– Мистер президент, – сказал я (дело в том, что генерал Грант, как любой бывший президент, имел пожизненное право на этот титул), – я сегодня утром побывал у югоросских врачей, и они мне рекомендуют срочно покинуть город. Они говорят, что климат Константинополя мне не подходит.
Сказав это, про себя я подумал, что действительно, на борту корабля я почти никогда не болел, а тут вдруг подхватил какую-то заразу. Но это, понятно, не от климата, а от расслабления, моряку оно противопоказано, а я уже давно веду слишком уж сухопутный образ жизни, а это значит, что пора в море.
– И что? – промычал Грант.
– Мистер президент, – осторожно сказал я, – сегодня мне удалось купить билет на пакетбот «Лион», уходящий завтра с утра в Марсель. Оттуда на поезде в Париж и Брест, а далее на каком-нибудь трансатлантическом корабле обратно на нашу любимую родину.
– Конечно, друг мой, – пьяно покачиваясь, сказал Грант, – здоровье превыше всего. Я, разумеется, приду вас проводить.
Я предвидел такой оборот, и поэтому имел договоренность с капитаном пакетбота о том, что я сойду с него во время прохода Проливов, где меня заберет катер и отвезет на «Алабаму».
Так что я браво сказал:
– Мистер президент, буду вам весьма благодарен за эту услугу. А теперь позвольте откланяться, мне еще нужно собраться.
– Выпей стакан, – промычал Грант, – не пропадать же добру. Твое здоровье! – И он вылил содержимое своего стакана себе в рот. Пришлось и мне последовать его примеру. После чего я поклонился всем присутствующим и пошел уже не в свою комнату, а в то крыло, где была моя спальня. Как я и просил наших югоросских друзей, там меня уже ждала часть моих вещей – те из них, которые я завтра возьму с собой на «Лион», а весь остальной багаж будет доставлен прямо на «Алабаму».
19 (7) августа 1877 года, утро. Санкт-Петербург, Аничков дворец
Вице-адмирал Виктор Сергевич Ларионов
Я помню этот дворец с самого детства. Тогда он назывался Городским дворцом пионеров. Сюда меня водили родители на новогодние елки. Сюда я потом ходил один, чтобы заниматься в судомодельном кружке. Вспомнилось, как я пускал в бассейне кружка свою первую модель – торпедный катер, который резво бежал по воде, движимый электромоторчиком. Там же был и «Клуб юных моряков». Как интересно мне тогда было! Но это все осталось в двадцатом веке. А сейчас я в веке девятнадцатом, в гостях у императора Александра III. Расскажи мне кто-нибудь тогда об этом – не поверил бы.
Позавчера и вчера мы приходили в себя после долгой дороги в Питер. Все эти дни в Аничков дворец шли косяком «ходоки» – лица, допущенные к особе императора, которые всячески демонстрировали свою преданность новому монарху и пытались зондировать – удастся ли им отщипнуть что-нибудь для себя от казенного пирога. Впрочем, были среди них и толковые люди. С ними я бы с удовольствием побеседовал, но в более спокойной и непринужденной обстановке.
А пока я, не вылезая на передний план, рассматривал, как под микроскопом, весь здешний бомонд и раскланивался с великими князьями, просто князьями, графами и прочими лицами, не ниже 3-го класса Табели о рангах.
Заодно мне довелось потолковать с теми, кто отвечал за личную безопасность царя. Выводы неутешительные – эти люди явно не на своем месте.
С генерал-лейтенантом Александром Михайловичем Рылеевым я познакомился еще в Константинополе. Он был комендантом Императорской главной квартиры.
Чем закончилось его комендантство – всем известно. Сейчас он пока еще продолжал исполнять свои обязанности, но во-первых, мы уже были не на войне, и охраной занимались совсем другие лица, а во-вторых, он уже написал прошение об отставке, и Александр III сейчас подыскивал ему замену.
Глава когда-то грозного Третьего отделения СЕИВ канцелярии генерал от кавалерии Александр Львович Потапов в настоящий момент был тяжело болен, и работой отделения фактически не руководил. Ну, а если нет начальства… Как там в поговорке, «кот из дома – мыши в пляс»? Начальник Специальной Охранительной команды Третьего отделения Гаазе постоянно пьянствовал, даже на службе часто появлялся под хмельком, присваивал казенные деньги, был груб с подчиненными. Остальные «охранители» были ничуть не лучше.
Александр Васильевич Тамбовцев, составивший для меня справку о состоянии дел в тогдашних охранных структурах, сделал копию и для императора. Александр внимательно прочитал ее, смачно, по-мужицки, выругался и сказал, что сделает из сего надлежащие выводы. Как я понял, у него уже готовы проскрипционные списки, и вскоре, как говорится, полетят головы. А «ФСО» девятнадцатого века будет не реорганизована, а фактически создана заново, уже с учетом опыта нашего времени. Вместе с техникой из Константинополя в самое ближайшее время должны прибыть специалисты, которые и займутся этим делом.
