В тот же миг между Ингой и ушедшими вместе с ней за грибами девушками возникла стена дрожащего марева, и без того рыхлая и влажная почва заметно просела вниз, между нитями мха и стебельками осоки заблестела вода. Инга поняла, что с этого мгновения находится на острове.
— А еще дальше в болото я отойти могу?
Из влажной травы, простужено покашливая, поднялся одутловатый плешивый монах, ударил посохом по воде, подняв тучу брызг:
— Туда иди.
Инга, доверившись разрешению, поднялась с кочки, прихватив корзинку, отважно ступила на воду — и пошла по ней, не оставляя позади даже волн! Минут за десять она добрела до небольшого поросшего соснами холмика, поднялась на него, присела на выпирающий из земли камень. Вокруг из-под толстого слоя хвои тут же принялись выбираться уже знакомые ей существа, рассаживаясь перед ней полукругом.
— А вы можете… Вы можете дать мне поговорить с ним?
Малыши рассыпались, но вскоре вернулись, неся над собой свернутый в кулек лист кувшинки, полный воды. Инга склонилась над листом, и увидела дерптского епископа. Увидела так, словно сидела после очередных любовных игр, положив голову ему на колени и заглядывая на своего повелителя снизу вверх.
— Мой господин?
Священник вздрогнул, растерянно поводил глазами, пытаясь найти нежданную собеседницу, потом опустил их вниз. Взгляд потеплел, на глазах заиграла легкая улыбка:
— Инга… — он откинул голову, прикрыв глаза, потом снова поднял ее и взглянул прямо на девушку. — Ты?
Певица видела только его лицо. Она не знала, что он сидит в кресле, разведя ноги, а перед ним стоит на коленях госпожа Болева уже в который раз всеми возможными путями зарабатывая себе право на жизнь. Она не позволила себе дрогнуть, услышав, как епископ завел с кем-то разговор, хотя в зале находились только они двое, не подняла на своего хозяина глаз, со всем тщанием выполняя очередную его прихоть.
— Инга… — священник взял со стола кубок с вином и взглянул в него. — Как я по тебе соскучился…
— А эти существа, — певица развела руками. — Они могут отнести меня к тебе?
— Не нужно, — попросил священник. — Не нужно. У меня осталась всего одна неделя. Нам придется ждать два года. Ты сможешь?
Он опустил пальцы в вино, погрузив их примерно на треть — и Инга увидела, как из поверхности воды выступила часть его руки. Певица стремительно наклонилась вперед и прикоснулась к протянутым пальцам губами. А потом увидела, как его губы приближаются к воде, и наклонилась навстречу.
— Инга… Жди… — она ощутила легкое прикосновение, и священник исчез.
Она не знала, что соприкосновение разорвалось потому, что ее господин допил из бокала вино, одновременно запустив пальцы другой руки в прическу миловидной женщины и застонав от наслаждения. Впрочем, это отнюдь не значило, что дерптский епископ стал относиться к ней хуже, что променял ее на кого-то другого. Просто он помнил, насколько хрупка плоть и мимолетно его пребывание в человеческом теле. А потому стремился получить как можно больше наслаждений за отведенное ему в этой обители время.
Инга, просидев несколько минут над листом, ставшим просто лужицей болотной воды в лепестке кувшинки, перевела взгляд на мохнатых малышей:
— А дом мне построить вы можете?
Те заметались, непонятно щебеча, и с сосен вниз посыпалась кора. Потом отвалились в сторону и рухнули в жадно чавкнувшую жижу кроны, а деревья с громким сухим треском начали падать чуть ли не ей на голову, одновременно переламываясь на отдельные куски. Части разных деревьев прямо в падении начали переплетаться одна с другой, и в результате земли коснулся уже готовый сруб, пока без окон и дверей. Но с земли на стены уже перетекала темная лента муравьев и каких-то жучков, ложилась тонким наброском будущих дверей, на глазах светлела от сыплющихся вниз опилок. Наверху сплетались в единое целое гибкие ветви ивового кустарника, на окнах, создавая полупрозрачные дрожащие стекла, трудились паучки. А пол просто рос наверх, превращаясь в укрытую толстым слоем мха мебель: кровать, стол, стулья, вместительный сундук.
Мелкие существа еще возились, вбивая в зазоры между бревнами влажный мох, но певица уже шагнула внутрь дома, огляделась и довольно рассмеялась:
— Хорошо… А теплее сделать можно?
Сосновые стены немного потемнели, и от пола вверх поструились ощутимые потоки жара.
— А если я есть захочу?
Дверь со скрипом отворилась, внутрь просунулась волчья морда со свисающим с зубов зайцем. Хищник положил добычу на пол и отступил наружу.
— А готовить на чем? — вместо ответа она ощутила запах дыма, выскочила наружу и увидела пляшущие над камнем языки пламени. — Да, это хорошо…
— Вы позволите, госпожа? — обнаженная девица с зелеными волосами подняла с пола зайца, держа его за уши, спустилась к воде, ненадолго опустила вниз и извлекла уже полностью освежеванного. Сноровисто натерла полынью и положила на камень. Языки пламени осели, зато дичь начала покрываться румяной корочкой.
