– И что сановник? – спросил Матвей. – Ему все понравилось?
– Остановился в доме его племянника, – сочувствен-но пожала плечами Фаина. – На нынешнем проспекте Мира. Господина Перлова успокоило то, что позже этот магазин стал самым популярным в городе. Я расскажу ему, что побывала здесь, – думаю, он обрадуется. Посмотрим, продают ли там до сих пор его любимые сорта.
К тому моменту как они вышли из магазина и отправились домой, нагруженные покупками, Матвей снова чувствовал легкий голод, а в голове перепуталось несколько десятков названий чайных смесей и купажей. У него еще никогда не было таких длинных и насыщенных свиданий, но он очень надеялся на повторение в скором времени. Страх Фаины становился все слабее, а интерес к окружающему миру рос. Они с продавщицей обсудили едва ли не каждый вид чая, представленный на витрине, получая от этого одинаковое удовольствие, а другие посетители внимательно прислушивались к ее рассказам об истории дела Перловых.
Следующие дни были посвящены укоренению роз. Под ее руководством на кухонном окне выстроилось пять саженцев под полиэтиленовыми пакетами, и оставалось дождаться появления первых листочков. Матвей осознал, что ему понравилось ставить подобные эксперименты. Возможно, подумал он как-то вечером, однажды они начнут разводить и кухонные травы вроде базилика или петрушки – после роз остальное должно быть не так сложно.
– Матвей? – позвала его Фаина, вырывая из раздумий. – Я должна сказать тебе кое-что.
– М-м-м? – рассеянно отозвался Матвей, поднимая взгляд от телефона с открытым рабочим чатом. Ее голос звучал ровно, но за месяцы совместной жизни он научился распознавать в нем напряжение и встревожился.
– Я поняла, что с того момента, как открыла тебе правду, мы не успели обсудить одну вещь.
– Какую? – Он отложил телефон и выпрямился, взяв ее за руку. Пальцы Фаины крепко сжали его, и она сказала ему со всей серьезностью:
– За время жизни с тобой я почувствовала, что меняюсь. Мне проще находиться рядом с людьми, и мое сердце снова бьется. Но одна вещь останется неизменной. Матвей, я не смогу дать тебе детей.
– Я понимаю, – спокойно ответил он. – Я помню, что ты мне сказала в нашу первую ночь.
Фаина изучала его лицо так пристально, словно он вдруг заговорил на другом языке.
– Хорошо. – Она кивнула самой себе, на мгновение отводя взгляд. Посмотрев на розы, будто они могли придать ей сил, она медленно продолжила: – Я всегда хотела только одного – чтобы ты был счастлив. Поэтому… я посчитала нужным сказать тебе, что если когда-нибудь ты захочешь обзавестись семьей, то я не буду мешать.
– О чем ты говоришь? – Матвей не заметил, как встал на ноги, сжав кулаки. Воздух в комнате стал холоднее и тяжелее.
– Я хотела прояснить это сразу, чтобы у нас не возникло недопонимания. И напомнить, что, если что-то случится, я не смогу ничего изменить, как бы мне того ни хотелось. И еще прошу о честности: скажи мне сразу, если примешь решение с кем-то сойтись.
Она повернулась к окну, и на ее лице застыла холодная, пугающая мраморная маска, о существовании которой он был рад забыть. Они никогда не обсуждали его прошлые так называемые отношения, и со дня Бала любви он вообще забыл о существовании других женщин.
– Я ничего не понимаю, Фая, – сказал Матвей, чувствуя, как внутри просыпается что-то неистовое и яростное, сродни инстинкту защищать то, что было ему дорого – ее, который взывал к нему из глубины времен. Она лишь прикрыла глаза при звуке своего имени.
– Я много думала о том, что произошло, и о нашем будущем. Возможно, мне просто позволили убедиться, что ты смог вернуться, ты здоров и теперь занимаешься тем, что любишь. Это больше, чем все, на что я рассчитывала.
– Ты хочешь уйти? – спросил Матвей, и от собственных слов у него закололо сердце. Он вспомнил, как путались его мысли после разговора со Львом, когда воздух вдруг стал тяжелым и вязким и он едва мог заставить себя правильно дышать. Сейчас, стоя в комнате, где они с ней так много разговаривали, смеялись и целовались, он чувствовал себя намного, намного хуже.
Пальцы Фаины крепко сомкнулись на браслете, и она повторила:
– Я хочу, чтобы ты был счастлив.
– Я счастлив с тобой.
Он опустился перед ней на колени и коснулся пальцами щеки, надеясь, что она оставит эти мысли. Губы Фаины задрожали, и маска пошла трещинами. Она сжала его запястье, как в тот вечер на пути из парка, когда спрашивала о ненависти и страхе.
– Но ведь я не человек, – ее шепот был страшнее крика. – И тебе это известно лучше, чем кому-либо еще. Моя одежда исчезает, едва я перестаю прикасаться к ней, и это тоже никогда не изменится. Я не сплю, не дышу и не плачу. Мое сердце бьется всего несколько раз в сутки. Я посланница Смерти.
– Я сказал, кто ты, – настойчиво перебил Матвей. – В тот вечер, когда подарил браслет.
– Ты достоин лучшего, – прошептала Фаина. Ее глаза стали почти черными, мертвыми. – Самого лучшего, что есть в мире.
– И почему ты считаешь, что речь не о тебе?
Ее пальцы сжали его руку сильнее, но он даже не поморщился.
