– Я не толкал! Это случайность, – задыхался подросток, которого трясли, как куклу. – Мы разговаривали, она не сразу села в машину, стояла на обочине, а другой водитель отвлекся…
Мужчина побагровел. Мимо Матвея пробежали охранники и оттащили его прочь. Подросток упал обратно на сиденье, хрипло кашляя, и Бабушка жестом отправила к нему медсестру, прижав другую руку к груди.
– Я вызвал ей «Скорую»! – выдавил мальчик.
– Пусти! Дай я ему врежу! Яна плачет каждый день, сколько мне еще на это смотреть?! – кричал мужчина, вывернув шею, пока его волокли к двери. – Я тебя снаружи подожду и отправлю прямиком в реанимацию.
Собеседница испуганно схватила Матвея за халат, но он все равно догнал их.
– Ну-ка хватит.
Когда надо, Матвей умел делать свой низкий голос холодным и жестким, придавая лицу выражение, сразу пресекавшее все возражения от буйных посетителей. То, что он был шире в плечах и выше большинства из них, служило дополнительным аргументом. Глядя сверху вниз на разинувшего рот мужчину, он сказал:
– Вы находитесь в приемном отделении неотложной хирургии, сотрудники которого только что закончили делать вашей жене сложнейшую операцию, восстановив чувствительность в ногах. Вы мешаете работе других врачей и медсестер. Только что на глазах десятка человек вы угрожали подростку, чью вину еще предстоит доказывать. Будете угрожать и дальше – мы вызовем полицию. В реанимацию к жене вы не попадете и не увидите ее еще очень долго. Это внутренние правила безопасности, которые ради вас здесь нарушать никто не будет. Все понятно?
Мужчина в руках охранника обмяк, и его лицо перекосило от страха, стыда и облегчения.
– Так она жива!
– Жива, – подтвердил Матвей. – Ей предстоит серьезная реабилитация и потребуется ваша помощь.
– Доктор… как вас… Матвей Иванович… простите. Вы поймите, я с ума схожу, она столько страдала из-за своей работы, даже дочка говорила ей уволиться, а она еще малышка. Вы знаете, какими жестокими могут быть дети? Яна просто хотела, чтобы они хорошо учились, сдали экзамены, а этот со своими дружками обзывал ее и снимал на телефон. Разве это нормально?
– Нет. Но вы ничем не поможете ей, если сейчас окажетесь под арестом из-за ее ученика. Выйдите на воздух и успокойтесь, тогда можете вернуться. Но, если вы позволите себе еще раз повысить голос или примените силу, я объяснил, что будет.
– Я понял, понял. А… – мужчина покачал головой и тяжело сглотнул, – можно попросить у вас успокоительное на всякий случай? Или хотя бы воды?
Матвей обернулся к Бабушке, и та кивнула.
– Вам все принесут. – Он уже хотел уйти, но задержался, чтобы добавить, уже мягче: – Вы сказали, у вас есть дочь. Вы думаете только о мести, но вы нужны ей, особенно сейчас. Понимаете?
Матвей по собственному опыту знал, каково жить в полной семье, толком не ощущая присутствия родителей в своей жизни. О семье этого мужчины ему было ничего не известно, но он не хотел, чтобы ребенок испытал на себе все последствия его эмоционального срыва.
В глазах мужчины появились слезы, и он всхлипнул:
– Да, понимаю. Простите еще раз.
Матвей кивнул охранникам и вернулся к девушке, разговор с которой прервался.
– Классно вы его успокоили, – сказала она с нервным смешком.
– Предотвращать кровопролития – моя работа, – криво улыбнулся Матвей. – Что ж, как я говорил, чуть позже вас проводят в палату к сестре. Рекомендации по уходу мы дадим.
Затем он подошел к Бабушке:
– Ты как, в порядке?
– Да. И не такое видела за эти годы, – отмахнулась она. – Но я не ожидала, что ты позволишь ему вернуться. Никогда такого не было, Матвей Грозный.
Матвей был вынужден признать, что она права. После смерти родителей, едва увидев в посетителе угрозу нормальному рабочему распорядку, он без всяких церемоний вышвыривал его из отделения и был глух к оправданиям, которые пытались придумать коллеги. Врачи, по его твердому убеждению, не должны были тратить время на то, чтобы успокаивать жаждущих мести родственников. То, что он узнал о любви благодаря Фаине и Балу, напомнило ему, что, в отличие от него самого, другим было что терять. А столь необыкновенное чувство порой толкало людей на самые невероятные поступки.
– Как мальчик?
– Испугался немного, Лена за ним присмотрит. Родители уже едут. И, – она поманила пальцем, чтобы он наклонился ближе, – кое на кого ты произвел впечатление.
Бабушка показала глазами в сторону. Нахмурившись, Матвей повернул голову и увидел двух девушек, проходивших у них в отделении интернатуру, которые очень старательно отворачивались и хихикали. Служебные романы в отделении не были редкостью, но Матвей никогда не испытывал желания заводить их.
– Ясно, – равнодушно отозвался он, направляясь в ординаторскую в надежде выпить кофе перед тем, как его снова вызовут в приемный покой. В отличие от большинства людей, он был не в состоянии пить его утром. Некоторые его коллеги уже были здесь, смеясь и обмениваясь новостями.
– Я уж хотел прийти на помощь, но ты отлично справился и сам, – заметил Глеб, пока Матвей ставил чайник.
