1
Пять лет спустя поздней осенью Андрей Батюшков резко притормозил на троллейбусной остановке, быстро вышел из белой «Тойоты», хлопнул дверцей – не рассчитав с силой, чего раньше за ним никогда не водилось… На скамеечке под навесом сидела девушка в тертых-перетертых джинсах и теплой куртке. Темные волосы были схвачены узлом на макушке. Андрей подошел ближе, остановился в двух шагах…
– Рита?
Подняв на него глаза и посмотрев так, точно с трудом вспоминая, кто перед ней, девушка скупо улыбнулась. Андрей растерялся: было что-то незнакомое в Рите Сотниковой, почти чужое. Нечаянно увидев ее и поддавшись порыву, он теперь не знал, как вести себя.
– Привет, Рита…
– Привет, Лось. – От ее верхней губы шел тонкий белый шрам – точно лучик, он упирался в скулу. – Как здоровьице?
– Нормально.
Взгляд девушки был жестким и в то же время отрешенным, словно нет ей дела ни до чего, что происходит вокруг.
– Помнишь букет роз, под дождем? – неожиданно спросила она.
Андрей нахмурился: Рита смотрела мимо него. Было в этом что-то непривычное, неловкое, чужое. Но он оживленно кивнул.
– Конечно. – И точно, чтобы она поверила ему, спросил: – Ты сейчас занята? – Не совсем уверенно, возможно, от смущения, он предложил: – Поехали с нами?
– С кем – с нами?
Андрей кивнул на машину:
– Мы с Пашей едем к нему домой. Родители его умотали в Турцию. Квартира – хоромы. Две джакузи. Хотим оттянуться. Компанию уже пригласили…
– Я не при параде.
– Подумаешь, – уже с сомнением протянул Андрей. – Ты и без парада…
– Что надо? – заключила за него Рита и пожала плечами. – Тогда поехали.
Она поднялась и пошла за Лосем. Он открыл дверцу, Рита нырнула в салон.
– Павел, мой друг, – уже в машине представил спутника Лось. – Рита Сотникова.
– Оч-чень приятно, – поклонился развалившийся на сиденье холеный красавчик. Задержав взгляд на ее лице и шраме, он вальяжно затянулся, выдохнул в сторону открытого окошка сигаретный дым и бросил вполоборота: – Для вас, Рита, можно просто Паша.
– Где трудишься? – спросила Рита у старого приятеля.
– В банке. Зам. начальника валютного отдела. Павел Горобец – мой шеф.
Паша, не оборачиваясь, многозначительно поклонился.
– Чем увлекаетесь, Рита? – на первом светофоре спросил он. – Кино, книги, спорт?
– Спорт, – кивнула она.
– И какой же?
Рита поймала в зеркальце над лобовым стеклом хитро прищуренные глаза Паши.
– Пятиборье: пью, курю, даю. По карманам лажу и обид не прощаю.
Забыв про баранку, Лось нервно оглянулся. Паша хмыкнул.
– Шучу я, Андрей, шучу, – отвернулась к окну Рита. – На дорогу смотри.
В квартиру Павла Горобца сходились гости, все как один – ухоженные, одетые с иголочки. Рита сидела в кресле, в углу гостиной и читала толстый глянцевый журнал… Иногда ей казалось, что она разучилась писать. Те полгода, что она провела на свободе, Рите было страшно подходить к компьютеру. Она боялась слагать слова в строчки. Она забыла, что когда-то ее назвали «маленькой Жорж Санд». Тогда была другая жизнь, и больше в нее не попасть. «Ты бы определилась, дочка, – первое время осторожно советовала мать. – Место в жизни все равно искать придется…» – «Может, в проститутки податься? – усмехалась Рита. – Чем не место? Всегда при бабках. А трудностей я не боюсь – после зоны-то». – «Оставь ты ее в покое», – боясь встречаться с дочерью глазами, примирительно говорил отец.
Рита слонялась по городу. Выпивала. Иногда с незнакомыми людьми, почти бомжами. Кто помоложе, пытался прихватить ее, облапать. Одному она так навернула ногой, что тот бухнулся на асфальт за ларьком, хрипло матеря норовистую барышню. Курила по две пачки в день. Не ночевала дома. «С таким режимом в Бабу-ягу можно за пять лет превратиться, – думала она. – А то и за два». Кто избегал ее больше всех, так это Лев Витальевич Вершинин. Говорили, у него была очередная любовница, совсем юная, лет восемнадцати, и он бледнел, когда с ним заговаривали о Маргарите Сотниковой.
В разгар вечеринки Рита проходила в туалет, когда услышала разговор на кухне. Паша говорил Лосю:
– А твоя зэчка ничего. Фигурка что надо. Прям как у модельки. Наверное, ее там пользовали? Охрана-то. Или свои же. Не без этого, а?
– Хватит, – мягко оборвал его Лось.
– Не обижайся. Если бы не шрам, телочка вышла бы улетная… Ты сегодня будешь с ней? У нее после тюряги, наверное, между ног свербит. Теперь за всю жизнь не натрахается. Только дотронься… Так ты с ней?
– Откуда я знаю. Даже не думал…
– А я думал. Уступи. Катя Белкина – твоя, если получится. Комнат у меня много…
– Послушай…
– Главное, не подцепить от твоей урочки какую-нибудь зоновскую болячку. – Было слышно, как Паша хлопнул Лося по плечу и усмехнулся. – Как твоя зонщица говорит: шучу я, шучу. Резины-то у нас – море, Андрюша!
За столом Паша пересел к Рите, пока другие танцевали, и положил руку на ее бедро.
– А вы милы, мадам, – улыбаясь, сказал он. – Ох как милы!
Рита взглянула на Пашу и тоже улыбнулась:
– Побереги пальцы, пацан.
– А что-то будет? – спросил Паша и чуть сжал кисть.
Рита потянулась к нему, прихватив его пальцы так, что он побледнел, и оказалась так близко, что почти касалась носом его уха.
– Была одна дамочка, дурачок, которая не умела себя вести. Там, на зоне. Знакомая моя, старая урочка. Тоже протягивала ручки, когда ее не просили. Ты ей и в подметки не годишься: мокрушница она. Мужиков ненавидела. Резала их, как поросят. Предпочитала женщин. Так вот, взяла я однажды большой нож из хлеборезки и отхватила ей пальцы на правой рукоятке по самый корешок. – Рита чуть отстранилась от Паши и взглянула ему в глаза. – А потом нос откусила… Понял?
Паша, отшатнувшись и побледнев, молчал.
– Понял, дурачок? – переспросила Рита.
– Понял, – так же тихо проговорил хозяин квартиры.
Рита встала, плюнула в тарелку Паше, где расползались селедка под шубой и холодец, и пошла к выходу. Лось, танцевавший с Катей Белкиной и одним глазом следивший за сценой, обернулся:
– Ты уходишь?
Она подмигнула ему:
– Пока, Андрей. – И проходя мимо, шлепнула Катю Белкину, тут же ойкнувшую, по мягкому месту. – Держи хрен бодрей.
– Ты зачем сюда эту зэчку привел? – надевая в прихожей куртку, слышала она голос Паши. – Рехнулся? Тут приличные люди собрались!
2
Она стояла перед зеркалом – нагая. Смотрела на себя и молчала… Пять с половиной лет она провела в клетке, как животное. Ее превратили в пантеру – насильно. Превращали каждый день, шаг за шагом. Она хорошо помнила первый день, когда оказалась в душевой. Окрик сзади: «Пошли вон, сучки!» Она оглянулась. Закрылась дверь за последней из женщин. Перед ней стояли три матерых зэчки, в центре – Отвертка. «Ну что, готова?» – спросила старая мокрушница. Они подошли, окружили ее. Вот когда Рита почувствовала себя в аду. Но на самом деле она еще не подошла и к порогу ада.
Рита влипла в стенку. Им это и было нужно. Две другие схватили ее за руки и прижали к стене, как распяли. Обе сильные, не дернешься. Зинка, ухмыляясь, шагнула к ней вплотную, положила руку между ног, стала азартно мять. Другой рукой провела по груди, цепко схватила за лицо. Рита дернулась изо всех сил, но две здоровые бабы еще крепче прижали ее к стене. «Какая ты сладенькая, – старая, мерзкая и злая, горячо и сладострастно шептала Рите на ухо Отвертка. – Теперь дай губки, сучка, губки дай…» Рита попыталась отвернуться, но Зинка отступила и ударила ее по лицу. «Я тебя изуродую, тварь! – истерично заревела она. – Распишу твое личико, мать родная не узнает! Губы дай! Целуйся, тварь, и с языком! И в глаза мне смотри!» Готовая потерять сознание, Рита открыла рот, и в нее вошел сухой, вонючий, прокуренный язык Отвертки. «Вот так, вот так, – отрываясь от нее, приговаривала та. – Будешь теперь моей подстилкой… – Она положила руку ей на темя и надавила, заставляя сесть. – А теперь на нижний этаж, сучка. Наработаешься языком сегодня, девочка-припевочка…» Потом, задохнувшись от удовольствия, она отвалилась и бросила своим подругам: «Теперь она ваша. Сладенькая, ох, сладенькая девулька приехала нам на радость…»
Обстоятельства меняют людей. Глина, отправленная в печь, превращается в кирпич, руда – в сталь, песок – в стекло. Огонь меняет естество – если хватит сил измениться, а не превратиться в пепел, и такое бывает. У Риты Сотниковой силы оказались в запасе.
Ей попалась молчаливая сокамерница по кличке Сорока. Она сидела за тяжкое преступление, хуже не придумаешь, хотя преступницей стала случайно.