– Когда-то давно ты сказал мне, что видишь во сне дом, который для нас построишь, – заговорила она, с нежностью и горем, бремя которого ее душа несла все это время. – Это был бы большой дом, для нас и нашей семьи. В твоих мыслях было столько планов и надежды. Я очень хотела подарить тебе детей, но прошел почти год, и ничего не получалось. Ты не огорчался, говорил, что они просто ждут, пока мы поженимся, а я пока что полностью принадлежу тебе. Но нам было почти двадцать, у многих наших ровесников уже были семьи. Я боялась, что из-за этого буду тебе плохой женой, а другую ты не хотел. Я очень не хочу терять тебя, – сказала она своим обычным, но печальным голосом, – но боюсь, что однажды ты поймешь, что хочешь большего, чем я могу дать.
Матвей слушал ее, не шевелясь и глядя в глаза. Мудрость и знания Фаины всегда вызывали в нем восхищение, как и ее уверенность в себе, но сейчас он видел перед собой девушку из ее рассказа об их общем прошлом, которая очень долго верила, что не найдет любовь, в том числе потому, что была недостаточно богата и здорова. Но сейчас были другие времена. И он не был тем же самым человеком, который когда-то был вынужден подчиняться традициям.
– Душа моя, послушай, – сказал он, взяв ее руки в свои и целуя костяшки. – На работе я постоянно имею дело со смертью, но тебя, Фая, я любил задолго до того, как ты рассказала мне нашу историю. Когда я впервые проснулся рядом с тобой, то понял, что стал твоим навсегда. Мне никогда не будет нужен кто-то кроме тебя, и я никогда не был тем человеком, который опустился бы до измены. Как ты могла подумать, что я могу быть хоть немного счастлив с кем-то другим?
Фаина опустила глаза, выглядя пристыженной.
– Мне пришлось бы притворяться, что я не думаю о тебе каждую минуту, – продолжил Матвей, – и лгать. Это была бы не жизнь, а жалкое существование, для которого смерть стала бы благом. Неужели ты хочешь для меня этого? А этот дом, – он указал взглядом на ее любимые цветы на подоконнике и новые на столе, – неужели ничего для тебя не значит? Я в это не верю.
Она не шевелилась. Ее пальцы в его руках обмякли, а на лице оставалось выражение горечи, глухой ко всем его словам. Так и не дождавшись ответа, Матвей вздохнул и встал на ноги, подходя к шкафу и поправляя книги, и так стоявшие ровно. Он не видел смысла кричать, чтобы доказать ей свою правоту, как когда-то делали его родители, – прийти к согласию это не помогало. Но нужно было чем-то занять руки, чтобы не дать мыслям о ее ужасных словах взять верх. А если она задумает исчезнуть…
Прежде чем он успел коснуться атласа по патанатомии, перед книжной полкой выросла Фаина. На ее лице была написана настоящая мука. Она положила руки ему на грудь и заглянула в глаза.
– Прости меня, мой свет. Прости, пожалуйста, – тихо сказала она. – Я посчитала, что должна была сказать тебе это честно. Но я совсем не хотела, чтобы ты подумал, что я не люблю наш дом и тебя. Во всем мире для меня нет ничего дороже твоего счастья.
Матвей накрыл ее ладони своими, не находя сил ни на обиду, ни на злость.
– Я понимаю, – успокоил он ее, целуя в щеку. – И рад, что мы все выяснили.
Ее руки не отпускали его, и Матвей вспомнил, как маленькая Роза, которой он объяснял, как ухаживать за дедушкой, ласково гладила того по плечу, с какой гордостью говорила, что ее назвали в честь бабушки. Затем он вспомнил других детей из кафе, сидевшую рядом с ним Алису. Он чувствовал себя идиотом, что не догадался сразу, откуда у Фаины появились мысли о самопожертвовании, и, сделав глубокий вдох, произнес:
– Я уже давно принял решение, что не хочу быть отцом. Думаю, на это есть несколько причин. Первая и главная – моя работа. Видеть страдания детей, даже чужих, очень тяжело, и мне потребовалось время, чтобы научиться сохранять спокойствие в таких ситуациях, особенно если их не спасти. Примерно тогда же я понял, что не прощу себя, если лишу своего ребенка любви, которой он заслуживает, просто потому, что был слишком занят на работе. Я часто оставался один в детстве и знаю, каково это. Моя нынешняя жизнь меня полностью устраивает.
Фаина тихо вздохнула. Он взял ее за подбородок, заставляя поднять глаза.
– Ты заставила меня поверить, что любовь сильнее смерти. Ты сделала так, что я больше не чувствовал себя одиноким. Мы потеряли друг друга на целую вечность, и теперь, когда наконец-то вместе, ты считаешь, что брошу тебя? Ни за что на свете, Фая.
Он улыбнулся, когда ее глаза прояснились, а губы смягчились.
– Никогда не сомневайся в этом. А я буду слушать, как с каждым днем твое сердце бьется все чаще.
Их губы встретились на короткий миг, и она обняла его за шею, прижимаясь достаточно близко, чтобы чувствовать биение его сердца рядом.
– Ты ведь и есть моя семья.
Семья.
Фаина продолжала повторять это слово про себя, даже когда Матвей заснул. Она обнимала его со спины, чувствуя, как поднимается и опускается его плечо, и наслаждалась исходившим от его тела теплом. Она вспомнила, что когда-то не смогла найти слов, ч