— Ну, на чем вы остановились? — спросила она, садясь в свое кресло.
Рансенеб, заменявший великого жреца Амона, почтительно приблизился к ней.
— Мы все того мнения, фараон, что прежде всего необходимо арестовать виновного. С этой целью комиссия, членов которой ты соблаговолишь указать, должна отправиться в Мемфис, где вместе с Аменофисом она посетит дворец и убедится в преступлениях князя и его сообщника.
— Нужно, чтобы комиссия располагала военной силой, — сказала Хатасу. — Тебя, Рансенеб, я назначаю руководителем следствия в Мемфисе. Завтра я сделаю все необходимые распоряжения, а вечером опять соберется совет, чтобы окончательно решить, какие следует принять меры, и выбрать членов комиссии. Все должно быть сделано очень быстро, чтобы никакой слух не предупредил преступника.
Оставшись одна, царица заперлась в зале. Самые противоречивые чувства разрывали ее душу. Известие, что Нейта — ребенок, которого она оплакивала, — жива, наполняло ее радостью. От мысли, что Тутмес, дерзкий мальчишка, осмелился употребить против нее чары, а потом убить на ее глазах брата Наромата, вся кровь кипела в ней. Но постепенно все слилось в одну гневную ненависть к Хоремсебу. Никакое мучение не казалось ей достаточным наказанием для наглеца, осмелившегося коснуться ее дочери своими нечистыми руками, для безжалостного виновника стольких кощунств. При одном воспоминании о нем кулаки ее сжимались, а душу наполняла неумолимая жестокость.
Несколько дней спустя, после отъезда комиссии в Мемфис, царица сидела утром в своей личной комнате. Это любимое ее убежище в часы свободы было полно воспоминаний об отце Тутмесе I, память которого была священна для Хатасу.
В глубине комнаты стояла статуя покойного царя. На этажерках были собраны вещи, принадлежавшие ему, и несколько трофеев, привезенных им из походов. Стены были украшены картинами великих деяний фараона: его победы на берегах Евфрата и охотничьи подвиги.
Многообразие предметов в комнате говорило о разноплановых интересах хозяйки. Здесь были орудия охоты и рыбной ловли, планы и модель строящейся усыпальницы в городе мертвых. Великолепно инкрустированная большая арфа в двадцать четыре струны стояла в углу, а на табурете лежала какая — то женская работа. Стоявший у окна рабочий стол был завален папирусами и табличками.
Глубокая тишина царила в кабинете и в соседних комнатах. Она нарушалась только сопением любимой собаки царицы, спавшей на полосатой подушке. Хатасу задумчиво сидела, откинувшись на высокую спинку кресла. Нахмуренные брови, мрачный взгляд и крепко сжатые губы доказывали, что мысли у нее были тягостные. И действительно, принятое ею решение, которое она готовилась объявить своему брату, стоило ей большой внутренней борьбы. Взгляд все время возвращался к лежащему перед ней папирусу, уже подписанному ею.
Услышав приближающиеся шаги, то стремительные, то замедляющиеся, Хатасу выпрямилась. Она знала, что это Тутмес, которого она не видела с рокового дня убийства Саргона.
Минуту спустя, вышитая золотом портьера поднялась и на пороге появилась изящная фигура царевича. Он осунулся и похудел. Его сосредоточенный и хмурый вид ясно говорил, что он не ожидает ничего хорошего от этого свидания со своей царственной сестрой. Но в его блестящих глазах и капризной складке рта затаились упрямство и отчаянная решимость твердо встретить неотвратимое.
Избегая ясного и пронизывающего взгляда царицы, он подошел к ней. Не делая обычных приветствий, он скрестил руки и сказал глухим голосом:
— Ты звала меня, сестра, и я пришел! — он сделал ударение на слове «сестра». — Что ты хочешь мне сказать?
Хатасу слегка нахмурила брови, но лицо ее оставалось бесстрастным, когда она спокойно и строго отвечала:
— Мне не нужна голова глупого ребенка, отдающего свою честь в руки ничтожной женщины, которая торгует эликсирами и замешана в темных делах! Я вижу, чтобы стать достойным власти, тебе нужна более строгая школа, чем придворная жизнь. Ты попробуешь свои силы в качестве наместника в Эфиопии. Итак, не забывай, что с этой минуты ты не дурно воспитанный мальчик, а первый сановник государства и находишься перед своим фараоном. При упоминании о титуле наместника фараона в Эфиопии недоверчивое удивление отразилось на лице Тутмеса. Затем, внезапно засияв, он сказал с почтительной важностью, вызвавшей улыбку на губах царицы:
— Я всегда был верным исполнителем твоих приказаний, сестра моя. Мой единственный проступок был в том, что я воспользовался чарами. Но я никогда не злоупотреблял ими и довольствовался твоей дружбой, не внушая тебе безумной любви.
— Ты очень искусен в оправдании, и на этот раз ты из личного интереса сделал добродетель, — ответила с иронией царица. — Я недостаточно молода, чтобы ты желал меня, как женщину. К тому же, моя любовь и моя ревность были бы очень неудобны для тебя. Поэтому ты благоразумно предпочел мою дружбу, которая тебе очень удобно доставляла все желаемые милости. Но довольно об этом! Что было, пусть будет навсегда забыто. Хоремсеб заплатит за все зло, вызванное изобретенным им эликсиром. Ты же через три дня отправишься к месту своего назначения со свитой, половину которой я назначу сама. Остальных выберешь ты. Вот твое назначение. Постарайся быть достойным моей милости.
Тутмес преклонил колено и почтительно взял драгоценный свиток, дававший ему власть и свободу.
