– В голове стишки, а ведь хозяин! С богом, Васенька. Пора тебе иметь свой дом. Строку-то о найме плотников зачеркни. Своих пришлю, наши не хуже белёвских.
Зимой Василий Андреевич закупал лес. Летом плотники раскатили по бревнышку старые хоромы, копали яму под фундамент. Дом недалеко от обрыва, строить нужно прочно.
Сам тоже был в трудах, с поспешанием заканчивал перевод «Дон Кишота». Грозились в гости друзья, Мерзляков с Воейковым. Обещали быть в Белёве из рязанского имения Воейкова – не приехали.
Но Господь послал дружбу Василия Ивановича Киреевского, хозяина сельца Долбино. Василий Иванович вышел в отставку в чине секунд-майора. В юношеские годы переводил английских поэтов, ибо любил мудрую жизнь островитян, а посему дом содержал в английском духе, хозяйствовал тоже на аглицкий манер. Сочинительством стихов переболел, и теперь на первом месте у него была химия, на втором – медицина, на третьем – философия.
Владел Киреевский пятью иностранными языками и библиотеку собрал превосходную.
Летом Василий Иванович зачастил в Мишенское и наконец, набравшись духа, посватался к Авдотье Петровне. Батюшка ее Петр Николаевич Юшков да бабушка Марья Григорьевна благословили влюбленных и венчание назначили на январь, через неделю после Крещения.
История государства Российского
Василий Андреевич снова ехал к великому Карамзину. Ладони уже не вспотевали, когда думал о встрече. В сердце ни восторга, ни радости. Все чувства и мысли перебивала маята. Наконец-то признался себе: тяготился сельским своим уединением. Пожалуй, с тою же болью, какая жила в нем… по Агапке. Девка исчезла из Мишенского, и никто из домашних о ней не вспоминал ни разу, а он стыдился спросить, где она. Замуж, должно быть, выдали, с глаз подальше. Случись беда – дворня бы не смолчала.
Дорога к Николаю Михайловичу стала короче верст на сорок. Вот уже третий месяц новоиспеченный историк жил возле Подольска, в Остафьеве, в имении князей Вяземских.
Не без тревоги ехал Василий Андреевич к преображенному Карамзину. Пусть побочная, но родня князьям: летом сыграл свадьбу с Екатериной Андреевной Колывановой – сукиной дочерью сенатора, князя Андрея Ивановича Вяземского. Да и сам уже не вольный сочинитель, а человек двора. Должность получил не ахти какую денежную, однако ж весьма почетную – государственный историограф.
Не слава первого писателя России доставила автору «Бедной Лизы» царскую службу – протекция. Михаил Никитич Муравьев, товарищ министра народного просвещения, – словечко замолвил императору. Михаил Никитич был учителем Александра, преподавал русский язык и русскую историю.
Доходы от «Вестника Европы» были вдвое против царского жалованья, но Николай Михайлович, как и обещал, из журнала ушел. Вместо себя предложил друга молодости, сослуживца по Преображенскому полку Панкратия Сумарокова. Панкратий Платонович тонул в долгах, но издательское дело знал. Два журнала редактировал в Тобольске, переехав в Тулу, затеял еще один: «Приятного, любопытного и занятного чтения». Эпохе Жуковского в журнале время не приспело.
Принял Николай Михайлович Василия Андреевича ласково, но был он и впрямь другой. На лице сосредоточенность. Говорить стал медленнее. Василий Андреевич насторожился: «Должно быть, каждое слово у него теперь, прежде чем с языка слететь, на весах взвешивается».
– До великой беды дожили, – сказал Карамзин, ycaживая гостя в мягкое кресло.
– До беды?! – удивился Жуковский. – В дороге ничего не слышал… Пожар?
– Будет и пожар. – Николай Михайлович потер озабоченно лоб. – Наполеон посла отозвал из Петербурга, генерал Гедувиль уже уехал.
– Гедувиль, должно быть, республиканец, а Наполеона сенат провозгласил императором.
– Ах, если бы так! Речь не о перемене посла. Отзыв – иное. Прекращение дипломатического диалога. Бонапарт посчитал неприличным, даже глупостью со стороны Петербурга объявить траур по герцогу Энженскому.
– Но это же было ужасно! Герцога схватили в Эттенхейме, на территории герцогства Баден. Тотчас и расстреляли возле Венсенского замка.
– Какая дивная у вас память! И замок помните, и город… Боюсь, многие неизвестные деревушки и реки скоро станут достоянием истории. Кровавые битвы, громовые победы, ошеломительные поражения…
– Но Россия, слава богу, далеко от Наполеона.
– Пока далеко. Сардинское королевство новоявленный император уже захватил, на очереди Неаполитанское. Но довольно о политике. Скоро обед. Обедать нужно в добром настроении.
Повел гостя показать парк. Тут, на природе, Василий Андреевич и опростал свои душевные тайники.
– Не казни себя, – утешил Карамзин. – Твои теперешние чувства – усталость и недовольство собою. Задатки могучие, а сделанного мало. Поверь, всему свое время. Душа жаждет мир повидать – так собирай саквояж не мудрствуя. – Вздохнул, показал на старые липы: – Я думаю, мне до конца жизни будет этого достаточно. Дворцы, мундиры, бриллианты, пойманная улыбка государя… Теперь я, слава богу, при деле… Всему свое время… Возвращайся в свет; в кипение страстей, слишком ты молод для затворничества.