– Спасибо.
– Возьми печенье, – сидевшая за столом кардиолог подтолкнула к нему полное блюдо. – Мы празднуем мою победу над свекровью. Наконец-то смирилась с тем, что после декрета я снова хирург, а не домохозяйка. В моем доме открылся новый магазин, там пекут сами. И я видела там такие же пирожные с клубничным кремом, которые ты приносил на свой день рождения, помнишь?
– Да, – кивнул Матвей. – Видимо, это одна сеть.
– И я помню тот клубничный крем! Почему у тебя день рождения не каждую неделю? – спросила операционная медсестра Ева, отрывая взгляд от телефона.
– Кажется, это намек, чтобы ты купил еще, – сообщил Глеб.
– Я куплю еще, – покорно согласился Матвей. Даже он признавал, что ничто так не поднимало настроение после сложной операции, как вкусная еда – особенно если потом еще продолжалась смена.
Когда закипел чайник, он подошел налить себе кофе и нос к носу столкнулся с одной из девушек, что хихикала в коридоре. Это была его интерн Алиса.
– Простите, Матвей Иванович, – выпалила она, пропуская его к чайнику, и после небольшой паузы заметила: – Вы так хорошо подобрали слова, когда говорили с мужем той пациентки. Вы где-то этому учились?
– Нет. Все приходит с опытом, – коротко откликнулся Матвей. Он залил растворимый кофе кипятком и уступил ей место, сев спиной к столешнице.
Подняв глаза от чашки спустя несколько секунд, он обнаружил, что остальные смотрят на него с тем же выражением, что совсем недавно Бабушка.
– Ты совсем заработался, – покачал головой Глеб и кивнул в сторону двери, через которую только что вышла интерн. – Не замечаешь, как на тебя смотрит молодое поколение? Едва в обморок от восторга не упали, увидев, как ты наводил порядок.
– Рад, что не упали. Все спокойно могут выпить кофе, – отозвался Матвей, в доказательство делая первый глоток.
Он был единственным в коллективе, кто никогда не был женат и не состоял в отношениях сейчас и подозревал, что все ждали новостей об изменении его статуса – только что про тикающие часы не шутили. В ответ на его слова кто-то рассмеялся, а реаниматолог демонстративно закрыл лицо рукой.
– Матвей, Матвей… А я ведь после диагностирования синдрома Дента[10] начал считать тебя гением.
– Не понимаю, что изменилось.
– Тебя давно готовится пригласить на свидание красивая и умная девушка, ты не понял?
Прежде с этой точки зрения Матвей об Алисе не думал. Она была амбициозной, трудолюбивой, часто интересовалась его мнением о редких заболеваниях и обещала стать отличным хирургом. В операционной из них всегда получалась хорошая команда, и он мог предположить, что это породило надежды на большее. Глеб был прав и насчет ее красоты, и Матвей не сомневался, что ей не составит труда найти себе молодого человека. Это просто будет не он.
– При всем уважении к ней, – удивленно начал Матвей, – меня это не интересует. Не хочу морочить ей голову. И вообще, – добавил он, заметив, что ему собираются возразить, – сегодня вечером мне и так составит компанию прекрасная незнакомка.
– М-м-м. – Глеб многозначительно переглянулся с коллегами. – И откуда? «Баду»? «Бамбл»?
– «Ланцет» [11]. Болезнь Альбека во всей красе, – любезно ответил Матвей. – Познакомить?
– Каждый раз попадаюсь. Да ну тебя! – отмахнулся он под общий смех. – Одинокий волк среди хирургов.
Это было не худшее и не лучшее прозвище, которым его награждали за всю жизнь, – «зубрилой» в школе он стал очень рано, – так что Матвей не обратил на него внимания. И потом, в целом коллеги принимали его сдержанный характер и относились дружелюбно и вне операционной. Даже Глеб и тот знал, когда нужно было остановиться с шутками.
Но слово «одинокий» его задело. Это была неправда. Матвей не чувствовал себя одиноким, и причина, как ни странно, заключалась в смерти. А точнее, в ее посланнице.
До сих пор он боялся даже думать о чувстве, которое родилось из их необыкновенной связи – лучшего слова он не нашел – и которое мелькало в каждом взгляде и каждой улыбке во время их разговоров на любую тему. Он все время узнавал от Фаины что-то новое, но то, как она говорила, было не менее важно, чем сами слова. Ее голос смягчался, когда речь заходила о людях, чем-то ее восхищавших. Лицо больше никогда не становилось непроницаемой маской. В зеленых глазах отражалась улыбка, которой он не мог не любоваться, а в те моменты, когда они говорили о его работе, их взгляд становился серьезным и внимательным. Трогательнее всего было то, какой удивленной и благодарной она выглядела, когда он говорил, как ей идет новое платье или костюм – каждый день разные, или смеялся над историями о прошлом. Матвею нравилось узнавать ее характер через эти маленькие детали, и, пусть Фаина пока так и не вспомнила ничего нового из своей древней жизни, почти месяц спустя он обнаружил, что совсем не против и дальше жить с ней вместе в его маленькой квартире. Как врача, его должно было бы напрягать то, что она умела укладывать волосы силой мысли и была лишена базовых физиологических потребностей, не отказываясь при этом от чашки чая, но состояние Фаины находилось за гранью его понимания. И, к своему удивлению, Матвей смирился с этим.