В. Н.) обнадежаны тем, что велено их переменить». Софья вынуждена была уступить и приказала подготовить царские грамоты о замене Паросукова князем Иваном Белосельским, а Лупандина — Семеном Воейковым и о присылке обоих отставных полковников в Москву. Украинцев снова счел нужным получить по данному вопросу согласие Голицына: «И ты о том, что ко мне изволишь приказать?» Князь поспешил ответить: «По указу государыни учини не помешкав, что она указала».{133}
Так Паросуков и Лупандин, несмотря на попытки защитить их, попали в руки московских стрельцов, которые принялись выбивать из них деньги на правеже. Лишь 5 сентября правительница, сумевшая к тому времени упрочить свою власть, распорядилась прекратить истязания.
Приведенные выше сообщения Украинцева отражают лишь малую часть государственной деятельности Софьи, поскольку касаются только вопросов, входивших в компетенцию Посольского и Малороссийского приказов. Разумеется, эти учреждения, несмотря на их важность, не могли привлечь в исключительное внимание правительницы — она должна была в равной мере заниматься делами других ведомств, выслушивать доклады приказных судей и дьяков и давать им указания от имени царей. К сожалению, документально подтвердить это невозможно, но логика вещей говорит сама за себя.
Переписка Голицына и Украинцева является единственным достоверным источником, позволяющим судить как о степени участия Софьи Алексеевны в государственных делах летом 1682 года, так и о тогдашнем характере ее власти. Нет никакого сомнения, что на царевну уже тогда смотрели как на регентшу при малолетних братьях. Вместе с тем ее слово еще не во всех случаях являлось законом. Отдельного внимания заслуживает вопрос об отношениях Софьи Алексеевны с царевной Татьяной Михайловной, считавшейся главой царской семьи. Американский историк Пол Бушкович на основании рассмотренной выше переписки делает вывод, что в конце июля «Софья сумела оттеснить тетку Татьяну от деятельности».{134}
В действительности же никакой борьбы между ними не было. Очевидно, что Татьяна Михайловна лишь по необходимости участвовала в делах, когда к ней обращались за инструкциями во время отсутствия в столице ее властолюбивой племянницы. Возможно даже, что эти обязанности были старшей царевне в тягость. Во всяком случае, руководителям Посольского приказа было абсолютно ясно, что по возвращении Софьи в Москву все дела будет решать именно она. Когда Голицын пишет Украинцеву: «Докладывай государыне сам», — у того не возникает вопроса, о какой из государынь идет речь.
После победы в деле Паросукова и Лупандина стрельцы продолжали подавать челобитные о взыскании денег с других полковников — Колупаева, Писарева, Жемчужникова. Все они были доставлены в Москву и заплатили крупные суммы по искам бывших подчиненных. Правительство почти ежедневно удовлетворяло требования стрельцов о предоставлении им лавок, кузниц, мест под лесные склады и другой городской недвижимости.
Князь Иван Хованский также решил позаботиться о собственном благополучии, принудив к вступлению с ним в брак вдову убитого стрельцами думного дьяка Лариона Иванова, одного из самых богатых приказных деятелей того времени. По свидетельству Андрея Матвеева, согласие князь получил от избранницы «за жестокими угрозами». О предстоящей свадьбе Украинцев сообщал Голицыну в письме от 20 июля: «О князь Иване Андреевиче сказывают, что будет жениться в пришлое воскресенье с тою, о которой тебе и самому известно, а подлинно ль так, и то время покажет». Легко вычислить, что свадьба Хованского состоялась 23 июля. А через неделю царевна Софья Алексеевна призвала новоиспеченную княгиню Хованскую ко двору, решив, по-видимому, удовлетворить свое женское любопытство.
Иван Андреевич поспешил предъявить претензии на вотчины и поместья покойного думного дьяка. 12 августа ему были отведены земли Лариона Иванова в восьми уездах, а вскоре еще в двух — в общей сложности примерно четыре тысячи четвертей (около восьми тысяч гектаров). Хованский позаботился также о своем среднем сыне Петре — добился передачи ему двора и каменного особняка на Никитской улице, ранее принадлежавших боярину Ивану Максимовичу Языкову, убитому стрельцами в первый день восстания.{135}
Хованский чувствовал себя хозяином в столице, контролируемой подчиненной ему надворной пехотой. Правительница до поры была склонна потакать непомерным амбициям стрелецкого «батюшки». При выездах царского двора из Москвы князь Иван Андреевич неизменно назначался главой думных комиссий, замещавших государей. Так произошло и 13 августа 1682 года при отъезде царской семьи в Коломенское.
