Словно вихрем распахнуло двери, и в горницу вбежал кудрявый черноглазый мальчик в атласном красном кафтанчике, а за ним вдогонку запыхавшаяся мама и две боярыни.
— Матушка! — задыхаясь от бега и волнения, бросился царевич к матери. — Они сказывают, что я завтра в колымаге поеду! Не хочу в колымаге! В золотой карете, что мне Сергеич подарил, поеду и на лошадках пигмейных.
Мальчик, прильнув к матери, гневно сверкавшими глазами поглядывал на смущенных боярынь.
— Пытали мы всячески уговаривать царевича, — оправдывалась мама. — Не слушает.
— Палочки барабанные, почитай, все переломал, — вставила одна из боярынь.
— Кубарики по горнице расшвырял… Лошадку катальную опрокинул, — добавила другая.
Игрушка времен Алексея Михайловича
Игрушка времен Алексея Михайловича
— В золоченой каретке на пигмейных лошадках поеду! — упрямо повторил мальчик.
— А ты, государыня, про колымагу сказывала, — вставила мама. — Скажи сама ему, государыня. Нам он не верит.
Обхватила Наталья Кирилловна обеими руками сынка любимого, в глаза ему заглянула, кудри рукой со лба отвела и тихо, ласково молвила:
— В золоченой карете на пигмейных лошадках ты, Петрушенька, осенью в обитель поедешь. Тогда и батюшка государь с нами богомольным походом пойдет.
— Нынче хочу в золоченой карете! — вырываясь из рук, закричал мальчик.
Но Наталья Кирилловна удержала его.
— Скучно мне без тебя ехать будет, сынок мой любимый. Путь долгим покажется. Посиди уж нынче со мной в колымаге, Петрушенька.
Сразу стих царевич.
— По-твоему пускай будет, матушка. Колымаги больно не люблю, а перечить тебе не хочу. Уж поеду.
— Ну, слава Тебе, Господи, обошлось! — тихонько молвила с облегчением мама боярыням и стала звать царевича обратно в его покои.
— Назад пойдем теперь, царевич-батюшка, мы тебе карлов кликнем, шутов позовем, пускай кувыркаются. В барабаны потрещим. То-то веселье у нас будет! Пойдем скорее, батюшка.
— Нет, я здесь у матушки останусь. Она шкатулочку с «Раем» покажет.
Любили дети сундучок с «Раем» разглядывать. В сундучке дерево стояло. На дереве — ангел с мечом, а по сторонам того дерева — люди и всякие звери.
— Покажи, матушка, пускай и сестрица Федосьюшка с нами поглядит, — не унимался мальчик.
Увидала тут царевна, что дальше ей с просьбой медлить нельзя, и заторопилась все сразу Наталье Кирилловне объяснить. Сказала, что и сестрицам, и тёткам — всем охота большая с царицей на богомолье побывать.
— Послали они меня согласья твоего, государыня-матушка, попросить. Как скажешь, так то и будет.
Не сразу ответила Федосьюшке Наталья Кирилловна. Темные кольца сыновних кудрей пальцами перебирая, раздумывала она, как ей быть. Отказать — весь терем обидеть. Согласиться — с тихостью, в которой душа отдыхает, — проститься. Хотелось на этот раз государыне без царевен уехать. Не приходится.
— Скажи бо́льшим и ме́ньшим царевнам, Федосьюшка, что спехом собралась я в обитель. Думала, хлопотливо будет теремам за мной следовать. Оттого о походе и не объявляла.
Еще самую малость позадержалась государыня.
«Отказать нельзя. Обида большая. Вернешься с похода богомольного — не угомонишь терема».
И, приняв решенье уже твердое, так кончила государыня:
— Ежели хотенье имеют помолиться, я этому делу, богоугодному, не противница, пускай поспешают, собираются. Завтра утречком на заре и выедем.
Не пришлось на этот раз царевичу с Федосьюшкой «Рай» в шкатулочке поглядеть, не пришлось и Натальюшке с сестрицей любимой позабавиться. Заторопилась царевна. Не посмотрела даже на слезы Натальюшкины — чуть бегом не убежала, сестриц с тётками оповестить заспешила.
Словно в улье перед роеньем, загудел царский терем. Кравчие, ларешницы, постельницы, мовницы — все на ноги встали. Казначеи заспешили к царицыной Мастерской палате, сундуки, коробья, ларцы отпирать. Ездовое да выходное парадное платье всех царевен за их печатями там хранилось. Распечатывали сундуки кипарисовые, где от всякой порчи, заговора и наговора белье береглось. Лекарки домашние снадобья всякие, на случай хвори нежданной, припасали.
А в кухонных избах, в подвалах, в кладовых ночь целую челядь глаз не сомкнула. Там в путь-дорогу съестное всякое да питье разное набирали. Не для одного царского стола припасов требовалось. Целые возы с рыбой отборной и свежей, и соленой, бочонки с икрой, кадушки с медом царица в дар обители с собой повезет.
Ночь наступила. И на Спасских, и на Тайницких, и на Троицких воротах в каменной стене вокруг Кремля часы музыкой давно отбивают ночное время. А Федосьюшка все заснуть не может. Все к окошку бегает. Красно ли наутро-то будет? А вдруг да гроза! В грозу царь-батюшка ни за что не отпустит. Хочется царевне взглянуть, чисто ли небо звездное. Комнатный сад не дает. Окна Федосьюшкины все до одного туда глядят, а в саду стенка высокая, каменная.