«Детоубийца она», – говорили про нее.
Однажды, окутывая лицо сигаретным дымом на верхней полке и тупо глядя в потолок, Сорока в двух словах рассказала свою историю:
«Не помню, как мужа зарезала, пьяной была, и не помню, как нашу двойню в ванне утопила, детей своих годовалых, от него, паскудника, да они-то в чем виноваты были? Осатанела я тогда, бес в меня вселился. Так что я тут за дело сижу. Меня бы в котле варить надо каждый день, да еще успеется…»
Когда к ней полезли, давным-давно, она предупредила: «Если я детей жизни лишила, кровиночек своих, что я с вами, падлами, сделаю, догадайтесь». Ее не послушали – она воткнула карандаш, сворованный в библиотеке, в глаз нападавшей, а потом изловчилась – и во второй. Ей набросили еще пять лет, но Сороке было уже все равно – она попрощалась с жизнью и просто существовала. «Че ж ты не повесишься, а?» – спрашивали у нее. «Боюсь их увидеть там, – отвечала она. – Я знаю, что они меня ждут, детки мои. Не могу посмотреть им в глаза. Им теперь уже по пятнадцать будет. Они все понимают…» Ее считали сумасшедшей и давно обходили стороной.
Рита села по статье за убийство, потому оказалась среди таких вот потерянных душ.
«Тебе бы орден дать, – сказала ей как-то Сорока. – А эти падлы поганые еще и на кичу сослали. Суки они, помни об этом».
Жестокость и злость копились в Рите Сотниковой каждый день. И недалек был тот час, когда все недоброе должно было выплеснуться наружу.
«Если кто полезет, бей по глазам или в горло, – учила Риту ее сокамерница. – Сильно, но горло не сломай, а то еще одну мокруху припаяют. И качайся, Маргаритка, пригодится».
Нос, который якобы она откусила, конечно, был враньем. Рядовой трюк. А вот с пальцами – нет. Пришло время, и она отказала Отвертке. Предупредила ее: «Еще полезешь – убью. Одного бандюка пристрелила, и тебя убью». – «Ну-ну», – бросила та.
Рита работала на кухне, в хлеборезке. Там ее Зинка и подкараулила с осколком от бутылки. Хотела, как и обещала, «расписать». Рита ударила ей в горло, и пока та хрипела, схватила правую руку, сунула под гигантский нож и отсекла четыре пальца под самый корешок. А потом, схватив за волосы, била ее о край стола, пока от лица толком ничего не осталось. Потом била ногами, когда та корчилась на полу. За пару минут сделала из Зинки отбивную. Все внутри перемолола, до последней косточки, до селезенки, до почек и прочих потрохов. Когда подоспела подруга Отвертки, та уже превратилась в окровавленное мочало, которое хрипело и вопило на всю кухню. Вторая подступила к Рите, но, глядя в ее глаза, роковой для себя шаг сделать не решилась. Ясно поняла – молодая зэчка, которую они распинали и делали с ней все, что хотели, превратилась в другое существо. Опасное и жестокое.
Самозащита стоила Рите Сотниковой еще полутора лет отсидки. Дали бы и пять, но выручило то, что на нее напали первой и она оборонялась.
В зоне она качалась. Отжималась от пола по двести раз, пока, тяжело дыша, не падала на пол, а потом начинала все сызнова. Руки в кровь разбивала о стены, до ссадин. Зато как такая рука могла пройтись по чьей-нибудь морде!
«Ты берегись сегодня, – месяца через два после случая в столовой сказала ей Сорока. – Слушок ходит, что охоту на тебя открыли». – «Кто?» – спросила Рита. «А ты догадайся, – усмехнулась та. – Беспалая наша из лазарета вернулась». – «Отвертка?» – «Она самая. Хромает, кровью харкает, говорят, и кипятком ссыт – так отомстить хочет». – «Оно понятно, – мрачно сказала Рита. – И я бы захотела». – «Вот что, у меня тут гостинец для тебя. Только если что, не говори, от кого», – хитро глядя на сокамерницу, сообщила Сорока и протянула ей отточенный карандаш. – В библиотеке стырила. Как там японские мечи называются? Ты ж умная, должна знать…» – «Катана». – «Вот, теперь это твоя катана. А ты – долбаная самурайша».
Все случилось в столовой. В левой руке Отвертки, быстро хромающей в сторону Риты, внезапно оказалось лезвие – надыбала где-то. Рита вовремя подскочила из-за стола. Зинка успела махнуть лезвием по ее лицу, но едва задела – и получила удар ногой в живот, отлетев на несколько метров. Рита, как кошка, прыгнула на нее, схватив здоровую руку Отвертки, прижала ее к полу, как когда-то ее руки прижимали к стене, замахнулась, ударила карандашом в левый глаз – кровь брызнула в стороны. Зинка истошно взревела, завопила, отбиваясь культей, вырываясь из-под мстительницы. Как-то Рита сказала себе: оттуда не возвращаются. Уже на зоне, как змея, теряя прежнюю кожу, перерождаясь, превращаясь в дикое существо, она смирилась с этой мыслью. Именно поэтому, недолго думая, она ударила отточенным карандашом, с которого капала кровь, и в правый глаз.
Подоспела охрана, ее оттянули. Зинку-Отвертку, беспалую, слепую, блюющую кровью, перевели в другое место. Рите Сотниковой дали еще два года и записали в рецидивистки.
И осталась она одна. Зато никто больше к ней не приставал. Сорока, которую никто и никогда не видел улыбавшейся, посмеивалась: «Моя ученица».
В эти самые дни, когда ей набросили третий срок, стоял на балконе двухкомнатной хрущобы пьяный майор в отставке Иван Степанович Ярыгин. Все это время он пытался следить за судьбой Риты, как и обещал. Он думал о ней все чаще. Стоила ли жизнь этой девушки той проклятущей звезды, которую ему разрешили прикрепить к погонам в честь ухода на пенсию? В семейных трусах, майке и кителе, наброшенном на плечи, он курил свои вонючие дешевые сигареты и покачивался из стороны в сторону, словно в трансе. Потом выстрелил бычком в ночь и вошел в комнату. Он опрокинул еще стакан водки, оказался у зеркала и вновь постоял, покачиваясь, как маятник. Недавно до него дошло известие, что Маргарите Сотниковой дали третий срок, и вновь за самооборону. «Суки, суки вы», – хрипло пробормотал он, сбросил китель с плеч и, рыча, стал срывать с него майорские погоны.
Приблизительно в те же дни Рите выпало свидание. Она даже не сомневалась, что это отец с матерью. Но не ожидала увидеть его…
За стеклом был Адонис. Рита оцепенела. Он привстал, даже руку положил на стекло, затем вторую. Она села на табурет и уставилась на него. Он смотрел на нее так, словно она явилась к нему из мира мертвых. Впрочем, так оно и было. А потом по его лицу потекли слезы. Рита не сразу сообразила, как она выглядит: серая роба, изуродованное лицо. Она сама-то на себя смотреть не могла – кровавый шрам рассекал ее лицо от губы до скулы.
«Что они с тобой сделали?» – спросил он.
«Драка», – ответила она.
«Я же думал, ты бросила меня».
Она улыбнулась:
«Я мечтала о тебе каждый день. Каждый божий день. А теперь уходи. Мне сидеть еще пять лет. Это в лучшем случае».
«Не верю, – замотал он головой, – не верю! – И вновь подскочил. – Что они с тобой сделали?!»
В его кабинку ворвался охранник. Посетитель говорил на иностранном языке, только это и остановило его.
«Уходи и забудь обо мне, – твердо сказала она. – И прости, что оказалась в твоей жизни. – Она кивнула: – Прощай, любимый. Я верила, что все будет иначе».
Встала, развернулась и пошла. «Рита! Рита! – услышала она в спину. – Жемчужина!» Но не обернулась.
Бывают ситуации, где и заветные слова не помогают.
Теперь ее боялись, ей уступали, опасаясь лишиться зрения. Зло шутили за спиной: «Это ее Сорока безумием заразила. Карандашом убить может. Ну ее к черту». А кто сидел долго, говорил: «Ты, Ритка-Маргаритка, к празднику открытка, настоящая зэчка. Тебе в обратку не идти, разве что на время. Здесь твое место. Покуролесишь на воле, отмахнешь кому-нибудь полруки, а другому – хрен с яйцами и вернешься к нам. А мы тебя подождем».
Еще через два года она получила весточку от друга Адониса – письмо привезли родители. Друг писал, что Адонис Георгадас разбился на своем мотоцикле в районе бухты Сирен. Рита восприняла эту новость спокойно, как приняла бы известие, что ей вынесли смертный приговор и завтра он будет приведен в исполнение. Просто слезы текли по ее пылающему лицу и больше ничего. Так она прощалась со своей любовью. Рита смирилась со всем, что происходило вокруг нее. С тем, что она уже хлебнула отмеренного ей счастья, и теперь судьба поставила в ее существовании жирную черную точку.
…Рита стояла в своей комнате перед зеркалом – нагая и не могла наглядеться. Тонкая, сильная, поджарая. Хоть сейчас на ринг – в штормовой океан кикбоксинга. Всех бы отделала, никого не пожалела. Или на сцену, в яркий свет софитов? Только от шрама надо было избавляться. Портил он ее, выдавал с головой.