– Свет для таких, как я, побочных детишек, завуалированное шутовство. Поэт среди князей и княжен – забавная игрушка. Но я вижу, мне из Мишенского не дотянуться до светочей разума. Книги без профессоров, без среды посвященных – не имеют ни вкуса, ни аромата, ни цвета. Я даю себе три года на завершение образования. Год на Парижскую Сорбонну, год на Геттингенский университет и год на путешествия: Италия, Англия, Испания… Швейцария…
– А Вена? – улыбнулся Карамзин.
– Вена! Да ведь и славянские страны! И Скандинавия!..
– Манит, манит свет Европы жаждущих знаний русаков! Даже если в Европе Наполеон… Друг мой, прекрасные, здравые планы! – Карамзин пожал руку Василию Андреевичу. – А для меня Европа… погасла. Для меня разверзается во всей своей необъятности – судьба России… Год тому назад мы как-то заговорили с тобой о Пугачеве, об Иване VI, Петре III… Хочу почитать тебе самое свежее, то, что вчера писал…
Но их позвали. Приехал Василий Львович Пушкин.
– Ко мне теперь редко наведываются, – улыбнулся Карамзин. – Стихами не бряцаю, не до статеек… А разговоры мои о России для большинства – скука смертная.
Василий Львович был в удивительном однобортном фраке, волосы прилизаны, блестят жирно, благоухают.
– Вот он сам Париж! – Николай Михайлович обнял расцветшего от комплимента Пушкина.
В прошлом году знаменитый московский модник посетил Берлин, Париж, Лондон. Письма Пушкина к Карамзину печатались в «Вестнике Европы». Толковые письма. Василий Львович слушал лекции аббата Сикара, обучавшего грамоте глухонемых, свел знакомство с поэтами Дюсисом, Виже, Мерсье, посетил знаменитую графиню Жанлис, чьими романами зачитывалась Россия, успел стать своим в салоне Жанны Рекамье. В музее Наполеона восхищался «Венерой Медицис», в Сен-Клу «Федрой» придворного художника барона Гереня. Был на приеме Жозефины Багарне и на аудиенции ее супруга Первого консула Франции.
«Физиономия его приятна, – написал наш путешественник о Наполеоне, – глаза полны огня и ума; он говорит складно и вежлив».
– Василий Львович, а Бонапарт перестал быть вежливым, – припомнил Пушкину сей опус Карамзин. – По крайней мере, с Россией.
– Наполеон – генерал! Он просто заскучал без войны!
– Ах, не веселитесь! Великие люди малыми войнами не довольствуются! – Историк не скрывал озабоченности. – Наполеону подавай славу Александра Македонского.
– Значит, ему нужна Индия!
– Боюсь, прежде всего он будет искать славы в победах над сильнейшими противниками, кои близко.
Сели обедать. К обеду вышла Екатерина Андреевна.
Николай Михайлович представил супруге Жуковского. Пушкин на правах старого знакомого позволил себе приятельски восхититься Екатериной Андреевной.
– Ваши домашние наряды – праздник. Ах, мне бы подобное бесподобное искусство!
– Секрет простой. Я доверяю своим дворовым портнихам. – И Екатерина Андреевна потянула ноздрями воздух. – Василий Львович, я теперь понимаю, почему в Москве только и говорят, что о вашей голове. Это же бальзам владык Востока!
– Самый что ни на есть парижский, но редчайший. – Пушкин наклонил голову в сторону Екатерины Андреевны. – Тайна сего бальзама не токмо в аромате. Поверите ли, – как намажусь, так в голове – стихи! Перо само летит по бумаге… Я заказал еще три флакона и обязательно поделюсь с Николаем Михайловичем.
Карамзин всплеснул руками.
– Я уже не сочиняю стихов! Вот разве Василий Андреевич! Он у нас сама поэзия.
– Жуковский, Москва почитает вас своим, а вы, ко всеобщему огорчению, – отшельничаете. – Екатерина Андреевна подала гостю соус. – У Василия Львовича бальзам, а у меня – соус… Вам бы для театра написать. Какое диво – Сандунова, Мочалов, Волков, Баранчеева. Их таланта хватает спасать от провалов фальшивые ничтожные трагедии, комедии. Но чтобы творить божественно, нужна божественная драматургия.
– В Париже я был на спектаклях Жорж! – Пушкин даже немножко подскочил на стуле. – Три грации – в одной. Если бы не Бонапарт, то Франция жила бы в эпоху Жорж. Она прекрасна, но более того, она сама гармония. Париж расколот на два лагеря. Одни поклоняются Дюшенуа, другие Жорж… Консул на стороне Жорж, и я его понимаю. Дюшенуа великая актриса, но она дурнушка! Вы, Василий Андреевич, были в Париже?
– Собираюсь…
– В Париже быть надобно каждому русскому! И – знаете, почему? Да чтобы парижане доподлинно понимали, сколь они необходимы Вселенной. Мы, русские, жить не умеем. Но зато как восхищаемся!
Василий Львович изрек сию тираду, и было видно, сколь он доволен собою. Воскликнул:
– Жуковский! Я покорен вашей мудростью в столь младые лета. Вы не в столицы ринулись шаркать по прихожим. Вы избрали благословенную жизнь поселянина, и, попомните мое вещание, жизнь сия отблагодарит вас твореньями духа высочайшего! Вы станете примером для юношества.
Пушкин расточал похвалы Василию Андреевичу не совсем бескорыстно, ему не терпелось прочитать свое новое сочинение «Сельский житель». И прочитал: