башку Матвея в кулаке. Воевода отпрянул от неожиданности. – Прочь! Не смей прикасаться к нему!
– Ему же Фаинка явилась, – громко заметил рыбак, за которого она так и не вышла замуж. – Еще и желтоглазой предстала, будто сова. Что это за благословение такое, которое потом отбирает жизнь, а?
Вопрос после столь ужасного несчастья был вполне естественный: все помнили, что сказал Матвей после битвы. Вокруг зароптали. Затем кто-то предложил:
– Убери ее отсюда, а ну как он оживет.
Когда Фая почувствовала на талии несколько чужих рук, то наклонилась, прижимаясь к Матвею всем телом, чтобы их нельзя было разделить. Криков становилось все больше, они отзывались в ее голове жутким эхом, и ей не оставалось ничего, кроме как кричать в ответ, надеясь, что они стихнут. Часть ее верила, что так она сможет хотя бы немного унять растущую внутри боль, которая сжимала легкие и резала грудь хуже ножа. У этой боли был голос, говоривший вещи, ужаснее которых она не слышала за всю жизнь.
Он уже не проснется. Ты осталась одна.
Фая закричала громче, желая заглушить голос, и из ее глаз брызнули первые слезы, окропившие траву и шею Матвея. Теперь ее, казалось, тянули во все стороны, били по бокам, и его рубашка начала трещать. Фая со всхлипом ухватилась за нее крепче, зная, что если отпустит, то боль захлестнет ее целиком и она уже не сможет сопротивляться. Она не знала, сколько времени провела так, из последних сил цепляясь за Матвея, пока не почувствовала сильный удар в затылок и перед глазами посреди хаоса из криков не вспыхнула болью белизна. Всего на мгновение ее предательские пальцы разжались, и Фая поняла, что ее тащат за волосы и рубаху куда-то прочь. Затекшие ноги отказывались слушаться, и, пока перед глазами плясали разноцветные точки, она брыкалась и вслепую махала руками, надеясь освободиться.
Щеку и губы вдруг обожгла боль, и Фая захлебнулась от крика, ударив кулаком в ответ, но промахнулась. Она не понимала, где находится, далеко ли от реки, но слабый запах тины подсказал ей, что берег был совсем рядом. Чьи-то ногти впились ей в голову, заставляя поднять взгляд, и она вдруг неожиданно четко увидела перед собой залитое слезами и искаженное яростью лицо Варвары.
– Змеиное отродье, проклятая ведьма, – шипела она. В ее карих глазах не было и следа тепла, которым отличался Матвей. – Искала невинные души для своих черных дел. Приворожила моего сына, чтобы забрать его жизнь.
Фая попыталась покачать головой, но в затылке тут же вспыхнула боль.
– Думала обмануть нас, притворяясь человеком?
– Небось и собственную мать так же убила, дрянь, – рявкнул кто-то справа. – Оттуда и веснушки.
За спиной Варвары собрались жители деревни, многие из которых еще этим утром улыбались и приветливо кивали Фае. Сейчас на их лицах были написаны ужас и отвращение. Марфы нигде не было видно.
– Что там? – громко спросила Варвара, глядя куда-то ей за спину. Ее грубый голос изменился: теперь в нем звучала надежда. Матвей. Фая тоже попыталась обернуться, но Варвара держала ее слишком крепко. На запястье под рукавом чего-то не хватало, и с новой волной боли она осознала, что потеряла в траве подаренного им конька.
Когда ответа не последовало, по лицу женщины покатились новые слезы. Фая невольно вскрикнула, почувствовав, что ногти оцарапали ей кожу до крови, и ее глаза защипало.
– Не смей! – рявкнула ей в лицо Варвара, брызгая слюной. – У тебя нет права оплакивать Матвея.
Эти слова были хуже любого удара, лишив ее возможности дышать, говорить, даже подумать о чем-то, кроме наполнившей ее боли. Почувствовав теплую влагу на щеках, Фая услышала негодующие возгласы; кто-то приказал принести топор. Варвара силой наклонила ее к земле, другие руки схватили ее запястья. Мокрая трава щекотала Фае губы, лезла в глаза, но она не пыталась высвободиться и не кричала, обессилев от горя.
За ее спиной раздались шаги, затем короткий свист топора, и голову с резкой болью дернуло назад. Фая поняла, что ей только что отсекли косу. Волосы были главным символом красоты и гордостью любой женщины, и потерять их было невообразимым позором. Для ведьмы это к тому же значило лишиться своих сил.
Сами того не зная, сейчас эти люди спасли ее от еще большей муки: всякий раз, заплетая волосы, она бы вспоминала моменты, когда это делал для нее Матвей, и какое удовольствие ему доставляло распускать их, когда они оставались наедине. Губы Фаи изогнулись в слабой улыбке.
– Еще и улыбается, мерзавка! – воскликнул старший брат Матвея. По ногам пришелся сильный пинок, и Фая инстинктивно прижала колени к груди, сворачиваясь в клубок. Криво отрубленные волосы упали ей на щеку.
Другой удар был по локтю, и всю руку пронзила судорога, заставившая ее зажмуриться. «Не открывай глаза, – твердила про себя Фая, находя в этих трех словах убежище от боли, сопровождавшей остальные удары. – Не открывай глаза. Это ничего не исправит».
Боги, но терпеть становилось все сложнее.