3
Два года спустя в столичном киноцентре шла презентация многообещающего телесериала. Продюсером выступал Евграф Гусев – автор как минимум десяти популярных телевизионных программ. Во время фуршета с Евграфом случилась неприятность – не удержал тарелку с мясным и рыбным ассорти и салатами. От точного удара она взлетела, взвилась, как настоящее НЛО, покружила там, над продюсерской головой, – ближайшая часть зала замерла в трепетном ожидании, – и опустилась точно ему в руки, но вверх дном. По лицу и смокингу Евграфа Гусева, потерявшего дар речи, рассыпались копчености, овощи, зелень. На плече, точно эполет, лежал ломоть бекона, к щеке прилипла осетрина, темечко было короновано помидором. В центре груди, как орден, лучилась янтарная семга. А соус – он был везде.
И тотчас, как в сказке, перед продюсером возникла прекрасная молодая дама с необыкновенными глазами, карими и, кажется, веселыми, но в то же время печальными и виноватыми. Она выхватила белоснежный платок, взмахнула им у самого лица продюсера, настойчиво коснулась им щеки, губ, бровей, но безнадежно покачала головой. Продюсер походил благодаря темно-алому соусу, шмоткам мяса, рыбы и прочей снеди на только что расстрелянного человека, который еще стоит на ногах, но вот-вот должен упасть навзничь.
– Простите, – сказала прекрасная дама, – я не хотела, правда. Так получилось.
– Да нет, что вы, – озираясь по сторонам и напряженно улыбаясь, едва выговорил продюсер, – мне даже понравилось. Можно как-нибудь повторить, когда совсем скучно будет. Жаль, камеры не было.
– Была камера, Евграф! – громко сказал кто-то на ухо. – Я все заснял: можно прям щас в Интернет выкладывать.
Но Гусеву было плевать. Он взглянул в лицо неловкой молодой дамы, охватил ее взглядом – всю: темноволосую, яркую, с сумасшедшим декольте, в изумрудном платье. Оно казалось чешуей, облегающей прекрасное русалочье тело. И тот кошмар, который с ним приключился, уже не казался ему такой катастрофой. Вышло даже забавно. Тем более прекрасная дама смотрела на него не только с чувством вины, но и с восхищением.
– Вы же… Гусев? – спросила она. – Евграф Гусев?
– А что, знай вы, кто я, – он выкатил грудь, – то обошли бы меня стороной? Или подождали бы, пока моя тарелка опустеет?
Молодая дама сокрушенно покачала головой:
– Мне обидно вдвойне.
– Утешает, – заверил ее продюсер.
Она двумя пальцами сорвала янтарную звезду с его груди.
– А я ведь всегда мечтала с вами познакомиться. Все, что вы делаете, божественно.
– Вы и впрямь так думаете?
– Конечно! Я никогда не вру. – Она невинно замотала головой.
Евграф отлепил с щеки осетрину.
– Женщина, которая говорит, что никогда не врет, лжет десятикратно, – заметил он.
Краем глаза он уловил свиной эполет. Свободной рукой молодая дама поспешно сорвала и его.
– Кажется, вы меня разжаловали, – пошутил он.
Незнакомка улыбнулась еще виноватее и тут же заверила знаменитость:
– У нас вся семья вас обожает.
– И муж?
– Я не замужем. Папа и мама.
Продюсер милостиво вздохнул.
– Но я – больше других, – добавила она.
Евграф, хоть и был обласкан публикой, словно разрастался в объемах, становился таким огромным, что мог запросто выпихнуть всех присутствующих из зала, а то и выдавить стекла. Слишком хороша была его поклонница, а как сладко пела!
– Тут и четырех рук не хватит, – сняв с головы помидор, пробормотал он.
Он театрально поклонился публике, не сводившей с них глаз. Им зааплодировали.
– Поклонитесь, – едва сдерживая улыбку, процедил он сквозь зубы, – кажется, это ваш дебют?
Молодая дама выполнила его просьбу. Кто-то крикнул: «Браво!» Рядом, оглядев незнакомку с головы до ног, прошел известный режиссер, от одного имени которого у девушек, желающих стать актрисами, сердце замирает.
– Новенькая? – замедлив шаг, спросил он у Евграфа.
– И, как ты видишь, очень способная, – откликнулся продюсер.
Режиссер учтиво поклонился даме и проследовал дальше.
– Две трети всех, кого вы здесь видите, думают, что мы это разыграли, – тихо произнес Евграф. – Но спектакль закончен и пора переодеваться.
– А хотите, я помогу вам умыться? – спросила она.
– Хочу, – глядя в глаза незнакомке, честно ответил телевизионный маг.
«Что я забыл на этом сборище?» – направляясь со спутницей в туалетную комнату, думал продюсер. Десять знаменитостей, десятка три бездарей, а то и четыре, которые бог знает что мнят о себе, и сотня-другая ротозеев, которым палец покажи, и они скажут: искусство! Сколько раз он бывал на таких сборищах и что дальше? богемная тусовка, после которой одно лекарство – горячая ванна. А тут – само естество, само желание – во плоти и крови.
– Вы… со мной? – спросил он, открывая двери мужской туалетной комнаты.
– А вы меня стесняетесь?
– Немного.
Молодая дама пожала плечами:
– Тогда в чем дело?
Когда Евграф Гусев уже стоял, отражаясь в кафеле и зеркалах, умытый и вытертый, сияющий, давно впитавший все расплесканные вокруг него запахи дамской парфюмерии, прекрасная незнакомка сказала:
– Вот, кажется, и все. Сделала, что смогла. Еще раз простите.
Пауза зазвенела в мужской туалетной комнате такой пронзительной и точной нотой, что, кажется, запели в унисон даже начищенные до блеска раковины киноцентра, не говоря уже об унитазах. Продюсер с трудом проглотил слюну:
– А хотите, сбежим с этого праздника? Немногого он стоит, если говорить начистоту.
Незнакомка улыбнулась: не она должна была предложить это – он!
– Хочу, – просто ответила она. – Очень хочу.
Какое знакомое тепло и блаженство разлилось по его нутру! Точно двести граммов отличного армянского коньяка – без закуски, разве что с долькой лимона. Но почему-то сейчас это блаженство было особенно жарким, обжигающим. Даже голова шла кругом.
– Мы уже знакомы четверть часа, – уверенно проговорил он, – а я не знаю, как вас зовут…
– Рита, – просто ответила молодая дама. – Рита Сотникова.
– Первый раз знакомлюсь с женщиной в мужском туалете, – вздохнул он. – Хотя школа знакомств у меня немалая.
– Удивили, – сдерживая улыбку, пожала плечами его спутница. – Я тоже не ищу встреч у писсуаров. Но ради хорошего человека можно сделать исключение. Правда?
– Едем ко мне домой, – уверенно предложил Евграф Гусев. – Там всего навалом. Только…
– Меня не хватает? – договорила за него Рита.
Продюсер искренне кивнул:
– Вас… тебя.
В машине, не отпуская руля, он коснулся ее руки. Рита в ответ сжала его пальцы. Красноречивее жеста и быть не может…
Многое она знала про него: как и когда развелся в первый, второй и последний раз. Кого приглашал и принимал за долгие сорок восемь лет. Сколько мучился и мучил. Пусть по разговорам, но она знала все. По крупицам собирала информацию. Теперь пришло ее время творить чудеса.
На Малой Никитской, в продюсерской квартире, едва они закрыли дверь, Рита обняла Евграфа Гусева у порога, поцеловала в губы.
– Эту ночь я подарю тебе, – сказала она. – Никогда у тебя не было такой и уже не будет.
У Евграфа Гусева закружилась голова, – такого матерого волка! – потому что почувствовал он себя необычно. Он сам привык быть сценаристом и режиссером таких вот поворотов судьбы. А тут ясно осознал, что он – только исполнитель. Счастливый исполнитель. Хозяйкой была эта женщина, так непохожая на других. И как ни странно, это ему понравилось.
А когда подняла руки, уже сбросив платье, его прекрасная гостья и он воткнулся носом в ее подмышку, то тотчас понял, что одной ночи, вот так, счастьем ему подвернувшейся, будет мало.
Не той женщиной родилась Маргарита Сотникова, чтобы мужчина, насладившись ею, мечтал о том часе, минуте, мгновении, когда же она, наконец, покинет его жилище. Не была страшна ей участь тупоголовых бабенок, что, попав в объятия мужчины, растекаются, точно масло, забытое на кухонном столе, или открываются, точно бульварная книжка, прочитав которую хочется одного: захлопнуть ее и поставить подальше на полку, а может быть, отдать другу – пусть и он развлечется. Или вообще – выбросить, проходя мимо, в урну.
Даже не первой главой прекрасной и не читанной ранее никем книги была Маргарита Сотникова для нового своего избранника. Даже не страницей, не предложением…
Словом.
Первым и вдохновенным.
Рита вышла из душа, обернувшись в хозяйский халат, и повалилась на кровать. Утреннее солнце укрывало расписные, в цветах, простыни. Евграф Гусев, еще сонный, повернулся к ней и заботливо проведя рукой по лицу, спросил:
– А что это за светлая черточка у тебя над губой? Девчонкой подралась?
– Не-а, – ответила Рита. – У меня дома кошечка была, сиамская, Нинкой звали. Прыгнула Нинка с шифоньера прямо мне на лицо. Я едва глаза рукой закрыла. Располосовала – от скулы до губы. Сейчас едва заметно. Было хуже. Пришлось операцию делать год назад.
– Прибил бы такую кошку.
– Хотела прибить – кухонным резаком.
– Шутишь?
– Нет, – покачала она головой. – Правда, вышло только наполовину. Убежала Нинка. В окно сиганула. Теперь без хвоста по помойкам шляется.