Ну, а в свободное от официальных визитов время я мило беседовал с Александром, его очаровательной супругой и их детишками. Николай и Георгий были нормальными любознательными пацанами, которые, как и все их сверстники, расспрашивали отца и меня о войне, о том, как мы «надавали этим противным туркам и англичанам» и «всех-всех победили». Мне было трудно поверить в то, что вот этот девятилетний мальчик в нашей истории доведет страну до революции и будет расстрелян вместе со всей своей семьей в подвале дома горного инженера Ипатьева. Шестилетний Георгий мне понравился больше, чем его старший брат, и я подумал, что надо будет отправить его в Константинополь, климат которого более полезен для человека с такими слабыми легкими, как у него. Во всяком случае, от туберкулеза он в этой реальности не умрет.
Совсем маленькая двухлетняя дочь Александра Ксения во время взрослых разговоров все больше помалкивала, с любопытством поглядывая на незнакомого дядю, и испуганно прижималась к груди матери, когда ее отец громогласно начинал рассказывать подробности морского боя в Саламинском проливе. Ну а самые младшие, Михаил и Ольга, еще и на свет-то не появились.
Впрочем, царским гостеприимством я особо не злоупотреблял. Я помнил, что Александр Александрович вернулся домой после долгой разлуки с домом и семьей, и ему очень хочется побыть наедине с любящей его супругой и детьми. Семья есть семья, и даже император, чтобы не сгореть на работе, должен хоть немного времени посвящать личным делам.
И вот сегодня, после завтрака, я решил прогуляться по своему родному городу, в котором многое сейчас по-другому. С собой я решил взять одного морпеха – старшего сержанта Михаила Павлова, и ординарца царя – старшего урядника Донского казачьего войска Андрея Кудинова. Они были ровесниками – каждому лет под тридцать, оба крепкие и высокие. Они были даже чем-то похожи друг на друга. Только у Михаила не было такой роскошной бороды, как у казака, зато были не менее роскошные усы.
Втроем мы выглядели как персонажи из журнала, рассказывающего об истории военного мундира. На эту прогулку я надел свой повседневный летний адмиральский китель, а сопровождавший меня старший сержант был в своем обычном камуфляже. Урядник Кудинов же в алом чекмене, в высокой барашковой шапке, с роскошным кавказским кинжалом на поясе и с солдатским Георгиевским крестом на груди – выглядел просто неотразимо. Мы же с сержантом были любопытны только людям военным, которые с удивлением разглядывали нашу необычную для тех времен форму.
Впрочем, как я подозреваю, наше инкогнито было весьма условным, поскольку уже весь мир знал, солдаты какой армии одеваются в пятнисто-зеленый камуфляж.
Мне захотелось немного пройтись по Невскому, дойти до Николаевского вокзала, потом по Суворовскому проспекту – сейчас он именовался Слоновой улицей – до Смольного. А оттуда – по Шпалерной, до того места, где в двадцатом веке находился мой дом. Это было совсем рядом с Главной водопроводной станцией Петербурга. Погода с утра была хорошая, и прогулка должна получиться приятная, с легким оттенком ностальгии.
Мы вышли из ворот Аничкова дворца и, перейдя через мост со знаменитыми бронзовыми клодтовскими конями, неспешно пошли в сторону Знаменской площади. Невский был и похож и не похож на тот проспект, который я исходил в свое время вдоль и поперек. Машин не было и в помине, но зато полно было пролеток, экипажей и карет. Но шуму на Невском от них было не меньше, чем в наше время. Проспект был вымощен булыжником, а потому подкованные копыта коней и колеса тогдашних транспортных средств цокали и лязгали так, что с непривычки звенело в ушах. По ночам Невский в те времена освещался газовыми фонарями, и было любопытно смотреть на скромные столбы с четырехгранными завершениями-домиками, так не похожие на наши роскошные светильники с галогенными лампами. Что поделать, электричество в городе только-только появилось – кстати, рядом со Смольным, на Одесской улице. А на будущий год электричество появится на Литейном мосту. В общем, надо будет поговорить на эту тему с Александром, пусть порадует жителей Питера яркими лампами нашего русского изобретателя Яблочкова.
Литовский проспект тогда был всего лишь набережной Литовского канала, грязной и вонючей канавы, в которой плавал разный мусор и воняло гнилью и затхлой водой. Лет через десять-пятнадцать его закопают и появится та самая Лиговка, о которой будут слагать разные были и небылицы. У Знаменской церкви мы перекрестились на купола, а я с горечью подумал, что все-таки зря ее снесли в начале сороковых, а после войны на месте, где она стояла, построили наземный вестибюль станции метро «Площадь Восстания».
На Суворовском – ну привычнее мне было называть его так – я обратил внимание на то, что нам меньше стало попадаться навстречу праздношатающейся публики, а больше стало мастеровых, а также тех, кого в те годы называли разночинцами. Некоторые из встречных с восторгом смотрели на нас, приветствовали, снимали картузы и шляпы. А некоторые, наоборот, мрачно зыркали на нас исподлобья и бормотали что-то меньше всего похожее на комплименты. Похоже, что это были как раз «креаклы» и «болотники» того времени. Ага, вспоминается фраза из школьного учебника, уже не помню – то ли истории, то ли литературы: «Декабристы разбудили Герцена». Вот сволочи, ну кому мешало то, что человек спал! Зато теперь этот лондонский русофоб зовет Русь к топору, человекоубийствам и прочим мерзостям.