– Хочешь еще чая?
Она помотала головой, крепче прижав к груди руки, словно защищаясь от непрошеного воспоминания.
– Тогда… – Матвей запустил пальцы в волосы, не веря, что говорит это вслух, но отказываясь и дальше чувствовать себя бесполезным. – Может, тебе прилечь?
Минуту спустя он наблюдал, как на его старом, но все еще приличном диване в гостиной устраивалась Смерть. По-прежнему не выпуская из рук плед, она сжалась в клубок и с измученным вздохом закрыла глаза. Казалось, у нее действительно был шок. В таких случаях людям требуется покой, а Смерть, судя по всему, сейчас ничем от них не отличалась. На мгновение его кольнуло сожаление, что он не взял мазок с ее кружки для анализов перед тем, как помыть, но вовремя опомнился: учитывая ее способности растворяться в воздухе и появляться из ниоткуда, вряд ли бы он вообще что-то нашел. Кроме того, попытки узнать о ней больше таким образом вдруг показались ему чуть ли не неприличными. Ее случай выходил за рамки медицины в ту область, которую ему удалось увидеть всего один раз, на Балу. Она оставалась для него все такой же далекой и загадочной.
– Я тут, рядом, хорошо? – сказал он позже, стоя на пороге своей спальни. – Дай знать, если будет что-то нужно.
Смерть, лежавшая в том же положении, пока он мыл посуду и готовился ко сну, едва заметно кивнула в ответ, а затем ему показалось, что она снова улыбнулась. От этого на душе стало легче. Он не знал, было ли дело в радости врача, пациенту которого становится лучше, или только его собственной.
Покачав головой, Матвей закрыл дверь.
Она почувствовала грозу в воздухе, и в груди неожиданно снова вспыхнул свет – но не тот, который пробуждала его близость, дразнящий и мягкий; сейчас свет объял пламенем каждую клетку ее сущности, которая тщетно пыталась спрятаться в бестелесности. Молнии, сверкавшие над городом, воспламенили молнии, что были скрыты в ее воспоминаниях.
Такого никогда не случалось раньше. Она оказывалась посреди штормов и пожаров, неуязвимая для волн и языков пламени, стояла под проливными дождями и пряталась в грозовых облаках, которые ничем не отличались от солнца и голубого неба, ведь смерть была повсюду.
Когда терем Марены был разрушен, ей позволили возвести собственный на берегу реки, подальше от леса. Он не был ей домом, но обещал защиту.
Молнии вспыхнули и здесь, ослепляя и обжигая. Тело упало на колени, и она раскрыла рот в беззвучном крике, моля, чтобы это прекратилось. Она воплощала в себе последствия людских решений, правильных и неправильных, и казалось, что сейчас весь вес их горя и страха обрушился на нее с удвоенной силой. Она схватилась руками за голову, бессильная против огня молний. В комнате было мертвенно-тихо и пусто, а она – одна, одна, всегда одна, кроме той единственной ночи, полной призраков любви, когда ей позволено играть с законами жизни и смерти в угоду хозяину Бала…
В перерыве между молниями перед ее глазами вспыхнуло одно слово – бежать. Ей нужно было сбежать отсюда. Эта мысль затмила все, кроме одного имени, и через мгновение ее окружили белые стены, а под ладонями оказалось что-то мягкое. Молнии были и здесь, но теперь она не чувствовала себя такой одинокой.
А затем внезапно появился он сам, и следующим, что она осознала, были кольцо рук вокруг тела и твердое плечо под щекой. Так много давно забытых прикосновений потрясли бы ее, будь она способна отвлечься от сверкания молний. Но с ним – с Матвеем Рокотовым, чье имя она больше не боялась произнести, потому что не было ничего хуже молний, а его звук дарил желанный покой, – стало легче. Она позволила себе потеряться в нем, едва понимая, что он гладил ее по спине и что-то говорил на ухо – главное, что молнии медленно утрачивали свою власть.
Когда все закончилось, она чувствовала себя такой обессиленной, что последовала бы за ним куда угодно, лишь бы быть рядом. Приходя в себя после пережитого кошмара, она едва чувствовала вкус чая, который он приготовил, но продолжала пить, наслаждаясь наступившим покоем и утоляя неожиданно возникшую жажду.
Он все время оставался рядом с ней, этот удивительный человек. Он был умным и безжалостным ко всем причинам смерти; она слышала о нем от других душ, знала все его движения, не оставлявшие шанса против жизни. Он проявлял доброту и смелость, не жалея сил ради спасения других, хотя сам был одинок. И, что, пожалуй, изумляло больше всего, он оказался добр к ней – воплощению своего поражения, – потому что и правда не боялся. Их общим врагом и союзником всегда оставалось время.
Его голос был твердым, но он двигался медленно и выглядел уставшим, когда уходил спать. Посреди ночи она подумала было, что пора оставить его, но чувствовала такую слабость… и внутри тут же поднялась волна протеста. Боль от молний потеснило необъяснимое желание быть рядом, и сосредоточилось оно у нее в груди. Будь там сердце, сейчас оно бы наверняка забилось чаще. Если бы ей был нужен воздух, у нее бы перехватило дыхание.
