, чтоб их не переменять». И князь Иван Андреевич сказал, что «невозможно учинить, чтоб не переменять, потому что уже они (стрельцы. —