– Ты – серьезная женщина, я это сразу понял.
– Серьезнее не бывает, – улыбнулась она.
– Мне кажется, – задумчиво проговорил Евграф, – с этой белой черточкой ты еще красивее… Загадочнее, – добавил он.
Ночью, в час безвременья, он спросил: «Чем ты занимаешься?» – «Я – писательница», – просто ответила она. «Сотникова, – не слыхал…» – «У тебя все еще впереди». – «И о чем ты пишешь? – ему изо всех сил захотелось быть полезным этой женщине, чтобы не убежала, не выпорхнула Жар-птицей из его рук. – Я могу лучше любого редактора сказать, что хорошо, а что плохо». – «Что хорошо, а что плохо, уже Маяковский сказал». Он усмехнулся: «Тебе палец в рот не клади. Я, Риточка, недаром продюсер. Универсальная профессия. Только дай почитать. Не говорю уже о своих связях в издательском деле…»
И вот теперь, в дверях, не сказав счастливому и одновременно потерянному мужчине, плох он был или хорош, придет ли богиня к нему еще когда-нибудь, Рита вытащила из сумочки рукопись, свернутую в толстую трубу, и сунула ее в руки Гусеву.
– Бери. Несла в редакцию одного журнала, но они могут и подождать.
Евграф поспешно расправил рукопись.
– «Зэчка»? – нахмурился он.
– Да, – грустно улыбнулась Рита. – У меня подружка была, села в тюрьму по недоразумению, потому что скоты все вокруг: пацаны, следователи, судьи, адвокаты. И любовники в том числе. Как под юбку залезть – первые. А помочь – их и след простыл. Попала на зону, там и сгинула. А хорошая была девчонка.
Рита ушла, а Евграф Гусев вцепился в рукопись мертвой хваткой. Отключив телефон, он завалился на кровать, все еще пахнущую ароматами нежданно-негаданно взявшейся гостьи, клубившимися тут, над его головой, все пропитавшими, от картин до мебели, вытянул ноги и прочитал первую строчку…
Даже если бы не было такой женщины, как Рита Сотникова, он отдал бы рукопись своему другу издателю, коллекционирующему не пустые детективы и фэнтези, а вещи глубокие, интересные, перспективные, и убедил бы напечатать книгу. И как было упоительно знать, что не безымянная рукопись попала ему в руки, а прекрасной дамы, которую он будет ждать – завтра. Стоит только позвонить: «Я прочитал. Приезжай». Сколько лестного он скажет ей! Отметит стиль, точность образов. И ведь не соврет! Будто сама она, утонченная, легкая, сидела в этой проклятой зоне. А чуть позже он предложит молодой любовнице свое покровительство. И чем опытнее и мудрее она, тем полнее оценит его предложение.
4
Уже лет десять вел Евграф Гусев свою программу. Она отличалась от тех, которые он, едва изобретя, отдавал коллегам и получал с них барыши. С этой программой он раз в месяц лично возникал на телеэкране, умничал, важничал, хотя демократично и интеллигентно. Суть программы была такова: автор приглашал в студию всем известного человека. Или просто влиятельного, значимого. Некую монументальную личность. Что-нибудь из бронзы, мрамора или гранита, кто был высечен умело, ловко и надолго – временем, обществом, традицией.
Евграф Гусев в считаные дни составлял подробнейшее досье на своего героя, выстраивал все по пунктам, ничего не пропуская, чтобы, пригласив гостя на представление, крутить его, – конечно, тактично и тонко, – как вздумается.
С каким удовольствием он рассказывал о своей осведомленности любовнице! Расписывал героя даже теми красками, которые на телевидении вряд ли пустил бы в ход.
Лорд Бэнджамин Сеймур Кэрридан, крупный бизнесмен, страстный поклонник литературной классики – Роберта Бернса и Вальтера Скотта, – наверняка был вылит из бронзы.
– Как известно, Война Алой и Белой розы, длившаяся несколько десятилетий, истребила три четверти того дворянства старой и доброй Англии, что создавалось еще со времен Вильгельма Завоевателя, – перекинув ногу на ногу, говорил перед телекамерой Евграф Гусев. – Распря Йорков и Ланкастеров увлекла за собой в пучину небытия сотни родовых рыцарских гнезд. Генрих Восьмой, подобно Петру Первому, открыл простор для государственной и военной деятельности новому дворянству. Именно благодаря ему Англия становилась менее феодальной и более капиталистической на общем европейском фоне.
Суть предисловия автора изысканно-популярной передачи была такова, что сидевший напротив него молодой мужчина, сухощавый, изящный, рыжий и конопатый, был отпрыском одной из тех самых дворянских фамилий, которую приблизил и возвеличил вышеупомянутый король Англии Генрих. Фамилия удачно миновала времена кровожадного Оливера Кромвеля, позже обзавелась мануфактурами, едва не разорилась при Наполеоновской блокаде, в битве с фашизмом во времена Второй мировой потеряла двух сыновей и, наконец, удачно устроилась в наши дни.
Лорд Бэнджамин Сеймур Кэрридан улыбался, его редкие зубы сияли, отражая свет воспаленных софитов, шутил, рассказывал увлекательные истории. Вообще он казался довольно легкомысленным, хотя имеющим фабрики и заводы, ряд магазинов и прочая.
Когда съемка закончилась, Евграф Гусев, прикрыв рот ладошкой, крепко зевнул, пожал руку рыжему лорду и оглянулся.
Там, у камеры, стояла его писательница, муза. Бриллиант и уже полгода – коллега по программе, ассистентка. Но смотрела она не на него – телевизионного короля, ее благодетеля, а совсем на другого человека…
В этот момент Евграфа Гусева позвал главный редактор программы.
Выйдя за переводчицей в коридор, лорд Бэнджамин Сеймур Кэрридан выглянул в окно, где захлебывалась поздней осенью Москва, тонула в измороси, и блаженно сказал:
– Какая прекрасная погода!
Он обернулся, но вместо переводчицы увидел молодую женщину, темноокую шатенку, яркую и неповторимую, каких никогда не рождал его самовлюбленный остров. Держа в руках упитанную книжицу, женщина улыбнулась, а потом заговорила на его языке. «Милый лорд, – сказала она, – очень жаль, что меня пока еще не перевели на язык Вильяма Шекспира и Роберта Бернса. Поэтому я хочу подарить вам свою первую книгу на русском. Она не очень веселая, зато правдивая».
Молодая женщина улыбнулась лорду Кэрридану, открыла книгу, на титуле поставила объемный росчерк, а потом протянула книгу родовитому англичанину.
Пальцы лорда с трепетом и нежностью прошлись по глянцевой обложке.
– Бэнджамин, – представился он.
– Маргарита.
– Для вас просто Бэн, – добавил лорд.
– Просто Рита.
– Сегодня я улетаю домой, – спустя полчаса за стойкой телевизионного бара говорил он. – Еще утром я так скучал по своей родине. А теперь… Вы… не замужем?
– Нет.
Он затрепетал, поднял на нее глаза.
– Рита, вы хотели бы увидеть Лондон? Мое поместье? Замок? Я беру быка за рога. Со мной такого никогда не было. С женщинами, – уточнил он. – Сам себя не узнаю. Когда я боксирую на ринге, то чертовски смел, даю слово. Но с вами я теряюсь. Вы… точно озарение. Я ничем не оскорбляю вас?
Она отрицательно покачала головой:
– Нет, мне очень приятно.
– Наверное, вы привыкли, что мужчины расточают вам комплименты.
– Привыкла, – кивнула она. – Но слова мало что значат. Людей узнаешь по их поступкам.
– Я куплю для вас билет сейчас же. Вам не нужно брать никаких вещей. Уже завтра у вас будет новый гардероб. Все лучшее. Своя машина. Для такого бриллианта, как вы, я подберу самую изысканную оправу. Соглашайтесь, прошу вас!
«Надо же, как его разобрало», – думала Рита, но молчала.
– Может быть, ваше сердце сейчас занято?
Она цепко смотрела в глаза Бэна. Бог мой, сколько у него конопушек! Целые россыпи. Рыженький, сухощавый. Голубой крови аглицкого разлива. Богатющий. Да еще боксирует.
– Почему вы молчите? Я прав – занято?
Рите захотелось плеснуть ему валерьянки, успокоить беднягу. Надо же, как разнервничался. Не ровен час, удар хватит, хоть и молодой.
– Было занято. Но я разочаровалась в своем избраннике. – Она пожала плечами. – Не люблю мужчин-собственников, которые думают: если женщина красива, то она – вещь. Как ваш Сомс Форсайт.
– О, Сомс Форсайт, я понимаю, – закивал он. Кажется, лорд оживал. Возвращался к жизни. Едва сдерживал ликование. – Тогда прошу вас, окажите мне честь…
– Но в качестве кого? – спросила Рита. – Я не куртизанка.
Краска бросилась в лицо англичанину.
– Как вы могли подумать! На роль самой желанной гостьи.
Она презрительно поморщила нос:
– Слабо звучит.
– Почему?
– А сами не догадываетесь? Вы точно покупаете меня.
Вопреки выдержке, воспитанной поколениями, лицо лорда представляло собой стремительную игру красок. Никакого аристократического постоянства, например, холодной бледности на все случаи жизни. И во всем виновата его собеседница. Окажись на ее месте другая женщина, все вышло бы иначе. Но не с ней. Теперь конопатая физиономия Бэна стала серой от отчаяния.
