Будьте уверены, что подобное зло никогда не восторжествует над богами Египта и избранными ими царем и царицей. Ибо боги взирают на нас с благожелательностью и особой милостью, и мы подобны Царю и Царице Небесным, и судьба наша – служить всеобщему благу!»
Услышав приговор, я лишилась дара речи, мои страхи и печали были ничто в сравнении с ним. Но Мекаре проявила открытое неповиновение. Она оттолкнула солдат и вышла вперед. Когда она заговорила, ее глаза были устремлены к звездам. И, заглушая шокированный шепоток придворных, она заявила:
«Да будут свидетелями духи, ибо им принадлежит знание будущего – и того, каковым ему суждено быть, и того, какова на то моя воля. Имя тебе – Царица Проклятых! И судьбой предначертано тебе творить зло! Но я остановлю тебя, даже если для этого мне придется вернуться с того света. И в час твоего торжества именно я нанесу тебе сокрушительное поражение. Я свергну тебя с твоего трона. Запомни мое лицо. Я тебя уничтожу!»
Стоило ей закончить эту клятву, это пророчество, как собравшиеся духи подняли вихрь, двери дворца распахнулись и воздух наполнился соленым песком пустыни.
Послышались крики охваченных паникой придворных.
Но царица крикнула солдатам:
«Исполняйте приговор, отрежьте ей язык!»
Несмотря на то что придворные в страхе жались к стенам, солдаты вышли вперед, схватили Мекаре и отрезали ей язык.
В холодном ужасе следила я за ними, я слышала ее мучительный вздох, когда все было кончено. Но в приливе поразительной ярости она со связанными руками оттолкнула солдат и, упав на колени, подхватила и проглотила окровавленный язык, прежде чем его успели растоптать или отбросить в сторону.
Потом солдаты схватили меня.
Последним, что я видела, была Акаша, указывающая на меня пальцем, ее глаза блестели. А потом – потрясенное лицо Хаймана, по которому текли слезы. Солдаты сжали мне голову, раскрыли веки и лишили меня зрения. Я беззвучно плакала.
Внезапно я почувствовала прикосновение чьей-то теплой руки, что-то прижалось к моим губам. Хайман подобрал и принес мне мои глаза. Я немедленно проглотила их, дабы они не подверглись осквернению и не пропали.
Ветер становился все злее, вокруг нас поднялся песчаный вихрь, я услышала, как придворные кинулись врассыпную, – кто-то кашлял, кто-то хватал ртом воздух, многие плакали, в то время как царица умоляла подданных сохранять спокойствие. Я повернулась, ища Мекаре, и почувствовала, как ее голова опускается ко мне на плечо, как ее волосы щекочут мне щеку.
«Немедленно сжечь!» – приказал царь.
«Нет, слишком рано, – возразила царица. – Пусть помучаются».
Нас увели, привязали друг к другу и оставили на полу маленькой камеры.
Духи неистовствовали во дворце на протяжении нескольких часов, но царь и царица успокаивали своих людей и говорили, что бояться нечего. Завтра в полдень царство очистится от зла, а до тех пор пусть духи делают что хотят.
Наконец все успокоилось, мы лежали рядом. Казалось, во дворце бодрствуют только царь с царицей, заснула даже наша охрана.
Вот последние часы моей жизни, думала я. А утром сестра будет страдать даже больше, чем я, ибо она увидит, как я горю, а я ее не увижу, и она не сможет даже закричать. Я прижала к себе Мекаре. Она положила голову мне на грудь, прямо против сердца. Минута шла за минутой.
Но примерно, должно быть, за три часа до рассвета я услышала рядом с камерой крики. Какое-то насилие, страж вскрикнул и упал. Его убили. Мекаре, лежавшая рядом со мной, шевельнулась. Я услышала, как отпирают замки, как трещит засов. Потом Мекаре издала звук, напоминающий стон.
Кто-то вошел в камеру, и инстинкт подсказал мне, что это Хайман. Когда он разрезал стягивающие нас веревки, я сжала его руку. И тут же подумала: нет, это не Хайман! Наконец я все поняла!
«Они проделали это с тобой! Они попробовали это на тебе!»
«Да, – прошептал он полным ярости и горечи голосом, в котором появился новый, нечеловеческий оттенок. – Проделали! Проделали, чтобы проверить! Убедиться, что вы говорили правду! Они вселили это зло в меня!»
Казалось, он всхлипнул, из его груди вырвался резкий сухой звук. Я чувствовала его неизмеримую силу, так как, сам того не желая, он причинял мне боль.
«Ох, Хайман! – плакала я. – Такое предательство в ответ на столь верную службу!»
«Послушайте меня, ведьмы, – сказал он гортанным, исполненным ярости голосом. – Хотите ли вы завтра умереть на костре перед глазами ни о чем не подозревающих людей, или вы предпочтете борьбу с этим злом? Хотите стать равными ему, стать его врагами? Ибо что может противостоять мощи силача, если не те, кто обладает такой же силой? Ведьмы, если они сделали это со мной, разве не могу я повторить это с вами?»
Я было отпрянула, но он не отпускал меня. Я не знала, возможно это или нет. Я знала одно – мне это не нужно.
«Маарет, – продолжал он. – Они породят расу служителей-подлипал, если их не свергнуть, а кто свергнет их, если не такие же, как они сами!»