В возглавленную Хованским комиссию вошли боярин Михаил Львович Плещеев, окольничие Иван Севастьянович Хитрово, Иван Федорович Пушкин и Кирилл Осипович Хлопов, думные дворяне Иван Иванович Сухотин и Викула Федорович Извольский, думные дьяки Афанасий Тихонович Зыков и Иван Саввич Горохов. Как уже говорилось, Плещеев был сторонником Софьи и отчасти мог ослабить влияние равного ему по чину Хованского. Иван Хитрово также не мог быть угоден главе комиссии, поскольку в 1674 году у него произошел крупный служебный конфликт с Петром Хованским. Отличавшийся злопамятностью князь Иван Андреевич, конечно, не забыл старую обиду, нанесенную его сыну. Позиция Ивана Пушкина была, скорее всего, двойственной. В июне 1682 года он вошел в Боярскую думу (возможно, даже по протекции царевны Софьи) как сторонник Милославских, но при этом был шурином Ивана Андреевича Хованского — тот в 1642 году женился на его старшей сестре Ирине.{136} Правда, последнее обстоятельство отчасти утратило значение, поскольку к описываемому моменту князь не только овдовел, но и вступил в новый брак. Но для сыновей Хованского Пушкин, разумеется, оставался дядей. С учетом огромного значения родственных связей в боярской среде его вряд ли можно считать явным противником Хованских, хотя в большей мере он, вероятно, ориентировался на Софью. Приверженцем правительницы, безусловно, являлся Викула Извольский, которому 17 сентября 1682 года был доверен арест Петра Хованского в Курске.{137} Бесспорным сторонником царевны можно считать также Ивана Сухотина. Вполне лоялен ей был Афанасий Зыков, в начале сентября повышенный в чине до думного дворянина, а 10 октября назначенный товарищем судьи Палаты расправных дел. Из всех вышеперечисленных лиц единственной креатурой Ивана Хованского являлся Кирилл Хлопов. Что же касается Ивана Горохова, то он не стал работать ни в этой комиссии, ни в следующей, назначенной в том же месяце.
Как видим, оставленные в Москве думцы в подавляющем большинстве являлись противниками Хованских. Несомненно, такой состав временной столичной администрации был призван по возможности контролировать действия чрезмерно возвысившегося покровителя мятежных стрельцов.
По возвращении двора в Москву Хованский возобновил попытки действовать в интересах полков надворной пехоты. 16 августа он подал на рассмотрение Боярской думы стрелецкую челобитную, «чтобы на тех стрельцов, которые взяты из дворцовых волостей, брать с этих волостей подможные деньги по 25 рублей на человека». В целом требуемая сумма составляла около 100 тысяч рублей. Бояре отклонили незаконное посягательство на царскую казну, которая и без того была истощена. По окончании заседания Хованский вышел к стрельцам:
— Дети! Знайте, что уже бояре грозят и мне за то, что хочу вам добра; мне стало делать нечего, как хотите, так и промышляйте!
По Москве опять поползли тревожные слухи, что стрельцы имеют злой умысел на бояр и даже на членов царского семейства. Софья заметно забеспокоилась. 19 августа отмечался праздник Донской иконы Божией Матери; по традиции в этот день состоялся крестный ход из Успенского собора в Донской монастырь. В торжественном шествии должны были участвовать государи, но распространилась молва, что стрельцы готовят покушение на их жизнь. Софья не разрешила братьям идти во главе процессии; они прибыли в монастырь позже, когда там уже собралось множество народа, в окружении которого можно было чувствовать себя в безопасности. На следующий день всё царское семейство поспешно выехало в Коломенское.{138}
В связи с отъездом двора в столице была оставлена очередная думная комиссия. А. С. Лавров отделяет ее от следующей комиссии, якобы назначенной десятью днями позже, о чем говорится в разрядной записи: «…августа в 30-м числе… Иоанн Алексеевич, Петр Алексеевич… изволили итить с Москвы в свое в[еликих] г[осударей] дворцовое село Коломенское… А на Москве на их государском дворе оставлены…» (далее перечисляется состав комиссии).{139} Однако здесь мы имеем дело с явной неточностью официального документа. Отъезда царей из Москвы 30 августа быть не могло, поскольку, выехав из столицы 20-го числа, двор оставался за ее пределами до 6 ноября.
Следовательно, никакая комиссия 30 августа не была назначена и в Москве продолжал действовать временный административный орган, сформированный десятью днями ранее, в который вошли бояре Иван Хованский, Михаил Плещеев, окольничие Кирилл Хлопов и Иван Пушкин, думные дворяне Иван Сухотин и Василий Тяпкин, думный дьяк Иван Горохов. Таким образом, мы видим здесь прежний состав комиссии, за исключением неназначенных Извольского и Зыкова и нового члена Василия Михайловича Тяпкина. Этот способный дипломат, выполнявший прежде ответственные поручения в Польше, в Крыму и на Украине, должен был по логике вещей ориентироваться на руководителя Посольского приказа Василия Голицына. В таком случае его назначение не могло быть приятно Хованскому. Кроме того, Голицын попытался убрать из Москвы единственного реального сторонника Хованских Кирилла Хлопова, добившись в том же месяце его назначения послом в Константинополь. Однако выполнение соответствующего царского указа затянулось до конца года, Хлопов остался в столице, но в последующих сентябрьских событиях поспешил склониться на сторону Софьи Алексеевны.