– Но… – пролепетал он. – Я бы не посмел…
Он взял ее за руку, и Рита почувствовала, что его ладонь вспотела. Пальцы Бэна дрожали от волнения. «Господи, – подумала она, – с ним будет легко и скучно. Такое состязание можно сравнить лишь с дуэлью матерого снайпера и новобранца-недотепы». Подняв на собеседника глаза, она печально вздохнула:
– Знаете, что хочет услышать от мужчины женщина?
– Подскажите.
– «Любимая, моя жизнь заключена в тебе. Я понял это с первого взгляда. Обещаю, что буду любить тебя вечно, и даже смерть не разлучит нас». Думаю, ваши предки говорили именно так. А вы: машина, гардероб! Мне даже стыдно, ей-богу. – Она накрыла его руку своей. – В этом городе с ходу найдется тысяча красивых девушек, которые с радостью откликнутся на ваше лестное предложение. Даже если вы их позовете всех одновременно. Простите, мне надо работать.
– Нет-нет, подождите, – попросил он. Бэн сложил руки так, точно собирался молиться, и коснулся пальцами кончика носа. – Простите меня. Не уходите. Простите… Я ищу слова…
Рита улыбнулась:
– Меня ждут, правда. Не хочу получить из-за вас выговор.
– Если нужно, я встану на колени, – искренне выговорил лорд.
Рита огляделась.
– Нет, – покачала она головой, – это лишнее.
Бэн спрыгнул с табурета, но преследовать собеседницу не осмелился.
Подходя к зеркалу, Рита видела в нем образ еще одной женщины. Раньше она только ловила себя на этой мысли, пристально оглядывая очередную незнакомку. Теперь – знала о ней наверняка. Дух захватывало от подобного откровения! Эта женщина – ослепительна и коварна. Она может быть отчаянно жестокой. Или великодушной. По настроению. Она умеет любить и подчинять своей власти мужчину. От ее прикосновения он трепещет, как осиновый лист. Ее тело превращает его в раба, голос завораживает, взгляд сводит с ума. Она опытна, потому что прошла огонь и воду. Она была в плену, ее держали в клетке, унижали. Но она выдержала, не сдалась. Быть слабой – не ее удел. Она вышла из ада без единого ожога. Если не считать белую черточку над верхней губой. И разбитое сердце. Зря они поступили так с ней. Теперь она била – сильнее, мстила – жестче, обольщала – со всей, данной ей богом и дьяволом страстью. И бросала – легко. Без сожаления. Она брала свое, пуская в ход клыки и когти. И горе тому, кто вставал у нее на пути. За эти годы она стала опасной, как отточенный нож, спрятанный в складках плаща.
Женщина в зеркале…
Но главное от Маргариты Сотниковой оставалось сокрыто: кем была эта незнакомка ей самой – врагом или другом?
Рита обернулась на стук. Нет, это не Евграф. Тот входит по-хозяйски, как падишах на женскую половину. Да и стук слишком робкий.
– Войдите.
Дверь открылась…
На пороге стояла огромная корзина, усыпанная алыми розами. Из-за цветов Рите улыбался Бэн. Глаза его блестели немного ошалело.
– Разрешите войти? – попросил он.
– Пожалуйста, – пригласила Рита, оглядывая букет. – Вы разве не должны были вчера уехать?
Занося корзину в кабинет, Бэн оступился и едва не нырнул в благоухающую клумбу.
– Должен был, но не уехал.
Любопытное лицо барышни промелькнуло в коридоре. Знакомый редактор, едва не свернув шею, притормозил у ее кабинета. Рита только и успела, что рассеянно улыбнуться приятелю Евграфа через корзину цветов. И сама закрыла дверь.
– Садитесь, милорд.
– Нет-нет, – улыбнулся своему титулу Бэн. – Я буду говорить стоя. Иначе нельзя.
– Нельзя? – переспросила Рита.
Она не сводила глаз с аглицкого гостя, сейчас чересчур бледного. Он был похож на человека, готового совершить поступок, который должен изменить всю его жизнь. Точнее говоря, Бэн был похож на помешанного.
Он покачал головой:
– Исключено. А вот вы, Маргарита, садитесь.
Рита послушно села.
– Я мог только мечтать о такой спутнице жизни, как вы, – проговорил он. – Едва вас увидев, я понял, что в ваших жилах течет кровь всех королев мира. Именно такую женщину я бы хотел видеть рядом с собой. Если вы поедете со мной, завтра же я представлю вас своей матушке как невесту. Господи, у меня голова кругом идет…
Рита задумчиво опустила глаза, случайно поймала взглядом туфли Бэна. Как лучезарно сияет обувка ее новоиспеченного жениха!
– А вы умеете говорить, когда захотите.
– О боже! – вдруг воскликнул Бэн. – Забыл! – Он вырвал из кармана куртки маленький футляр, дрожащими пальцами открыл его, схватил руку Риты. Вскоре на ее левом безымянном пальце красовался перстень с бриллиантом. – Теперь, кажется, все, – выдохнул Бэн. – Пока все.
Перстень наверняка был дорогущим! Правда, чуть великоватым. Из утонченной золотой вязи бриллиант поглядывал на новую хозяйку так уверенно и преданно, точно был крошечным джинном, отныне готовым выполнять все ее прихоти. Рита не сдержала улыбки.
– В юности я очень любила читать сэра Вальтера Скотта. – Она смотрела в глаза англичанина и говорила таким тоном, словно готова была открыть гостю заветную тайну. – Так вот, я всегда представляла себя хозяйкой старинного замка… Вы не находите это странным, Бэн?
Стоило ей открыть дверь кабинета Евграфа Гусева и войти, тот, подскочив, схватил ее за руку, развернул и почти толкнул в кресло.
– Ты меня изувечишь, – собравшись, точно на ринге, усмехнулась она.
– А стоило бы. – Рита еще ни разу не видела своего любовника таким взбешенным, но к его ярости примешивалось почти отчаяние. – Ты что надумала? Говори!
– А что я надумала? – бесстрастно спросила она.
Евграф Гусев был кем угодно: циничным соблазнителем и охотником, когда рядом оказывался достойный объект; опытным конъюнктурщиком, появись значительная выгода; конформистом, если того требовали жесткие обстоятельства; наконец, талантливым художником, которого уважали коллеги, даже те, кто страстно завидовал ему. Но никто и никогда не назвал бы Евграфа Гусева дураком. Не только ум, – даже интуиция ни разу в жизни не подвела его.
– Ты спятила? Разве я не вижу? Хочешь заполучить этого англичанина? Конопатого сэра?
Рита подняла брови:
– А, ты о Бэне…
Евграф ткнул в нее пальцем:
– Он должен был уехать еще вчера. Разве нет? Этот хренов сэр очень торопился, а сегодня раскланялся со мной как ни в чем не бывало. Его слуга тащил корзину алых роз. Едва видно было этого Дживса!
Рита перебросила ногу на ногу, положила руки на подлокотники.
– Красивые розы, ты тоже заметил?
– Ты… издеваешься?
– Даже не думаю.
Их глаза встретились. Взгляд Риты был таким прямым, острым, жалящим, что сердце Евграфа Гусева сжалось. Он первый не выдержал поединка. Казалось, не находя себе места, он готов стремительно закрутиться юлой и рухнуть на пол.
– Зачем он тебе – европейский кукленок?! – Он зло усмехнулся: – Пустышка, и ты знаешь об этом.
– Напрасно ты так. Бэн очень даже мил. А потом, – улыбнулась она, – он и моложе тебя, и богаче. А это тоже немаловажно. И боксирует, кстати.
– Ну ты и…
– Сука?
– Как ты угадала?
Рита встала с кресла:
– Уже называли.
Евграф Гусев покачал головой:
– Какая же ты дрянь… Мразь.
Рита цепко ухватила любовника за галстук, рывком притянула к себе:
– Только никому об этом не говори.
Они смотрели друг на друга в упор.
– Думаешь, я не догадался, что это ты сидела в тюряге? – притянутый, точно пес на поводке, процедил Гусев. – И про себя писала. Я наводил о тебе справки…
Рита усмехнулась ему в лицо.
– Догадливый ты мой! Тогда ты знаешь, что я могу сделать с человеком, который решил перейти мне дорогу. – Она отпустила его; и вдруг, подумав, хлестко шлепнула тыльной стороной ладони между продюсерских ног. – Тебе надо меньше пить, дружок. – Евграф Гусев, задыхаясь, съеживался у нее на глазах. – Не ровен час, опозоришься.
Через четверть часа Евграфу Гусеву, бледному, с зеленым оттенком кожи, безмолвному, секретарша принесла лист бумаги. Маргарита Сотникова просила уволить ее по собственному желанию. Взглянув на лист, Евграф Гусев поставил автограф. Секретарше показалось, что шеф, жизнелюбивый повеса, стал еще зеленее.
5
Москва опустилась в плотный сумрак наступившей ночи. Над столицей то и дело полыхали молнии, следом звучно катился гром. Все дышало близким ливнем. Рита, не отрываясь, смотрела в окно такси. Осталась позади кольцевая, еще минут пятнадцать, и аэропорт. Она там переждет эти несколько часов.
Спортивная сумка рядом на сиденье – единственная. Все ее пожитки за двадцать восемь лет жизни. Впереди – роскошный дом в Лондоне, сногсшибательный автомобиль. Замок в предместьях, где бродят одинокие призраки десяти поколений лордов Кэрриданов. Рита рассеянно улыбнулась: до нее, русской странницы, им вряд ли будет дело.
События последних нескольких часов не отпускали ее. Мысленно Рита то и дело возвращалась назад, когда, вся такая пленительная, договаривалась о встрече с рыжим, счастливым до исступления Бэном и, превратившись в лед, укусила по-волчьи Евграфа. Не понял он ее за эти полгода, не узнал. Не захотел узнать. Держал под прицелом – днем и ночью, как когда-то Вершинин, и при каждом удобном случае не забывал напомнить, кому она обязана своей карьерой. Конечно, не заслуживал он такого укуса, и рана будет еще долго кровоточить.
Но с ней, Ритой Сотниковой, надо было иначе.
Неожиданно, с быстро нарастающим ревом вперед вылетел мотоцикл. Рита отпрянула от стекла – так он оказался близко. Чуть замедлив ход, мотоцикл поравнялся с такси. Два седока: парень, а за его спиной – девушка. Светло-русые, выбившиеся из-под шлема волосы полоскал встречный ветер, задирал юбку. Мутно переливались заклепки на кожаной куртке ее ковбоя. Мотоцикл ехал бок о бок с такси, точно готовился к стыковке и обмену пассажирами.
– Ему дороги мало, – вяло огрызнулся пожилой водитель. – Хрен бестолковый.
Рита присмотрелась: на бензобаке – череп и скрещенные кости. Мотоциклист повернулся к таксисту. Голова в шлеме, черное забрало. Парень выбросил правую руку в перчатке, выставил средний палец.
– Сам туда иди! – оглядываясь, зло бросил таксист. – Научились, а? – Он раздраженно сплюнул. – Дурачье-то.
Наглец за рулем мотоцикла точно вывел Риту из оцепенения и транса, в котором она пребывала с тех пор, как набивала сумку тряпками в квартире Гусева.
Она не захотела, чтобы Бэн заезжал за ней. Рита сказала, что сама приедет в аэропорт к назначенному часу, и теперь вспоминала, как затрепетал ее англичанин. «Почему, Маргарита?» – спросил он. Она не ответила. Сама не знала – почему. Только теперь стала догадываться… Она – очень остро – напомнила себе ловца жемчуга, который, разгребая руками водные толщи, погружается все глубже, совсем не думая о том, что от давления вены могут не выдержать.
А парень в седле не унимался. Его мотоцикл вырвался вперед и теперь шел петлями впереди такси.
– Ну ты погляди, а! – негодовал водитель. – Вот паскудник! Куда ГАИ смотрит? Как бабки стричь, они тут как тут! А чтоб этого козла прижучить…
Рита рассеянно следила за сумасбродом в каске и его подружкой, вцепившейся в проклепанного паренька что есть силы.
Такси резко притормозило, и Рита едва не влетела носом в переднее сиденье.
– Да вы что? – резко спросила она.
– Что, что! – в ответ заревел таксист. – Сволочь он, вот что!
Только тут Рита сообразила: мотоциклист резко сбавил скорость – инстинктивно нажал на педаль и водитель такси.
– Камикадзе хренов! – Теперь пожилой водитель негодовал всерьез: матерился, грозил небесами и преисподней стремительно уходившему вперед дикарю и его спутнице. – И себя, и девку угробит!
Как видно, это был прощальный аккорд придурка, скрывавшего физиономию за черным забралом.
Мимо отстраненно пролетали машины. Гроза приближалась. Рита знала, о чем сейчас думали ее мужчины. Один, оскорбленный до глубины души, проклинал ее. Другой жил предвкушением. Дождаться не мог, когда же получит ее, всю целиком. Еще молодую, отчаянную. Красивую и желанную – до обморока. Во взглядах мужчин, касавшихся ее, она читала именно это. Другого просто не замечала.
Справа, лучась дешевым неоном, открывался придорожный ресторан. Роскошный притон – островок для полуночников всех мастей.
– Стой! – быстро сказала Рита.
– Ты чего? – вполоборота спросил шофер.
– Остановись, говорю.
Таксист притормозил у обочины.
– Ну?
– Я здесь выйду.
– Да тут вроде нет самолетов?
– Так надо, – отсчитывая купюры, сказала Рита, протянула несколько штук через сиденье. – Держи.
– Надо так надо, – принимая деньги, откликнулся шофер. – Дело хозяйское.
…Стоя со спортивной сумкой через плечо, Рита смотрела, как такси развернулось на трассе и помчалось в сторону Москвы.
У нее в запасе еще часа два. Она должна выпить, все обдумать как следует, решить, как ей поступить. Не из жадности, прыгая и цепляясь на лету, как обезьяна, с ветки на ветку, через гущу тропического леса – за самым сладким бананом. И не из ненависти к миру, шагая по головам, никого не щадя. А по-другому. Как – это Рита и хотела сейчас понять.
Пусть Бэн посидит пока в ресторане, выпьет шотландского виски или русской водки. Покумекает. Вдруг интуиция подскажет ему: брось эту женщину, не дури, не лезь в полымя; отыщи себе такую же рыжую англичаночку голубой крови, нарожай с ней племенных сэриков и будь доволен.
Рита оглянулась на распахнувшиеся двери кабака, откуда вместе с блатной музыкой вывалилась компания.
– Теперь Леха поведет, – крикнул кто-то, – мы не в состоянии!
Компания качнулась и несмело потянулась в сторону стоянки. Над самым кафе сверкнула молния, гром устрашающе расколол небо. У машин сработала сигнализация.
– Мать моя женщина! – бросил кто-то из поддатой компании. – Да тут конец света! Прямо в нас целятся. Может, вернемся, а то испепелят?
– Да шагай ты, Колян, – прикрикнули на товарища.
Но прежде чем увидеть это и услышать, Рита запечатлела в памяти другое – что пронеслось перед глазами чуть раньше, в десятую долю секунды, в блеске ударившей молнии. У пристройки, грубо прилепленной к кабаку, стояли двое – парень и девушка. Она – прижавшись к стене. Он – точно тень над ней. Парень ударил девушку по лицу, как напуганную собаку, зная, что она в ответ не укусит, только подожмет хвост и станет еще более жалкой. Рита увидела все это ясно и четко, как на белой простыне в кинотеатре. Парень схватил ее за волосы и поволок вдоль стены.
За молнией прокатился раскат грома. Пахнуло преддождевой сыростью. Рита жадно искала глазами двух призраков. Их не было. Привиделось?.. Может быть. Но у бордюра, перед палисадником и пристройкой, Рита прочитала силуэт накренившегося мотоцикла.
Она огляделась по сторонам. Рядом в двух направлениях проносились машины. На стоянке подвыпившие полуночники заводили автомобиль. В небе сверкали молнии, за ними катился над землей гром. Какое ее дело, чем живут люди? Как охотятся друг на друга? Так всегда было и будет. Тюрьма научила ее не лезть в чужую жизнь. Не трогать никого, пока не тронут тебя. Наконец, она решила просто выпить и дальше идти своей дорогой. Но гром небесный из высоких далей словно напоминал ей: будь собой. Рита взглянула на светлые двери бара, подтянула сумку и быстро зашагала в сторону пристройки.
Рита кралась вдоль кирпичной стены. Ступала неслышно. Вот и знакомый мотоцикл. Череп и кости на черном бензобаке. Еще шагов десять, и Рита наткнулась на дверь. Та была чуть приоткрыта, приглушенный свет сочился изнутри. Рита бросила сумку за невысокий палисадник и вернулась к дверям. Она услышала голоса. Мужской – настойчивый, хрипловатый. И женский – беспомощный.
– Ты же знаешь, я все равно тебя трахну.
Девушка всхлипнула.
– Отпусти меня. Отпусти! Ты сказал: мы только покатаемся.
– Вот глупая. А что потом? Что я должен делать потом?
– Не знаю. Отпусти, говорю!
– Зато я знаю, дурочка. – Голос был насмешливым, глумливым. – Все равно сделаешь, как я тебе скажу. – В пристройке послышалась возня. – Не рыпайся, дура! Смирно сиди. Могу разбить тебе рожу, но все равно трахну. Так хочешь?
– Прошу тебя, ну не надо, не надо…
Возня не затихала. Отчетливее слышалось порывистое дыхание девушки. Она сопротивлялась.
– Я не хочу!
Последовал хлесткий удар по лицу. У Риты бешено заколотилось сердце. Как все было знакомо: до боли, пронзительного и нестерпимого гнева. Молния сверкнула над самой головой Риты, ослепив всю округу пронзительным голубым светом, оглушительный гром вновь расколол небо на части. В сарае девушка завопила что есть силы.
– Заткнись, сучка! Это видела? Видела это, дура?! Видела?!
Голос девушки непроизвольно оборвался. Рита поняла: нож.
– Видела? – повторил парень. – Повернись, сучка, ну? – Он ударил ее. – Повернись, сказано! – Еще пощечина. – Вот так. Можешь скулить, но тихо, ясно?
Рита распахнула дверь.
– Черт! – услышала она. – Черт! Черт!
Она вошла, огляделась. В пристройке, заваленной строительным хламом, было душно. Слева от дверей стоял теннисный стол. Девчонку нагнули у него, крепко прижали щекой к заляпанной краской поверхности. Заплаканное лицо, спутанные светлые волосы, завернутая юбка. Их с Ритой взгляды встретились. Рукой, в которой был зажат нож, парень зло дергал молнию на джинсах:
– Черт! Черт!
За спиной сверкнула молния, покатился гром.
– Член себе не отрежь, – сказала Рита.
Увидев свидетеля, парень в первое мгновение обомлел. Незнакомка вышла будто из молний, из грома небесного.
– Отпусти ее, – сказала она.
