— Великой государыне Софье Алексеевне смерть приходит, хотят убить; а если ее, государыни, не станет, то и нам худо будет.
— Хорошо бы, — предложил Чулочников, — о таком великом деле великим государям побить челом вообче об розыске.
— Так пойдет в слух и в стачки, — возразил Стрижов. — А то дело делается от князя Бориса и от Нарышкиных. Лучше так сделать: будет великие государи укажут кого взять за караул, взять того нам — для чего бы и не взять? Надо, чтоб были у вас люди готовы человек по десять с полка.
— У нас людей для этого никаких нет, — ответили стрелецкие пятисотные. — А что нам по вашему призыву делать, о том мы в наших полках товарищей своих спросим.
Выйдя из дома Стрижова, Чулочников и другие командиры обсудили ситуацию и благоразумно решили об этом опасном деле у себя в полках ничего «не сказывать».
Об агитации Шакловитого и его приспешников среди стрельцов моментально стало известно в лагере сторонников Петра. Это видно из следующего эпизода. 4 августа молодой государь приехал из Преображенского в Измайлово, где отпраздновал именины своей супруги Евдокии Федоровны. В числе поздравителей во дворец явился Шакловитый. Петр потребовал от него выдачи Алексея Стрижова. Стрелецкий начальник наотрез отказался подчиниться, доказывая необоснованность возводимых на его клеврета обвинений. Тогда Петр распорядился арестовать самого Шакловитого. Его заперли в одной из комнат Измайловского дворца, но к вечеру того же дня отпустили — младший царь и его приближенные еще не были готовы к обострению отношений с правительницей.
Из Измайлова Федор Леонтьевич по неясной причине поехал не домой, а в загородную усадьбу своего приятеля Любима Домнина. Можно с большой долей уверенности предположить, что фаворит Софьи во время спора с царем и последующего ареста несколько пострадал от скорого на расправу Петра I, поэтому не хотел пугать домашних видом свежих синяков. «Не доехав до Покровского», Шакловитый сказал сопровождавшим его денщикам и телохранителям из числа наиболее доверенных стрельцов:
— Был я за караулом, а просят у меня Алешку Стрижова; а если его отдам, будут спрашивать и вас.
С дороги Федор Леонтьевич послал в Кремль пятидесятника Ивана Троицкого «известить великой государыне царевне Софии Алексеевне о том, что он, Федор, из-за караулу свобожден и едет в добром здравии».{413}
Тем временем Софья призвала четверых наиболее доверенных стрелецких командиров и стала им жаловаться:
— Долго ль нам терпеть — уж житья нашего не стало от князя Бориса да ото Льва. Брата нашего царя Иоанна Алексеевича комнату дровами заклали, и хотят князь Василью Васильевичу Голицыну голову отрубить. А он добра много сделал: польское перемирие учинил, с Дону выдачи беглых крестьян не было, а его промыслом и с Дону выдают. Да на него ж все несут, брат ему князь Борис несет на него. И вы нас не покиньте — мочно ль на вас надеяться и князь Бориса и Льва взять?
— Воля в том ваша государская! — заверили служивые.
При расставании Софья одарила их крупной суммой — сотней рублей.{414}
Роковая ночь
Атмосфера в Москве накалилась до предела. Вместе с тем ни одна из враждующих придворных группировок не имела определенного плана действий. Как справедливо полагал Е. Ф. Шмурло, «заговора, как чего-либо организованного, не было; но всеобщее опасение его страшно нервировало всех, кружило голову. Напряженное ожидание кризиса собственно произвело самый кризис». М. П. Погодин также отмечал: «…ни той ни другой стороне, не убежденной в успехе, долго не хотелось начинать спора. Петрова сторона опасалась стрельцов. Софьина не была уверена в их единодушии, подготовляла, подкупала. Обе, кажется, хотели выжидать благоприятных обстоятельств, надеялись на случаи, чтоб нанести решительный удар обороняясь, а не нападая».{415}
Дальнейшие события развернулись с неожиданной быстротой. Утром в среду 7 августа Софья вызвала к себе Шакловитого, объявила ему о своем намерении отправиться перед рассветом следующего дня «пешим походом» на богомолье в Донской монастырь к заутрене и приказала подготовить отряд охраны из ста вооруженных стрельцов. Она опасалась повторения инцидента, произошедшего двумя неделями ранее, когда на Девичьем поле «перед нею государынею неподалеку неведомо какие люди зарезали до смерти отставного конюха».{416}
Начальник Стрелецкого приказа тут же распорядился снарядить конвой. Однако ближе к вечеру Софья снова призвала его к себе и рассказала, что дворцовые служители только что принесли ей подброшенное в сени письмо, в котором сообщалось о намерении «потешных» солдат Петра явиться ближайшей ночью из Преображенского в Кремль с целью убить ее, Ивана и их сторонников. Почему-то этот явно провокационный анонимный донос, несмотря на нелепость содержащихся в нем сведений, вызвал сильную тревогу правительницы, передавшуюся Шакловитому и князю Василию Голицыну. Первый немедленно распорядился собрать в Кремле 300 стрельцов, а второй приказал запереть все ворота в Кремле, Китай-городе и Белом городе и никого не пропускать по направлению к царской резиденции. Еще три сотни стрельцов были отправлены к съезжей избе на Лубянке, а троих своих денщиков Шакловитый послал в разведку в сторону Преображенского.{417}
По показанию Нифонта Чулочникова, командовавшего стенным караулом в ночь на 8 августа, «Кремль был с первого часу ночи заперт до отдачи дневных часов», то есть с десяти часов вечера до шести утра. В начале караульной смены Шакловитый предупредил его:
— Сего числа будут потешные в Кремль и хотят какие-нибудь пакости учинить.