Подняв голову, она прислушалась к залитой уличным светом тишине, которую рассеивал только его тихий храп. Он был первым живым существом, рядом с которым она провела столько времени, и что-то в ее груди снова сжалось. Давно забытое, но мягкое, и она неожиданно почувствовала внутри тепло, в первый раз за всю вечность, и не хотела, чтобы оно исчезало.
Внезапно храп прекратился, словно он перевернулся на другой бок или накрылся одеялом с головой, но она вдруг поняла, что теперь была совсем не против тишины.
Глава 4
Когда Матвей проснулся, между тонкими занавесками пробивался дневной свет. Он был в отпуске, и это воспоминание заставило плотнее закутаться в одеяло. На улицах стало еще больше велосипедистов и скейтеров, как и отчаянных садоводов, и он мог лишь догадываться, с чем придется столкнуться через неделю. Годы работы научили его быть готовым к любым неожиданностям – пожалуй, кроме встреч с прекрасным воплощением Смерти. Он гадал, растворилась ли она в воздухе к этому моменту или осталась, и не мог понять, чего ему хотелось бы больше. У него остались к ней вопросы, и главными были – что она пытается узнать? Что было в их первом и единственном поцелуе? Но Матвей решил, что задаст их позже. Вчера она выглядела почти больной… если это вообще было возможно.
В горле пересохло, и он выбрался из постели, обнаружив, что забыл принести в комнату стакан с водой. Осторожно открыв дверь, Матвей первым делом увидел Смерть: она лежала на диване в той же позе и не двигалась. Он подошел к ней, с тревогой заметив, что ее губы были плотно сжаты, словно она сдерживала боль.
При его приближении ее глаза открылись, и она посмотрела на него.
– Матвей.
Матвей присел на корточки, игнорируя возникшее внутри напряжение, когда она произнесла его имя.
– Ты была здесь всю ночь? – после сна его голос прозвучал хрипло, и он прочистил горло.
– Я говорила, – тихо сказала Смерть. – Я больше не хочу исчезать.
Прошло несколько секунд, и она действительно оставалась на месте, откинув голову на подушку. Он догадывался, что должен был что-то сказать, а не сидеть здесь открыв рот, и решил действовать в знакомой для себя роли.
– У тебя что-нибудь болит?
– Нет. – Ее губы в изумлении дернулись вверх.
– Ты чувствуешь тревогу или страх? Ты говорила, тебя беспокоят воспоминания.
– Здесь мне очень хорошо. Но после вчерашнего совсем не осталось сил.
Матвей был очень рад услышать, что ей не стало хуже, но постарался сохранить ровный тон.
– Я… если позволишь. – Он поднес руку к ее голове, прежде чем успел подумать, что проводить осмотр Смерти было безумием.
Он коснулся ее виска и, не удержавшись, провел костяшками по веснушкам. Ее кожа была сухой и теплой, в солнечном свете ее темные волосы окрасились в золото. Брови девушки дрогнули, и она напряглась, будто опасаясь, что в любой момент он оттолкнет ее или скажет убираться вон. Все, что происходило между ними, было просто невероятно, но Матвей не жалел, что согласился прийти ей на помощь. Она была ему небезразлична – по многим причинам, не все из которых были ему до конца ясны.
– Как твое имя? – спросил он. – У тебя ведь должно быть имя. Или тебе запрещено его называть?
Он убрал руку от ее лица, чтобы поправить сползший с плеча плед. Она крепче обхватила себя руками и, помолчав, ответила:
– Никакого запрета нет, просто никто не спрашивал. Фаина. Я вспомнила, что когда-то меня звали так.
С момента их первой встречи у себя в голове он перебрал множество имен, от современных до античных, но ни одно ей не подходило. Фаина заключало в себе силу и мягкость, которые он в ней чувствовал, и казалось абсолютно правильным.
– Фаина, – сказал Матвей, улыбнувшись ей. Короткое имя приятно отозвалось на языке. – Приятно познакомиться.
То, как она посмотрела на него в ответ, отпечатается в его памяти навсегда, как и их поцелуй. Фаина будто снова видела чудо, и он задумался, насколько давно она не слышала свое имя.
– То, что сегодня у тебя слабость, неудивительно. Вчера ты пережила сильное потрясение. Мне кажется, тебе снова не помешает выпить чего-нибудь горячего, – сказал он. Дождавшись ответного кивка, он встал и прошел на кухню, чтобы выпить воды и приготовить чай. Было непривычно находиться утром в квартире с кем-то еще, особенно с девушкой. Несмотря на полную сосредоточенность, Матвей не мог понять, почему вода в стеклянном заварочном чайнике не становится темной, пока не заметил, что забыл добавить туда главный ингредиент. Да он был как школьник на первом свидании… Взяв первый попавшийся на глаза бумажный пакет, он исправил свою ошибку и почти бегом направился в ванную, послав Фаине ободряющую улыбку перед тем, как закрыть дверь.
– Черт возьми, да соберись ты! – выдохнул Матвей, глядя на свое отражение в зеркале, и быстро умылся холодной водой.