«Нет, я скорее умру, – ответила я, но с этими словами представила себе ожидающее меня пламя. Но нет, это непростительно. – Завтра я отправлюсь к матери, я уйду навсегда, и ничто не заставит меня остаться».
«А ты, Мекаре? – услышала я. – Попытаешься ли ты исполнить собственное проклятие? Или умрешь, оставив его на волю духов, которые подвели вас с самого начала?»
Во дворце снова взвыл ветер, я слышала, как снаружи хлопают двери, как бьется о стены песок. По отдаленным коридорам забегали слуги, с постелей поднимались спящие. Я слышала слабые, глухие, неземные завывания духов, которых любила больше всего.
«Успокойтесь, – велела им я, – я этого не сделаю. Не впущу в себя это зло».
Но, стоя на коленях, прижимаясь лбом к стене, уговаривая себя в том, что я должна умереть и каким-то образом набраться мужества, я осознала, что внутри нашей маленькой камеры снова творится отвратительное волшебство. Пока духи восставали против этого, Мекаре сделала выбор. Я протянула руку и нащупала мужское и женское тела, сплетенные, словно тела любовников; когда я попыталась разделить их, Хайман ударил меня, и я без сознания упала на пол.
Безусловно, прошло всего несколько минут. Где-то во мраке плакали духи. Духи поняли, чем все кончится, прежде чем об этом догадалась я. Ветер стих, наступила тишина, дворец смолк.
Меня коснулись холодные руки сестры. Я услышала странный звук, похожий на смех, – могут ли смеяться те, у кого нет языка? Я не принимала решения, я знала только, что мы живем одной жизнью – близнецы, зеркальные отражения друг друга, два тела и одна душа. А теперь я сидела в жаркой темноте, сестра обнимала меня, и впервые она изменилась, мы перестали быть единым целым, но все же были вместе. Она наклонилась к моей шее, и я почувствовала прикосновение ее губ. Хайман выхватил нож и сделал за нее остальное, а я впала в забытье.
О, божественные секунды, когда я снова мысленно увидела прекрасный свет серебристого неба, передо мной, подняв руки, стояла улыбающаяся сестра… Пошел дождь. Мы вместе танцевали под его струями в окружении нашего народа, наши босые ноги опускались в мокрую траву; грянул гром, небо рассекла молния – казалось, наши души выпустили свою боль на свободу. Вымокшие, мы забрались поглубже в пещеру, зажгли маленькую лампу и осмотрели росписи на стенах: картины, нарисованные ведьмами – нашими предшественницами, под звук дождя мы затерялись среди изображений ведьм, танцующих под впервые появившейся на ночном небосводе луной.
Хайман напоил меня магией, затем – моя сестра, потом – опять Хайман. Полагаю, вам не нужно объяснять, что со мной стало. Но знаете ли вы, что означает Темный Дар для слепого? В газообразном мраке зажглись крошечные искры, затем, слабо пульсируя, раскаленный свет начал обрисовывать в темноте предметы, как бывает, когда долго смотришь на что-то яркое, а потом резко закрываешь глаза.
Да, я могла передвигаться в темноте. Я протянула руку, дабы удостовериться в том, что действительно вижу. Дверной проем, стена, коридор.
Но никогда еще ночь не казалась мне такой тихой, в темноте не раздавалось ни одного нечеловеческого вздоха. Духи исчезли навсегда.
Никогда, никогда больше я их не видела и не слышала. Никогда больше не отвечали они ни на мои вопросы, ни на мой зов. Призраки мертвых – да, но духи ушли навеки.
Но в течение первых нескольких секунд, часов или даже ночей я не осознавала, что они оставили нас.
Столько было других причин для изумления, для горя и радости.
Задолго до рассвета мы скрылись, как скрывались царь и царица, в глубокой могиле. Хайман отвел нас к могиле своего отца, к могиле, куда вернули бедное оскверненное тело. К тому моменту я испила из своего первого источника смертной крови. Я познала экстаз, заставлявший царя и царицу заливаться краской стыда. Но я не осмелилась похитить глаза моей жертвы, я даже не думала о такой возможности.
Такое открытие я совершила лишь пять ночей спустя, и тогда впервые увидела мир таким, каким его видят те, кто пьет кровь.
Тогда мы уже сбежали из царского города, целыми ночами двигаясь на север. В каждом населенном месте Хайман разоблачал эту магию перед разными людьми, объявляя, что они должны восстать против царя и царицы, ибо царь с царицей считали, что единственные обладают такой силой, а это худшая из посеянной ими лжи.
О, в какую ярость впадал Хайман в те первые ночи! Он делился силой с любым, кто просил ее, и так ослаб, что с трудом мог идти рядом с нами. Он поклялся, что царь и царица получат достойных врагов. Сколько за те бездумные недели было создано тех, кто пьет кровь, чтобы они плодились и размножались, готовясь к битвам, о которых мечтал Хайман?
Но на первой стадии нашего замысла мы были обречены – как в плане восстания, так и в плане побега. Вскоре нас должны были разлучить навсегда – Хаймана, Мекаре и меня.
Ибо царь и царица, придя в ужас от отречения Хаймана, подозревая его в том, что он передал нам магию, послали нам вдогонку солдат – мужчин, способных искать нас не только ночью, но и днем. Так как мы жадно охотились, чтобы утолить новую потребность, след за нами тянулся не только через деревушки на берегу, но и через горные лагеря.