– Остановитесь, безумцы! – закричал задыхающийся голос Марфы совсем рядом. – Почто губите девочку? Не знаете, что ли, на что способны эти звери? Окропили меч перед поединком ядом, тот и отравил Матвея!
– Что же, теперь и другие из нас погибнут? – прогремел рядом воевода. – Не говори чепухи, Марфа, мы молились три дня кряду, а жрецы принесли пленников в жертву. Боги очистили нас от скверны.
– Не ты ли говорил, что Матвея во время поединка осыпали проклятиями? – не сдавалась Марфа. – Кто знает, на какую сделку со своими черными богами они пошли?
Сделка.
Шок от внезапной потери Матвея на какое-то время вытеснил из разума Фаи мысль о Марене. Та приняла ее жертву и обещала, что благословение потеряет силу, только если Фая не будет первой женщиной, которая его коснется. Условие было выполнено. Матвей даже сказал, что чувствовал ее прикосновение еще в шатре.
Лишь глаза были другими, золотистыми.
Голос Матвея соединился с воспоминанием о ритуале в лесу, и Фая вздрогнула всем телом, будто снова ощутила холод ночи. Но вместо ужаса, овладевшего ею в тот момент, сейчас она чувствовала, как внутри клокочет ярость. Она наполнила колотящееся сердце, которому стало тесно в груди, и вернула измученному телу силу. Пинки на какое-то время прекратились – люди внимательно слушали спор Марфы и воеводы, – и забытая всеми Фая медленно повернула голову.
Между ногами собравшихся рядом людей ей был виден вход в лагерь. Двое мужчин уносили тело Матвея к ожидавшей их лошади, чтобы вернуть в деревню и подготовить к похоронам. На месте его смерти, как огромная ворона, застыла закутанная в черные одежды фигура. Фая знала, что ее взгляд был устремлен на нее, – и когда всего на мгновение уродливая старуха преобразилась в ее ухмыляющегося двойника с янтарными глазами, поняла всю глубину ее обмана.
– Верни его, – одними губами произнесла она.
Марена открыла рот, и показалось, что она стояла совсем рядом, склонившись над Фаей и шепча ей на ухо без тени сожаления:
– Тебе больше нечего за него дать. И я говорила, что он может вернуться лишь раз.
Взгляды и улыбки во время их прошлого разговора обрели новый смысл. Марена не собиралась спасать Матвея; она решила забрать его себе, позволив Фае получить то, о чем она просила, – но всего на несколько мгновений. Фая наивно полагала, что времена, когда могущественные боги и духи опускались до игр со смертными людьми, как дети с потешками [8], давно остались в прошлом. Могли ли они, после всех молитв и подношений, испытывать хоть немного сострадания к существам, которые никогда не обретут ни подобной силы, ни бессмертия?
Нет, не могли, решила она, чувствуя на языке металлический привкус.
Марена, для которой сильные чувства делали души краше, обманула ее и пришла посмотреть на последствия. Прежде чем она могла снова исчезнуть, Фая сплюнула кровь и сказала, глядя ей в глаза и не сомневаясь, что она сможет услышать шепот:
– Проклинаю тебя.
Злорадно наблюдая, как ухмылка сползла с ее лица, она повторила это еще раз. Выступившие на щеках слезы сделали голос только сильнее.
– Проклинаю тебя!
Вокруг нее воцарилась мертвая тишина. Фая встала на колени, смутно отметив, насколько легче было теперь держать голову, когда концы волос только щекотали шею. Горло саднило от криков, но сейчас это лишь разжигало ее ярость.
– Фаина, замолчи, – в ужасе сказала Марфа, но осталась неуслышанной и не осмелилась приблизиться к девушке. После того, что случилось, та уже обрекла себя на смерть, и теперь женщина могла лишь наблюдать, как написанное рунами воплощается в жизнь.
– Ты коварная душегубка, мерзкое создание ночи, – пошатываясь, Фая поднялась на ноги и снова отыскала дух взглядом. Она с трудом узнавала собственный хриплый голос. – Проклинаю тебя за все, чего ты нас лишила. Мы ни в чем перед тобой не провинились. Ты недостойна никаких даров и почтения. Ты черный дух!
Земля под ее ногами содрогнулась, в небе мелькнула молния, и оскалившаяся Марена исчезла. Быстро обернувшись к капищу, Фая увидела попятившихся прочь людей и расхохоталась, когда сосед попытался прицелиться в нее из лука. Он так дрожал, что стрела ушла в землю у ее ног. Марфа качала головой, глядя на нее со слезами на глазах, но она уже не могла остановиться. В ее сердце не осталось ни страха, ни почтения к высшим силам. Проклятия и ругательства обрушились на головы идолов богов – надменных, слепых, несправедливых, глупых, не спасших их от беды и врагов. И если Марену никто из жителей деревни увидеть не смог, то сейчас всем было ясно, к кому были обращены яростные слова едва стоявшей на ногах Фаи. Даже скорбь по умершему у нее на коленях юноше не могла служить ей оправданием.
Воевода сильно ударил ее по голове со спины, заставляя замолчать на полуслове, и Фая со вскриком рухнула на землю. В другой день она была бы забита прямо на месте и сожжена без всяких церемоний. Сейчас люди колебались. Воины провели несколько дней, разрывая связь со смертью, и совершать новое убийство так скоро было не положено.