— Прости меня, Хатасу, — тихо сказал он, — и отошли меня без гнева. Наша дружба, увы, была вызвана ядом, но действие эликсира обоюдно, сестра. Спасшие меня чары не позволяют мне протянуть руку к твоей короне.
— Если эти чары дадут тебе терпение честно ждать, пока я исчезну и очищу тебе место на троне предков, то они помогут и мне и всему Египту, — меланхолично сказала царица, — Ты знаешь, что ты мой единственный наследник и надежда славного рода Тутмеса. Теперь ступай, готовься к отъезду. Пусть боги даруют тебе успех во всем, что ты предпримешь в той стране, куда я тебя посылаю.
Тутмес все еще стоял на коленях. Он схватил руку сестры и поцеловал ее с уважением и благодарностью. Затем он простился и вышел радостный, с высоко поднятой головой.
Хатасу погрузилась в мрачную задумчивость. Устремив взгляд на изображение покойного царя, она прошептала:
— Я сдержала свое слово, а там — будь что будет!
Глава XXIX. Последние жертвы
Мудрец проводил Хоремсеба и Нейту до лодки и поспешно вернулся во дворец. С тревожным видом он поднялся в свою обсерваторию и внимательно стал вглядываться в усеянное звездами небо. Чем больше он изучал положение звезд и вычислял знаки, начертанные на папирусе, тем больше омрачалось его лицо. В конце концов он впал в тоскливую ярость.
— Один мрак и ужасное сочетание созвездий, предвещающие несчастье и смерть, — бормотал он. — Очевидно, Хоремсеба увлекают враждебные силы и он никогда не вернется хозяином в этот дворец. Если он не согласился бежать, это значит, что неумолимый рок омрачил его рассудок. Проклятая судьба! И подумать только, что достаточно было еще двух лет покоя, чтобы довести до конца великое дело и получить вечную жизнь!
Он скрежетал зубами, сжатые кулаки грозили какому — то невидимому врагу. В эту минуту Таадар был ужасен. Внутреннее бешенство сотрясало его костистое тело, а на угловатом лице и в глубоко впавших глазах кипели адские злоба и ярость.
Через несколько минут он, по — видимому, успокоился, провел рукой по лицу и потянулся.
— За дело! Не надо терять драгоценное время! — пробормотал он.
Свернув папирус, он спустился в свою комнату. Здесь он взял маленькую амфору, спрятал ее в своей широкой одежде и совершил таинственное путешествие по дворцу. Окончив этот обход, он позвал Хамуса, который вместе с Хапзефой и со всеми здоровыми людьми трудился над разрушением пирамиды.
— Бросьте эту работу. Вы снова продолжите ее завтра, когда я прикажу, — сказал он. — Теперь же людям надо дать отдых. Пусть они вернутся к себе. Вы же, Хапзефа и Хамус, вместе со всеми евнухами и смотрителями следуйте за мной в обеденный зал.
Когда все собрались в указанном месте, Таадар сказал:
— Возьмите каждый по драгоценному кубку, которые стоят на столе, наполните их вином из амфор. Хорошо. Выпейте и оставьте себе кубки, так как князь Хоремсеб дарит их вам в награду за вашу ревностную службу во время постигшей его минутной неприятности. Если вы останетесь ему верными и не выдадите никому того, что вы видели здесь лишнего, то он, вернувшись сюда, одарит вас еще богаче, так как, вы понимаете, родственник фараона освобождается от всякой клеветы и неприятностей.
Счастливые и удивленные такой царской щедростью, люди выпили, уверяя Таадара в своей верности и преданности. Затем все отправились отдыхать.
— Теперь я уверен, что вы будете скромны и верны, — прошипел иронически Таадар. — К тому же я избавляю вас от пыток, которые легко могли бы развязать вам язык.
Вернувшись к себе, он снял длинную белую одежду и надел грубый фартук и простонародный полосатый клафт. Потом, взвалив себе на плечи набитый мешок, он вышел в сад и пересек его во всю длину. В густой чаще находилась искусно замаскированная дверь, о существовании которой никто и не подозревал. Открыв ее, мудрец очутился в такой же чаще над берегом Нила. Таадар пошел вдоль реки, не встретив ни одной живой души. Была еще ночь, да к тому же все избегали заколдованного дворца. Без всяких препятствий он разыскал спрятанную в камышах небольшую лодку и, схватив весла, быстро переплыл реку. Проехав город мертвых, он пристал в укромном месте, спрятав лодку и продолжал путь уже пешком. После быстрой и утомительной ходьбы Таадар приблизился к цепи скал. То там, то сям виднелись черные отверстия, зияющие входы в древние усыпальницы, оскверненные разбойниками.
Место было дикое и пустынное. Оно наводило отчаяние и внушало суеверный страх тем, кто отваживался сюда явиться. Здесь в тысячах гробниц почивали исчезнувшие поколения, современники первых династий фараонов. А между тем, не один обитатель Мемфиса тайно посещал это печальное место, поскольку там жил человек, имевший в этом городе почти такое же влияние, как Абракро в Фивах. Он тоже был колдун, появившийся немного спустя, после возвращения Тутмеса I из азиатского похода. Народная молва считала его освобожденным или каким — нибудь образом убежавшим от своего хозяина хеттом. Тип колдуна, светлый цвет его лица и чужеземный акцент, с которым он говорил по — египетски, подтверждали это предположение. Никто не знал имени незнакомца. Его просто звали «человеком гор». Тайна, покрывавшая его жизнь, окружала его суеверным страхом, который охранял его лучше всякой стражи. Со времени своего появления незнакомец никогда не покидал уединенного места, которое выбрал себе убежищем. Чем он питался? Это была загадка, так как он н