– Ты подвела меня. Ты подвела всех нас.
На глаза наворачиваются слезы, и я совершаю то, что умею делать лучше всего, – сбегаю.
Останавливаюсь у приоткрытой двери женской спальни. Из-за нее доносятся голоса. И пускай мои руки дрожат от страха, я не могу себе позволить упустить возможность узнать чуточку больше, чем все остальные. Утираю слезы рукавом.
Две фигуры стоят по разные стороны комнаты. Княжна, раскрасневшаяся от злости, вскинула подбородок. Мален, держась за голову, стоит поодаль, спиной к двери.
– Мне жаль.
– Мне плевать! – кратко отвечает девчонка, усаживаясь в старое кресло. Княжна держится уверенно, чего не скажешь о ее собеседнике. Мален растерян, и его голос сквозит отчаянием.
– Княжна, давайте обсудим это.
– Хочешь послушать, как они издевались надо мной в тесной камере?
– Нет!
– А я расскажу, Распутин. Хотя, уверена, ты слышал, – деловито произносит княжна, будто собралась читать проповедь. Мален подходит ближе к ней. Его крепкие руки безвольно повисают в воздухе, так и не коснувшись Невы. Сгорбленная спина и опущенная голова наглядно демонстрируют его сожаление. Княжеской девчонке этого мало.
– Не надо, – его голос надламывается. Княжна Романова окидывает его брезгливым взглядом, что заставляет парня отступить.
– Они хотели, чтобы ты слышал.
Каждое ее словно – словно яд, разрушающий надежды Распутина. Он крепко сжимает кулаки и кусает губы до крови.
– Княжна…
– Я молчала. Ждала, когда все закончится, из раза в раз проклиная тот день, когда мы встретились. – Она говорит холодно, хоть голос и едва заметно дрожит.
Романова кладет длинные тонкие руки на рваные подлокотники. Сейчас она никак не походит на сломленную девочку из своих рассказов. Она, властная и злая, совсем не по-детски обижена.
– Нева, пожалуйста…
– Я хотела умереть, но знаешь, что заставляло меня жить дальше? Твои жалкие попытки поговорить. Твои лживые рассказы о спасении, что вот-вот придет.
– Хватит, прошу.
– Я представляла тебя. Заставляла себя думать, что это был ты. Из раза в раз.
– Что?
Романова словно прекрасная холодная белая статуя иноземных творцов. Похожа на своего отца.
– Я презираю тебя, Мален Распутин. За то, что ты сделал, и за то, что ты позволил со мной делать.
Мален пулей выскакивает за дверь, сшибая меня с ног. Он рвется вперед, будто меня здесь нет. Не заметил. Поднимаюсь и бреду за ним.
Он не заслуживает такого обращения.
Нагнав Малена за пару шагов, хватаю его за рукав рубахи. Он поворачивается. Серые глаза будто остекленели. Руки болтаются вдоль тела.
– Я не могу так жить. Больше не могу, – едва слышно говорит он. Внутри все холодеет от его слов.
Мален, которого я знаю, никогда даже близко не подпустил бы к себе столь жуткие мысли.
Толкаю его в каморку в конце коридора. Дверь жалобно скрипит, и Мален проваливается в темное пыльное помещение. Он тяжело дышит и в панике осматривается по сторонам. Ничего, кроме ведер с половыми тряпками. Поспешно захожу вслед за ним и закрываю дверь за спиной.
– Даже не смей так думать, – шепчу, чтобы никто не слышал. Я чувствую, как тяжело вздымается его грудь под моими ладонями. Мален шумно дышит мне в лицо. От него пахнет мылом и костром.
– Я ненавижу себя за то, что произошло. Она никогда меня не простит.
Я чувствую, как горит лицо.
Мы так похожи. Оба никогда не заслужим прощения.
Я прижимаюсь к Малену всем телом, обвивая руками торс. Ощущаю тепло его кожи под рубахой. Так давно не обнималась, что прикосновения кажутся дикостью. Меня накрывает странное чувство. Будто я одновременно делаю что-то неправильное и в то же время абсолютно верное. На удивление Мален крепко обнимает меня в ответ. Чувствую, как его губы едва заметно прикасаются к моим, и беру инициативу на себя.
Он мне нужен так же, как и я ему. Отвергнутые и одинокие. Мы просто скрашиваем очередной вечер из наших неудавшихся жизней.
Глава 5У всего плохого, что произошло в моей жизни, – его лицо
Инесса
Первая дочь. Первая внучка. Последняя с конца списка интересов моей семьи. Игрушка, успехами которой хвастаются перед дальними родственниками, и неудачница, презираемая за любое неповиновение. Первая, кого хотят обсудить, и последняя, кого слушают.
Не всегда было так. Изменения происходили постепенно.
Или я не права, и те жалкие крупицы хороших детских воспоминаний тоже были обманом.
Я не жалею ни о чем, что сделала. Мне разбивает сердце то, что они не пошевелили и пальцем, когда моя жизнь развалилась на куски.
Может, она уже была затухающими руинами?
Фасад треснул. Я исчезла, растворившись в сотнях звонков и лживом обещании о желании наладить общение. Я гордилась семьей, которой давно уже не было, и зациклилась на самоуничижительном юморе, когда брак родителей пошел под откос. Я постоянно задавалась одним и тем же вопросом.
Что со мной не так?
Что со мной не так?
Что со мной не так?
Я совру, если скажу, что это было легко. Я злилась. На идеальных их и не такую себя.