2
По большой столбовой дороге, что идет от Москвы к Троице, потянулся царицын поезд.
Открывают его стрельцы с батогами, за ними скороходы с бичами, чтобы путь расчищать. За скороходами огромная колымага царицына, по золоту разными красками расписанная. За нею опять стрельцы да стольники для обереженья, за ними колымага с царевнами большими, потом колымага с царевнами меньшими, а дальше колымаги с боярынями, с боярышнями, с мамами, с сенными девушками и с разной другой женской челядью.
За колымагами отряд с казной шатерной и столовой. Здесь и укладничий, и шатерничий, и стольники, и подьячие, и ключники, и подключники, и истопники. За ними повозки с верхами суконными, коронами украшенными. В одной из повозок постели путные, в других — платье, белье и разная мелочь походная вместе со столами разъемными и стульями разгибными.
Позади всего поезда «телега поборная». В нее складывают покупки, дары, которыми царице народ челом бьет, и все челобитные, что ей по пути подают.
Рядом с телегой старший дьяк царицына приказа шагает. Он челобитные отбирает, счет им ведет.
Далеко в длину вытянулся поезд царицын, а в ширину дороги ему не хватило. Колымаги просторные, а по сторонам их пешими идут бояре ближние, дети боярские, стольники, рынды с мечами.
Стрелец
Рында
Рядом с колымагой царицыной выступают верные сберегатели молодой царицы, ее родный батюшка Кирилл Полуэктович Нарышкин с дядею Артамоном Сергеевичем Матвеевым. Оба в кафтанах золотных, на обоих оплечья и шапки каменьями самоцветными расшиты. У грузного Кирилла Полуэктовича дорожный посох сандального дерева при каждом шаге золоченым острием глубоко в сухую землю уходит. Матвееву — тому полегче. Толщины на нем боярской нет, да и к ходьбе он привычнее. За границей бывал Артамон Сергеевич, там ходить научился.
Артамон Сергеевич Матвеев
— Сергеич! — вдруг крикнул царевич Петр, проворно откинул персидскую камку с колымажного окна и застучал пальцем по слюде, расписанной травами и розанами. Быстро обернулся Артамон Сергеевич на голос любимца своего балованного, но еще быстрее одна из мамушек от окошка царевича оттащила, а другая — погуще складками занавеску на том месте, где выглянул мальчик, собрала.
— Селом как раз едем. Ах, грех-то какой! Недоглядела ты, мама, — с укором сказала бабушка.
Анна Леонтьевна, царицына мать, сидела рядом с дочерью, сложив на коленях пухлые белые руки.
С той поры, как дочь сделалась царицей, эти когда-то проворные руки, которыми Анна Леонтьевна работала и в доме, и в саду, и в огороде, теперь только надевали да снимали дорогие перстни. За четыре года сухая хлопотунья Анна Леонтьевна стала толстой, важной, важнее самой царицы. И боялись ее все боярыни больше, чем Натальи Кирилловны. Каждая, наперерыв, ей чем-нибудь да угодить старалась.
После слов ее к мамушке все боярыни, что на атласных тюфяках под расписными розами, репьями да птицами сидели, все до одной испуганные лица сделали, головами закачали, заахали:
— Ты, мама, в оба глядеть должна. Мало ли по дороге прохожих, да с глазом лихим. Глянут, и вся недолга — испортили.
— Вот Федорушку тоже на днях…
— С Натальюшкой-то что было…
А царевич все крутился в маминых руках и, покрывая женскую трескотню, требовал звонким голосом каких-то калачиков.
— Повремените малость, — сказала царица, и разом все стихло.
— Тебе, Петрушенька, чего? — наклонилась она к сыну. Разобрали, и оказалось, что царевич, выглянув из окошка, разглядел, как на торгу продавали какие-то калачики.
— Будь по-твоему, сынок. Купим калачиков.
Остановили весь поезд царицын.
Казначея из мешка дьяку на покупку денег отпустила. Приказала сходить за калачиками да прихватить за одно всего, что на торгу приглянется.
Пока дьяк ходил, царица деток рядышком посадила, а Федосьюшку, для уговора ребячьего в царицыну колымагу взятую, рядом с царевичем Петром пристроили.
Примолкли ребятки. Что им с торгу дьяк принесет, дожидаются. Натальюшка калачики любит. Так вся к дверцам и подалась, их дожидаючи. А царевич Петр шепчет Федосьюшке:
— Эх, самому бы сбегать да выбрать…
Только царевичу Ивану словно все — все равно. Пересадили его — пересел. На новом месте, как и на старом, сидит — не шевельнется. Глаза опустил. Пуговки золоченые на своем кафтанчике атласа желтого перебирает.
— Аль тебе калачиков не хочется? — спрашивает его мачеха и, не дождавшись ответа, обращается к матери — Надобно бы мне тебя, матушка, послушаться. Хорошо было бы и Федорушку захватить…
— Другим разом и Федорушку возьмем, — говорит Анна Леонтьевна. — Что дьяк-то замешкался? Гляньте-ка, боярыни, не идет ли?
Но, вместо дьяка, из села народ привалил. Как увидели люди, что остановился поезд, все на дорогу бросились.
А по колымагам тревога:
— Государыни царевны, от окошек отстранитесь. Занавеску плотнее, мамушка, сдвинь! Вдруг да увидят!