— Я хочу написать письмо! — объявила Инга.
Моментально несколько моховиков поднести ей тонкую широкую бересту, острое стило, одно из существ раздавило в ладонях горсть алых ягод, подставило ей жирно перепачканные руки. Макая кончик деревянной палочки в эту странную чернильницу, Инга быстро написала: «Вот теперь ты меня точно не найдешь!», поставила свою подпись и положила бересту в корзинку:
— Я хочу, чтобы вы отнесли эту корзину в Каушту и подсунули в стекловарню. Сможете?
Корзинка исчезла.
— Ужин скоро будет готов, госпожа, — Инга увидела рядом с собой тело, покрытое крупными каплями воды, и невольно зябко передернула плечами. — Вы позволите, я расчешу вам волосы, госпожа?
— Дозволяю…
Певица поднялась на холмик, уселась рядом с излучающим тепло камнем, тряхнула головой, распуская волосы, ощутила ласковое к ним прикосновение. Она прищурилась на закатное солнце и поймала себя на том, что снова чувствует себя спокойной и счастливой.
Инга сладко потянулась и в голос, от всей души, запела:
Понимаешь, это странно, очень странно,
Но такой уж я законченный чудак.
Я гоняюсь за туманом, за туманом,
И с собою мне не справиться никак.
Люди едут за деньгами,
Люди посланы делами,
Убегают от обиды и тоски
А я еду, а я еду за туманом,
За туманом и за запахом тайги.
Она осознала, что вокруг воцарилась странная тишина, и смолкла. Маленькие существа, побросав свою работу, собрались вокруг, изумленно приоткрыв маленькие ротики. На деревьях расселись крылатые разномастные коты вперемешку с летучими мышами, устроившимися неправильно — головой вверх. На берегу стояли монах, некое вконец несуразное чудище из сучьев, коней и волочащихся длинных водорослей, несколько мохнатиков размером с собаку, но на задних ногах, из воды выглядывали девичьи головы.
— Спой еще, госпожа, — попросил один из малышей.
— Вам понравилось? — спросила Инга, и все зрители — и на земле, и на деревьях, и в воде дружно закивали головами.
— Еще никогда со своего порождения я не слышал ничего подобного, — признался монах.
Инга задумалась, глядя на них с некоторым сомнением, потом медленно повернула перстень камнем наружу.
— Вам нравится, как я пою?
— Очень нравится, госпожа, — сказала болотница, по-прежнему расчесывающая ей волосы. — Нам никто и никогда не пел, госпожа. И уж тем паче так красиво, как вы.
Девушка рассмеялась, снова залюбовавшись епископским подарком. И первыми словами, что пришли ей в голову, были слова Владимира Высоцкого про этих самых обитателей славянских лесов.
В заколдованных дремучих,
Старых муромских лесах,
Нечисть там бродила тучей,
На проезжих сея страх,
Будь ты конный, будь ты пеший —
Заграбас-стают,
Ну а лешие так по лесу
И шас-стают
Стра-а-ашно, аж жуть.
А мужик, купец, иль воин,
Попадал в дремучий лес,
Кто по делу с перепою,
Али с дуру в чащу лез,
По причине по какой,
Беспричин-н-ноли
Только все как их видали, так
И сгин-н-нули
Стра-а-ашно, аж жуть.
В заколдованных болотах
Там кикиморы живут,
Защекочут до икоты,
И на дно уволокут…
Зловещие куплеты озорной песенки далеко растекались над болотами Северной Пустоши, подхватывались эхом в сосновых борах и дубовых рощах, катились над укрытыми вечерним туманом полями и стелились над озерами, превращаясь в долгое переливистое завывание, но так и не утихая насовсем, находя слушателей везде — от древних славянских капищ над берегами Одера, до неведомых пока бородатым казакам Амура и Колымы.
Забился, услышав грозный голос тайги, поближе к печке усталый вепс, перекрестился застигнутый на дороге одинокий монах, испуганно сжал бердыш стрелец островной крепости Орешек, дрогнули и разметались дымки над могилой Отца варягов, сами собой зазвенели колокола Сергеева посада. И только один-единственный человек не встревожился услышанным звукам: дерптский епископ, поставив кубок и отодвинув Регину, подошел к окну, оперся руками на толстые железные прутья, улыбнулся:
— Инга…
Он вздохнул, вернулся к столу и тряхнул серебряный колокольчик. Госпожа Болева, понимая, что сейчас в залу кто-то войдет, стыдливо навернула на себя шкуру.
— Латоша, — узнал вошедшего воина хозяин замка. — Флора сюда позови.
Сам дерптский епископ спустился в подземелье и вскоре вернулся с книгой в одной руке и небольшим мешочком в другой.
— Вы меня звали, господин епископ? — шагнул в малую залу начальник стражи.
— Да, я звал тебя, Флор. — Хозяин замка оперся обеими руками на стол, угрюмой тенью нависая над древней книгой. — Ты служишь епископу верой и правдой уже второй десяток лет, не жалея своей жизни для спасения его от опасностей и выполнения его приказов.