Парень был длинноволосым, грязноватым на вид, в проклепанной старой кожаной куртке. Рокер. Так и не справившись с замком, он смотрел на нее, Риту, во все глаза.
– А ты откуда взялась?
– С небес. Я тебе сказала: отпусти ее.
– Понятно, – усмехнулся он, – хочешь присоединиться?
Рита усмехнулась в ответ:
– Почему бы и нет? Всю жизнь о тебе мечтала.
– Тогда проходи, – зло выговорил он, бросил девушке: – Жди. – И шлепнул по ягодице. – Я скоро.
С ножом парень управлялся просто – из правой руки перекинул в левую, вновь поймал правой. Видно, тренировался и был ловок.
– Хочешь быть первой? Я согласен, если мечтала.
Он быстро оглянулся на девушку, приподнимавшую голову, ткнул ножом в ее сторону:
– Порежу, сучка. – И шагнул к Рите: – А ты смелая, мне это нравится. И красивая, падла.
– Ну, кто из нас падла, это еще бабушка надвое сказала. – Она была невозмутима. – Ты на падлу похож больше, можешь поверить мне на слово.
Парень улыбнулся, вытянул левую руку, поманил ее пальцами.
– Идем.
– Ты иди.
Парень еще раз метнул взгляд на девушку, неподвижно следившую за ними, и двинулся на Риту, держа в вытянутой руке нож.
– Зря ты ввязалась, – приближаясь, проговорил он. – Ох, зря.
– Посмотрим.
Рита отступила, когда он махнул у нее перед лицом ножом, отпрянула второй раз. Ударила его по голени – что было силы, и отскочила в сторону. Но третий выпад, вдогонку, достал острием ножа ее плечо. Она прихватила порез левой рукой. Лицо противника тоже исказилось от боли. Удар ногой получился крепким, точным. А главное – умелым.
– Сука, – припав на подбитую ногу, хрипло сказал он.
Раздражение и гнев внезапно вспыхнули в нем. Он бросился на Риту, рассчитывая на мужскую силу и мощь.
Рита прыгнула на дощатый пол, ударом левой ноги подсекла парня. Тот не ожидал такого выпада и, не выпуская ножа, повалился в кучу мусора. Пока он неистово разгребал руками картонные ящики, банки из-под краски и прочий строительный хлам, Рита быстро подскочила, ища глазами, чем можно было вооружиться. У одной из стен стояли метлы и лопаты, но они придавлены стендами, за секунды не достать. Единственное, что могло пригодиться, ящик с песком. А парень, рыча, уже выбирался из кучи, куда нырнул с головой. Падая, он распорол себе скулу, порез обильно кровоточил – струйка крови ползла по шее.
– На куски порежу! – хрипло заревел он, смахивая с лица кровь и ища глазами противника. – Убью, тварь!
Рита метнулась к ящику, зачерпнула в кулаки песок. Распрямившись, она встретилась взглядом с девчонкой – та забилась под стол. И, обхватив коленки, таращилась то на нее, то на парня.
Но тот уже понял: его противник – не промах. Настоящий боец. С ним стоит быть осмотрительным и осторожным. Но гнев в парне теперь превратился в слепую ярость, и справиться с ней ему было не под силу. Бормоча угрозы, он второй раз провел тыльной стороной ладони по лицу. Рана была глубокой, и кровь никак не унималась.
– Нет, я тебя не убью, а все лицо изрежу. Будешь, как Фреди Крюгер. Поняла, тварь?
Рита не отвечала. Она знала – нельзя. Собравшись, она следила за единственным предметом – острием ножа, что сейчас плавало в воздухе, целилось на нее, приближалось.
«Надо было все сделать по-другому, – лихорадочно думала Рита. – Не дать ему позволить подняться из той кучи. Попытаться свернуть шею. Выдавить глаза. Нет, думать так – значит проиграть!»
А парень уже стоял перед ней, широко расставив ноги и разведя руки в стороны, будто хотел обнять ее. Рита знала: он попытается ухватить ее левой, лишь бы она никуда не делась, не выскользнула, а потом пустит в ход нож.
В это мгновение девчонка, спрятавшаяся под столом, всхлипнула. Нож в руке парня дернулся, он собрался в броске. И тут же Рита выбросила вперед правый кулак – пригоршня песка ударила точно в глаза парню. Едва он отступил, не успев опомниться и с трудом открыв глаза, выстрелил ее левый кулак. Лезвие ножа, вслепую выброшенного вперед, разрезало воздух у самых губ Риты, но она успела отдернуть голову. А потом ударила парня между ног и следующим ударом угодила кулаком ему в горло.
Парень опрокинулся и рухнул навзничь. Нож оказался у самой его руки, но он не видел его, только беспомощно щурясь и хрипя, хлопал перед собой ладонью. Рита успела выдернуть нож из-под самых его пальцев и тотчас, не раздумывая, ударила в запястье. Ее враг взвыл, дернулся и заорал еще отчаяннее. Он был приколот к полу, как бабочка. Лезвие вошло как раз между плотно подогнанных друг к другу досок.
– Тварь! – хрипел он уже не яростно, а жалобно. – Убью тебя, тварь!
– Да ну? – тяжело дыша, усмехнулась Рита.
– Тебе не жить, – продолжал подвывать парень, хватаясь другой рукой за рукоять ножа, но не решаясь освободиться.
Рита рыскала глазами по сторонам. Она заметила, как из-под теннисного стола, съежившаяся, выползает девушка, и наконец нашла, что искала. В куче мусора, куда ее противник нырял совсем недавно, Рита углядела край табурета. Она вырвала его и, ухватив за ножки у основания, подошла к поверженному противнику.
– Может, не надо? – тихонько за ее спиной спросила девушка.
– Ты чего, а? – забыв про боль, зашипел парень. – Ты чего?
Рита замахнулась – крепко сбитый табурет навис над его головой. Он только и успел, закрывшись здоровой рукой, пропищать:
– Не надо!
– Это тебе за тварь, – сказала Рита.
Всей плоскостью, как пресс, табурет приземлился на вертикально стоявшую рукоять ножа. Парень зашипел, точно капля, попавшая на раскаленную сковороду, и затих. Открыв рот, не моргая, он смотрел на Риту. Она отбросила табурет в сторону. Сказала: «Ну-ка, повернись», и отыскала в кармане кожаной куртки парня ключи. Подбросила их, поймала в воздухе, посмотрела на девушку:
– Пошли.
– Куда?
Рита пожала плечами:
– По своим делам. Только ничего не забудь, возвращаться мы не будем. И приведи себя в порядок, а то выглядишь будто в мусоропроводе ночевала.
Она усмехнулась. Девушка несмело улыбнулась в ответ. Ноги парня заерзали, он опять потянулся к рукояти ножа, но замер, так и не достав ее.
– Стойте, а я? – зашипел он. – Мне же больно. Сучки…
Рита цепко посмотрела на него:
– Кто-кто мы?
Корчась от боли, поверженный враг не ответил, но все же выдавил:
– Мотоцикл – мой.
Рита усмехнулась:
– Был когда-то. Теперь это мой трофей.
Парень, похожий на большого дождевого червя, выброшенного из банки, захрипел. Раздались мат и угрозы, но и то и другое звучало жалко.
– За тобой бандитское нападение, – продолжала Рита, – и попытка изнасилования. Так что лучше помалкивай насчет своей тачки. – Она кивнула девчонке, не сводившей глаз с прибитой к полу окровавленной руки парня. – Пошли.
Они вышли на улицу в ту самую минуту, когда очередная молния полыхнула за кабаком, гром беспощадно расколол небо и, тревожа округу, покатился прочь. Духота стала почти нестерпимой, и сразу пошел нарастающий дождь. Все наполнилось его шумом, остро запахло пылью и влагой. Рита запахнула кожаную куртку, вытащила из-за палисадника спортивную сумку, перебросила ее через плечо.
– Сколько тебе лет? – направляясь к мотоциклу, спросила Рита.
– Семнадцать.
– А звать как?
– Катей.
– И откуда ты, Катя-Катерина?
– Из Рязани.
– Хороший город.
Рита с видом знатока уже оглядывала мотоцикл.
– Не из самой Рязани, а из области, ближе к Москве.
– Угу, – промычала Рита. – И мотоцикл неплохой. Только эта черепушка с костями мне не нравится.
– А тебя как зовут? – спросила Катя.
– Меня?.. Миледи, – усмехнулась Рита, смахивая дождевые капли с лица.
– Так и зовут? – не поверила девушка.
Но она не ответила.
– У меня есть болоньевая куртешка для тебя. В джинсе ты промокнешь на фиг. – Она поставила сумку на сиденье мотоцикла и залезла в нее. – Вот, держи.
– Спасибо.
Катя быстро переоделась. Рита с брезгливостью оглядела шлем, другой протянула Кате. Надела свой, подняла забрало.
– Надышал в него этот подонок. А ехала куда?
– Так, автостопом, – ответила девушка.
– Куда, спрашиваю?
– Никуда. – Та смахнула дождевые капли с лица. – Просто.
– Из одной жизни в другую?
Девушка все еще стояла со шлемом в руке.
– Ага.
– Ага, – передразнила ее Рита. – И не страшно было?
– Не знаю. Я со своим парнем поругалась.
– Обидел?
– Да нет…
Рита заботливо посмотрела на девушку.
– Любовь была или как?
Катя пожала плечами и промолчала.
– А поругались, конечно, насмерть?
– Не знаю. Сказала, сбегу. И сбежала. Вообще-то он хороший…
– За хорошего держаться надо, а не бегать от него, – заключила Рита. – Автостопом. Так, будешь держаться за меня, поэтому сумку повезешь ты.
– Ага, – кивнула Катя, вешая спортивную сумку через плечо.
Из помещения послышался слабый стон, за ним – жалобный мат.
– Пора сваливать, Катерина. – Рита перебросила ногу через сиденье. Усевшись поудобнее, она стала присматриваться к управлению. – А то найдут этого ублюдка, будут расспрашивать. Что-то обязательно ляпнет. Надо было все-таки размозжить ему башку этим табуретом. Я вначале так и хотела. В первое мгновение… – Она поглядела на девушку. – Или не стоило?
– А ты бы смогла?
– Я – да. А ты?
– Не знаю. – Девушка опустила глаза. – Нет, наверное.
– Ладно, забирайся.
– А водить умеешь?
– Был у меня приятель по юности, Лосем звали. Научил. Каску не забудь. И держись крепче, подруга.
Завелся мотор, мотоцикл сорвался с места. Они выехали из темноты. Вот и парадные двери заведения. Очередная компания под музыку шумно вывалилась под нарастающий дождь и поспешила к машине.
Рита затормозила у самой дороги.
– Мы куда? – спросила Катя.
Рита представила себе Бэна, который через несколько часов будет дожидаться ее в аэропорту. Нервничать, изводиться. Его бренди будет уже выпит. Или водка. Он, в роскошном пальто и кепи, станет вертеть головой. Рядом истомится слуга с корзиной цветов – алых роз. Целым миллионом, как в песне. Их пленительный аромат обойдет зал ожидания, все будут вдыхать и спрашивать: где женщина, для которой это богатство? А ведь Бэн пообещал ежедневно дарить ей по такой клумбе.
– Каждый день по корзине цветов – так можно и разориться, – проговорила она. – Зачем мне такой расточительный муж? Не ровен час, замок по ветру пустит. Да и рыженький он больно…
– Ты о ком?
– Это я сама с собой… К тому же ни черта не знает по-русски. А я на этом языке говорю и пишу. И на что он мне сдался, спрашивается?
Катя ждала – она боялась задавать вопросы. Рита мечтательно улыбнулась. С другой стороны, как он слушал ее речь? Точно ее голос был прекрасной музыкой, пропустить каждую ноту которой – преступление. Но сколько так может продолжаться – неделю, месяц, год? А если ей надоест ублажать его слух? Ведь она не музыкальный инструмент – не флейта и не виолончель. Что тогда? Может и обматерить.
– Куда, говоришь, поедем? – вполоборота бросила Рита. – Ладно, решим по дороге.
Справа был Бэн, обеспеченная жизнь. Чужая жизнь. Слева – Москва. А за ней – вся необъятная, спящая Россия. Рита набрала в легкие побольше воздуха, хотела что-то сказать, но… выругалась. Отжала сцепление. Поддав газу, стремительно проскочила встречную полосу, вылетела на другую, пристроившись в хвосте сонного «Икаруса». Не вытерпев, вырвалась вперед и на всех парусах понеслась по трассе, над которой то и дело вспыхивали молнии. Тут их и накрыла плотная пелена долгожданного благословенного ливня…
Большой тихий пригород встретил Риту и Катю мирным провинциальным сном. Молнии и грозы ушли далеко на север. Все дышало обновлением, упоительной свежестью.
– Твоя станция, – тормозя напротив выстроившихся вдоль дороги хрущевок, сказала Рита. – Конечная.
– Я не могу сейчас – туда, – все еще вцепившись в талию Риты, жалобно сказала Катя. – Не хочу.
– А что ты хочешь – влипнуть еще в одну историю? – возмутилась она. – А ну марш домой! Во двор въезжать не буду – всех перебужу. Тебе потом втык сделают.
Сняв шлем, девушка вылезла из седла.
– Где твои окна? – спросила Рита.
– Вон те, – кивнула Катя туда, где еще горело кухонное окошко. – На третьем.
– Видишь – ждут. – Она взглянула на часы. – Два пополуночи. Самое время для возвращения с прогулки. Сколько тебя не было дома?
– Дня три, – дрогнувшим голосом ответила Катя. – Но я им звонила…
– Молодец, – похвалила ее Рита. – Проводить?
– Нет, – покачала головой девушка. – Тут я всех парней знаю – чужие не сунутся. У нас ребята еще те.
– И то хорошо, – вздохнула Рита. – Шлем не забудь вернуть. Может пригодиться – для нового попутчика…
Все еще прижимая к себе шлем, девушка потупила глаза:
– Возьми меня с собой.
– Не могу, – серьезно ответила Рита.
– Почему?
– Дороги у нас разные. Помирись со своим парнем. Для начала. И постарайся быть счастливой. Если бы я смогла, так бы и сделала. – Рита что-то решала. Она растопырила пальцы на левой руке, легко сняла обручальное кольцо Бэна. Забрав шлем и взяв правую руку девушки, надела перстень на ее безымянный палец. – Смотри-ка, а тебе как раз.
– Не нужно…
– Береги его – оно дорогое.
Катя заплакала.
– А ты куда?
– Подальше от Москвы, – усмехнулась Рита.
Она притянула девчонку за шею, чмокнула в щеку.
– Ладно, Катерина, долгие проводы – лишние слезы. Прощай. Помигай мне светом, когда войдешь в дом. Хорошо?
Закусив губы, заплаканная Катя кивнула и пошла через дорогу. Рита провожала ее взглядом – девушка завернула за угол.
Рита взглянула на бензобак с черепом и костями. «Вот урод, пират долбаный, – усмехнулась она. – Но машина хороша». Что же теперь делать ей? Останется позади Рязань, а она все будет скользить по уснувшим, мокрым от ливня дорогам? Перекусит в кафе у обочины, заправит бак. Денег, слава богу, хватит.
Рита закрыла глаза.
Она будет лететь по трассе и сама не ведать того, где тот край, тот предел, что ей нужен. Черными зеркалами станут блестеть озера, кривыми лентами – сонные реки, уходить назад мосты, поезда. Поля – великие темные острова. Бесконечные цепи лесов. Россыпи огней ночных городов будут встречать ее и они же – провожать. А потом она остановится на трассе перед рассветом. Не будет ни одной машины – ни сзади, ни впереди. Она поднимет голову к небу. Там, за пологом осенней ночи, медленно будут таять звезды. И она, Рита Сотникова, обязательно поверит, что среди миллиардов алмазных крупиц, видимых и невидимых, есть и ее звезда? Одна-единственная. Ослепительная. Главная. Неуловимая. Она наглоталась сполна звездной пыли, ее коснулся свет звезды, подарившей любовь, чтобы исчезнуть в океане ночи. Но своя звезда так и не открылась ей. Она, Рита, не сомневается, что нет ее ярче на белом свете! Но никогда не узнает, где эта звезда. Никогда…
Катерина! Рита открыла глаза и тотчас увидела, как одно из окошек лихорадочно вспыхивает электричеством и гаснет. Так приветствовала ее и прощалась с ней новая подруга. Глядя на мигающее окошко, Рита перекинула ногу через седло мотоцикла, легко и быстро побежала к дому девушки.
– Катя! – забравшись в садик и соединив ладони рупором, закричала она. – Катерина! Ка-атя!
Окошко открылось, и девушка перегнулась через подоконник:
– Да?! Что, Рита?!
А за ней, грубо перебивая, уже нависали какие-то тени.
– Да вы с ума посходили! – истошно кричала за спиной девушки ее мать. – Полицию вызову!
– Отдай мне перстень! – во время короткой паузы, пока мать беглянки после первого залпа переводила дух, выкрикнула Рита. – Только быстрее!
– Сейчас! – отозвалась девушка.
Кажется, второпях она готова была стянуть его с пальца, да так и бросить вниз – в темноту.
– В газету заверни, дуреха! – закричала Рита. – Скомкай ее и бросай!
Девушка метнулась от окна, и на ее месте сразу же появилась тучная женщина, а рядом лысая голова мужчины.
– Я сейчас полицию вызову, – трясла пальцем женщина. – Сейчас вызову! Степан, иди звони! Вас за похищение малолетней заберут! Так и знайте!
Рита еще раз взглянула на часы, подняла голову. Мужчины уже не было – как видно, пошел звонить. «Да где же эта девчонка? – думала Рита. – Только бы отец не остановил! Только бы…»
– Ваша дочь – совершеннолетняя, – как ни в чем не бывало, слушая трескотню сверху, крикнула разбушевавшейся женщине Рита. – Большенькая уже!
– А вы мне не дерзите, не дерзите! – визжала мать загулявшей девушки. – Я найду на вас управу! Найду! Вас еще посадят!
«Она – моя подруга! – услышала Рита из комнаты истошный вопль Катерины. – Уйди! Папа, уйди! А то сейчас убегу и больше не вернусь! Уйди, говорю! Честное слово, навсегда убегу!»
Катерина все-таки сумела пробиться к окну, оттолкнуть мать и с криком:
– Держи, Рита! – бросила ей газету.
Рита ловко поймала сверток, распотрошила его и в самой сердцевине бумажной капусты отыскала перстень. Надела его на безымянный палец и бросилась обратно к мотоциклу.
– Катя, будь счастлива! – крикнула она уже из седла, с той стороны дороги, и шумно завела мотор.
За спиной девушки бушевали родители. Вопли будили весь квартал. Катю, несомненно, ждали репрессии, но девушка и впрямь в эти минуты была счастлива. Может быть, потому что увидела, как, вспыхнув прежним огнем, быстро развернула мотоцикл ее подруга и на полной скорости рванула в сторону Москвы…