Федор Лонтьевич продолжал обрабатывать подчиненного:
— Великого государя царя Иоанна Алексеевича князь Борис Алексеевич Голицын да Лев Кириллович Нарышкин с братьями ни во что не поставили. А великой государыни благоверной царевны Софии Алексеевны и на свете видеть не хотят. Хорошо бы их поймать.
Чулочников потом высказал предположение: «А знатно, что умысл был их и побить».{418}
Шакловитый постарался не упустить никаких возможностей для нейтрализации подозрительных лиц. Подьячий Стрелецкого приказа Федор Степанов передал караульным предписание начальника:
— Кого станете имать у Никольских ворот людей, которые едут из походу из Преображенского, тех людей Федор Леонтьевич велел водить во дворец к себе в Золотую палату на допрос.
В ту ночь Шакловитый призвал к себе ближайших соратников Никиту Гладкого, Алексея Стрижова и Андрея Кондратьева и говорил им:
— От князя Бориса и ото Льва житья нет.{419}
Однако никаких инструкций по действиям против сторонников Петра не последовало, иначе они непременно отразились бы в подробных показаниях Гладкого о событиях той ночи.
Поднятые по тревоге стрельцы терялись в догадках. Большинство были уверены, что их призвали для охраны государей, но некоторые пришли к выводу о готовящемся нападении на Преображенское. Подобное подозрение возникло из-за бестолковой активности Никиты Гладкого, известного всем в качестве главного доверенного лица и помощника Шакловитого. Будучи посланным для сбора отряда на Лубянке, он по дороге кричал стрельцам:
— Мы в Кремле все готовы, а приказу никакого нет! Шлите людей в город, а сами слушайте набату, я привязал язык к спасскому колоколу. Как ударят, смотрите на нас, что вам делать и куда идти.
Тем временем в Китайгородском доме пятисотного Лариона Елизарьева собрались стрельцы: пятидесятники Дмитрий Мельнов и Ипат Ульфов, десятники Яков Ладогин и Федор Турка, рядовые Иван Троицкий и Михайло Капранов. Посовещавшись, они решили тайком сообщить царю Петру о грозящей опасности. Трое последних, денщики Шакловитого, в решающий момент не остановились перед предательством доверявшего им начальника. Особой благосклонностью начальника Стрелецкого приказа пользовался также Елизарьев, которого тот неоднократно приглашал к себе в числе наиболее близких сторонников для тайных бесед. Впоследствии именно Елизарьев во время следствия по делу Шакловитого дал убийственные показания против него.
Если стрельцы в самом деле могли не разобраться в происходившем в ночной суматохе, то позиция историков, приписывающих Софье и ее сторонникам намерения напасть в ту ночь на Преображенское, перебить приближенных Петра I и даже расправиться с Натальей Кирилловной и самим молодым царем, вызывает сомнения. Шакловитый как начальник Стрелецкого приказа мог «именем государей», то есть Софьи, в считаные часы поднять по команде весь московский гарнизон численностью свыше 12 тысяч человек, однако вместо этого собрал в Кремле и на Лубянке всего 600 стрельцов. Такого количества войск было бы явно мало для нападения на Преображенское, в котором находились несколько сотен «потешных» солдат и стрелецкий полк Лаврентия Сухарева. Зато шестисот человек было вполне достаточно для обороны неприступной крепости — Кремля.
Кроме того, если бы Шакловитый в самом деле задумал в ту ночь военную операцию против Преображенского, то непременно попытался бы ее осуществить. Решительности и смелости этому человеку было не занимать, а ситуация после получения подметного письма о преступных намерениях Нарышкиных и Бориса Голицына была более чем благоприятна для нападения на сторонников Петра, поскольку впоследствии можно было бы сослаться на этот документ как неоспоримое свидетельство вины намеченных к «побиению» бояр. Ведь послужил же в свое время такой же анонимный донос основанием для казни князей Хованских. Однако никаких распоряжений о походе стрельцов на Преображенское не последовало. Мощный спасский набат так и не раздался, поскольку в действительности он должен был стать не сигналом к выступлению на Преображенское, а сигналом тревоги, извещавшим о нападении преображенцев на Кремль.