Время не лечит. Все это вранье. Или против меня сыграл юношеский максимализм.
Мама могла бы выйти замуж за другого мужчину. Она бы не плакала вечерами напролет, не вздрагивала из-за стука в дверь и навязчивых телефонных звонков. Она могла бы быть счастлива, если бы не я.
Я много думала над тем, что отказалась от большинства знакомых и родственников. Просто сказала себе: «Они умерли».
Сомневалась ли я в своем решении? Конечно!
А потом я брала в руки лист бумаги и пыталась выудить из памяти все надуманные претензии.
Образы вспыхивали на листах, и я тушила их слезами.
Единственное, о чем жалею, – я не была достаточно сильна духом, чтобы прекратить все раньше.
Вода заполняет легкие, обжигая внутренности. Сердце бьется в ушах, и я не могу проглотить всю воду вокруг. Я дергаюсь, пытаясь всплыть, но лишь быстрее иду ко дну. Вокруг нет ничего. Темнота. Только звуки вырывающегося из легких воздуха и звон цепочки на руке, отдающийся глухим эхом в покидающем тело разуме.
Я просыпаюсь, рывком поднимаясь в постели. Тело содрогается от страха. Меня прошибает холодный пот. Убираю прилипшие ко лбу пряди и понимаю, как сильно дрожат руки.
Проклятый Амур, гори в аду!
Половицы скрипят под ногами, когда я поднимаюсь. Бреду к окну и смотрю в непроглядную темень за стеклом. Сколько сейчас времени? Сколько я проспала? Вздрагиваю, когда замечаю Неву в отражении. Оборачиваюсь. Княжна сидит на краю постели, сложив руки на коленях.
Почему я не увидела ее раньше?
Ее спина ровная, а подбородок задран. Лицо бесцветно. Она со скучающим видом смотрит в потолок. Алое платье смято, но ничто не может испортить ее поистине аристократичный внешний вид.
Какой бы она была в моем времени?
– Ждала, когда сама заметишь. Не напугала? – говорит она, растягивая слова. Я сажусь на свою кровать, едва начавшую остывать после того, как я ее покинула.
Холод сковывает тело. Вода. Кругом вода. Она повсюду: снаружи и внутри меня.
Вздрагиваю, отгоняя воспоминание, будто оно – зверь, которого можно напугать.
Вода. В легких, повсюду. Одежда тянет меня на дно, будто сеть. Ил, вязкий и густой. Холодные губы Разумовского и жгучая боль в груди, когда сердце просыпается.
– Нет. Сейчас ночь?
– Вроде того, – вздыхает Нева, сжимая в тонких белых пальцах ткань своего одеяния. В полумраке она кажется настолько бледной, что становится похожей на привидение. Молчание затянулось на неприлично большой срок, прежде чем Нева решается заговорить:
– Мы снова поругались. – Легко было заметить, что слова даются ей с трудом. Кажется, будто она пересиливает себя, чтобы открыться мне. – Он не понимает меня. Совсем. А я не могу объяснить нормально, ибо каждый раз… У всего плохого, что произошло в моей жизни, – его лицо. Я не смогу построить семью. У всех мужчин его лицо, понимаешь? У них у всех его трусливое сердце и руки, которые только и тянутся, чтобы сломить меня.
Я, выбитая из колеи то ли кошмаром, то ли неожиданным откровением, молча разглядываю собеседницу. Та продолжает, так и не дождавшись реакции:
– Он предложил перемирие. Урод.
Киваю, понимая, о ком идет речь. Мален. Друг Разумовского из темницы. Расправляю рубашку, смятую во сне, и стараюсь сконцентрироваться на сказанном княжной.
– Может, вам стоит поговорить? Ну, обсудить произошедшее и покончить со всем этим. Расставить границы, чтобы он не лез к тебе и не говорил с другими о вас.
Нева задумчиво кивает, хоть на ее лице поначалу и мелькает несогласие.
– Может, ты и права. Скажу ему, чтобы держался подальше и молчал.
Княжна поднимается и вмиг становится такой высокой, что едва не подпирает головой потолок.
– Тебе просто нужно время, – добавляю я, спуская ноги с постели на пол. Сквозняк заставляет меня мысленно вернуться в заводь.
Я едва не умерла.
Нева издает смешок, запуская длинные пальцы в складки платья.
– Ни у кого нет в распоряжении столько времени, чтобы я простила его.
Узнаю в ее тоне манеру речи Амура и невольно улыбаюсь.
– Я и не говорю прощать его. Но, согласись, глупо постоянно злиться и тратить свое время на него. Ты заслуживаешь лучшего.
Княжна смущенно улыбается, кусая нижнюю губу, а после отводит взгляд к дверному проему.
– Может, ты и права. Я заслуживала лучшего. Сейчас я не достойна и его.
Я захожу на кухню в надежде найти что-то съедобное. Катунь и Стивер расселись на лавке за столом из темного дерева. Перед рыжим парнишкой кипы бумаг, чуть поодаль небольшая чернильница со здоровенным пером и заостренный кусочек угля, лежащий прямо на столе. Посреди всех этих принадлежностей замечаю бутылку с уже знакомой мне коричневой жидкостью. Переступаю порог и прохожу на кухню, чувствуя, какой здесь прогретый воздух. Я едва не спотыкаюсь о ноги Разумовского, сидящего на полу. Он упирается спиной в печь и тоже пьет непонятную жижу из темной зеленой бутылки.