Сказывают дале, что схоронил молодой цыган весь табор, только любезную свою не поднялась у него рука в сырую землю зарыть: дескать, живая его – и мертвая его! А ночью ожила цыганочка, заплакала горько и сказала: «Из-за тебя не будет мне теперь вовеки покоя. Век бродить душе моей по земле и не знать, где голову преклонить! Будь же ты вовеки проклят!» Сказала и сгинула. А цыган в ту же ночь от горя помер.
Так сказывают, да не так дело было: лишь затих вдали стук копыт коней, чертом шпоренных, вырыл парень могилку, закопал в нее одну свою любезную, по ней одной и панихиду справил. А стихла в Божьем храме «Вечная память», подкатило парню под сердце, рухнул он на сыру землю, да и дух из него вон. А мертвый табор, погребения не дождавшийся, снялся в ту же ночь с места – да и пошел кочевать по земле. Уже и покою цыгане не ищут – ищут сестру свою, из табора на небо ушедшую, ищут жениха ее, супостата, ищут тех, кто побил их когда-то, детей их ищут и внуков. Вроде бы и мести-то на сердце не держат – да ведь как мертвому с живым сговориться-то! Вроде и не убивают; а где ни прошли – везде остаются за спинами их могилы.
Ищет табор беглую сестру свою, ищет жениха-лиходея, ворогов своих ищет. И время для него одно – ночь. И в полдень – ночь, и на рассвете – ночь, и вечером – ночь. И дела свои цыганские, страшные и веселые, в ночи цыгане творят, ибо мертвы они днем. И луну с той поры нарекли люди цыганским солнышком.
В тишине движутся по России кибитки. Вечная ночь осеняет мертвый табор…[2]
Мишка очнулся оттого, что кто-то тряс его за плечи.
– Эге, да ты заснул?!
Катя, глаза смеются, тормошит его.
– Просыпайся. Вот и рассказывай такому, а он возьмет, да и проспит все. И не проси теперь, повторять второй раз не буду.
Первое, что сделал Горшок, когда окончательно пришел в себя, это осторожно тронул девушку за оголенную кисть. Теплая, уф…
Катерина, заметив его жест, все поняла, и рассмеялась.
– Ой, тю-у, гляньте на него – мужик взрослый, а сказки испугался!
– Сказки… В метро всякое бывает.
– Не того боишься, гайджо. Не здесь тебя беда подстерегает. И не обойти тебе ее, и не спрятаться. И не мертвый табор тому виной. Иди, пора. Торопиться надо. Сильно торопиться. Иначе большая беда будет. Иди!
Обратно Мишка почти бежал. В ушах все звенел голос Катерины: «…Торопиться надо… большая беда может быть…». Куда торопиться? Что за беда?! Ясно одно – не верить цыганскому предсказанию – себе дороже.
Навстречу по туннелю кто-то шел. Меньше всего Горшку хотелось сейчас встречаться с незнакомцами: вдруг это и есть та самая беда, вдруг он уже опоздал? И Мишка нырнул в первую попавшуюся дверь.
Когда звуки от шагов затихли, Горшок дернул за ручку… И вдруг понял, что дверь не сдвинулась с места.
Сразу же сердце часто-часто застучало, дыхание перехватило, а от липкого пота рубашка прилипла к телу.
«Замуровали, демоны», – первое, что всплыло у него в голове. Странно, но именно эта фраза из старого фильма его и успокоила. Подергав дверь еще раз, удостоверившись, что все его потуги бесполезны, Горшок решил искать другой выход. Если, конечно, он есть. Попытался перебраться через хлам, что валялся на полу, но споткнулся. Грохот, боль… И темнота.
Мишка открыл глаза и не сразу сообразил, где находится. Голова болела, и где-то на затылке зрел хороший шишак. В придачу ко всему, левая нога застряла в каких-то перекрученных кабелях, и Горшок никак не мог ее высвободить.
– Вот свезло, так свезло…
– Вот свезло, так свезло, – повторил за ним звонкий, детский, похоже, голос.
– Кто тут? Помоги!
– Кто тут? Помоги! – отозвалось эхо.
Мишка похолодел… Уж не про эту ли беду говорила цыганка? Всадники – херня. Пушкины – тоже херня! Неизвестность… Это страшно.
– Ты кто?
Черт! Смысл спрашивать?!
– Ты кто?..
А потом смех. Что ж, и то не плохо.
– Попка – дурак!
– Сам дурак!
А вот тут пришла очередь смеяться Горшку: раз отвечает, значит не глюки. Не сожрало пока, есть надежда, что и не тронет.
– Эй, хватит там! Помоги лучше!
– Не помогу!
– Ну и пошел тогда к черту! Сам выберусь!
Мишка замолчал. В темноте слышалось только его сопение, тихие, почти про себя, ругательства.
– Уф, все! Эй, слышишь ты? Все! Без тебя справился! Я свободе-е-ен, – пропел Горшок напоследок.
– Не свободен, не свободен, не свободен…
– Ах ты, поганец!
Мишка нащупал фонарик… Комната была абсолютно круглой, и абсолютно без дверей. И в ней, само собой, никого не было.
Так страшно Горшку еще никогда не было. Паника… Вот и все, Мишка Горшков, горе-юродивый, придется тебе тут помирать. Долго и страшно.
Зараза-мозг тут же услужливо подкинул картинку: высохший скелет скорчился у стены.
На всякий случай Мишка огляделся: может, тут еще есть соседи? Соседей не было, видимо, пальма первенства досталась Горшку. Что же, второму, будет страшнее. Успокоение слабое, но хоть такое.
– Эй, – тихонько позвал он. – Хочу последнее желание!
А что? Помирать, так хоть с музыкой. Пусть тогда развлекает. Молчание…
– Эгей, где ты там?
– Там… Там…
– Слушай, Там-Тамыч…
– Там-Тамыч, – смех, – мне нравится. Я – Там-Тамыч!
– Что, получается, я теперь твой крестный папа?! Вот неожиданно. Ты хоть мальчик или девочка? Ау?
– Там-Тамыч. Там-Тамыч… Пойдешь на Выборгскую по кольцевой, встретишь двоих с Гражданки. Помоги им! И торопись. Беги, иначе беда!..
Голова болела, и где-то на затылке зрел хороший шишак. Фонарик удобно расположился в руке.
– Мяв!
– Мультик, ты откуда тут?
Горшок вдруг вспомнил… Там-Тамыч, круглая комната. Привидится такое!
Дверь в каморку была приоткрыта. Мистика…
– Мишка, господи, где тебя носило? Грязный весь! Голодный! Марш мыться, пока не отмоешься – на хавчик не надейся!
На перроне никого не было, и только в самом конце, под фонарем, сидел дежурный. Другой. Это ж сколько времени тогда прошло?! Сутки?!..
Выборгская. Двое с Гражданки. Встретить и помочь. Иначе – беда. Скорее, скорее, только не опоздать!
Часть втораяЗапасной путь
Вместо прологаНикому не рассказывайте о своих снах
Любите ли вы Питер так, как люблю его я? Его площади и скверы, проспекты и переулки, богатство и нищету, его теплоту и пронизывающий насквозь ветер? Город с душой. И город-душа… В него влюбляешься с первого взгляда, сразу, и навсегда! Но не факт, что и он вас сразу признает своим. Питер не из тех городов, которые рады гостям всегда и не снимают с себя дежурную улыбку, в душе проклиная вас за то, что понаехали откуда ни попадя. С ним нужно подружиться. Поэтому, выходя на перрон питерского вокзала, не пугайтесь свинцовых облаков, ветра и дождя. Это город испытывает вас, ему надо узнать вас поближе, и если вы подружитесь, то, уезжая, заберете с собой частичку питерской души… И в следующий раз город встретит вас теплым веселым ветерком и фантастически красивым небом!
Почему людям не оставляют память о прошлых жизнях? Ведь тогда бы мы делали меньше ошибок и ценили многое из того, чему не придаем значения сейчас.
Мне повезло, и я иногда что-то вспоминаю. Проблески сознания. Я помню Питер! И он помнит меня! Когда я впервые ступил на платформу Московского вокзала, то почувствовал, что меня ждут. Выйдя на Невский, я уже знал, куда идти и зачем. Бродил по улочкам, заглядывал во дворы, и на каждом углу поджидала меня память… Хорошая и плохая, грустная и веселая, но моя память!
Вот в этом саду я впервые встретил тебя. Веселая и беззаботная, ты шла с подругами из Смольного. Захотелось привлечь твое внимание, познакомиться. Наломал веток сирени и кинулся на колени. Неловко получилось. Но знакомство состоялось. Помню, как провожал тебя с семьей на Финляндском в семнадцатом. Больше мы не виделись.
Литейный… Снова нахлынули воспоминая. Люди, спешащие по своим делам. Туда – сюда. Воздушные шарики, авоськи, чемоданы, сумочки – все мелькает перед глазами. Остановились на светофоре. До Большого Дома осталось совсем чуть-чуть, и неизвестно, кого из прохожих, что я сегодня видел, ночью увезут туда. На душе постоянно мерзко и противно, под стать погоде.
Жуткая зима сорок второго. Стою в длиннющей очереди за хлебом. Хватит ли всем? Потом нужно еще где-то найти силы добраться до проруби на Фонтанке. Сегодня День рождения Лены, моего маленького Ленусика! Заварю сегодня чаю! Гулять так гулять! Дожить бы до весны.
А вот и «Север»! Помню, как стоял тут с родителями в очереди за тортиком и пирожными, долго и нудно, но зато какое было счастье заполучить заветные коробочки! Гостинный. И те же очереди, но за школьной формой и тетрадками. Потом вкуснейший стакан какао с пирожком! Ммм, чудо!
И вот я стою на колоннаде Исакия! Весь город предо мною! Мой Питер! Черный Пес Петербург! Когда я тебя впервые встретил и понял? Нет! Когда Ты приютил меня и полюбил? Неужели тогда, еще когда я, стоя на палубе фрегата, смотрел на пустынные, заросшие берега? Вот тут должна быть крепость со шпилем… Должна и будет! Наверно с тех пор.
Есть еще одно воспоминание. Первый поезд, первая дрезина из Москвы после Катастрофы. Тот же перрон, тот же вокзал. Удивительное у тебя качество, Питер! Ты не изменился! Осанка и выправка! Лишь кое-где нет стекол в окнах, да на тротуарах растут деревья. Дворцовая покрыта полевыми цветами. Ангел на колонне согнулся и держит в руках покосившийся крест.
Нет! Ты такой же! И Ты рад меня видеть! Солнечные зайчики в осколках стекол, теплый ветерок, нежно обнявший меня, фантастическое питерское небо над головой!
Здравствуй, мой Родной Город!